Скиталец - Кандалы
— Ишь тебя дома-то разобрало! Видно, в гостях хорошо, а дома лучше?
…Еще свадьбы без хмеля не играют,И дерутся и мирятся — все во хмелю!Только есть на меня мужик-садовник:Глубоко меня, хмелину, зарывает,В ретиво сердце тычинушку вбивает!
Дед расправил бороду и, садясь за стол, засмеялся:
— По гостям гулять и к себе ворота не запирать!.. Погуляем, видно, на свадьбе, старуха!..
— Ну, ну, ладно! развеселился!..
— А, что ж, плакать-то об чем?.. такое дело, Яфима женим! Яфимка, а?
— А ты ужинай да ложись-ко, батюшка! — улыбаясь, ответил сын.
— Расходу-то будет сколь! Уж ты не поскупись, старик!..
Дед покряхтел.
— Полсотни выйдет!.. Ну, да у молодца не без золотца! Парень в кафтане, так и девка в сарафане!
Лавруша смотрел, свесив голову с полатей, и хихикал радостно: никогда еще не видал он отца таким веселым.
— Ты что, мошенник! смеешься? Слезай, за стол садись! Скоро и тебя женить будем!.. Холостой, што ли, ты еще?
— Холостой! — хихикал Лавр, слезая по брусу.
После ужина старик завалился спать на полатях, все тише напевая, замедляя слова:
Что богаты ль мужики покупалиИ во суслице хмелюшку топили,По дубовым бочкам разливали!Уж как тут-то я, хмель, разгулялся,По уторам я, хмель, расходился:Отсмею ж я садовнику надсмешку —Я ударю его в тын головою,Да и в самую-то грязь бо-ро-до-ю!
После нескольких «девишников» в доме невесты состоялся, наконец, свадебный поезд: церковь была на Мещанских Хуторах.
Во двор Матвея въехал целый поезд поезжан, приехала телега с приданым молодой жены.
Рядом с богатырем Яфимом она казалась маленькой. Лицо ее еще было закрыто фатой. Гурьбой вошли в избу. Там уже был накрыт длинный, во всю избу, ста, составленный из трех столов, с придвинутыми к нему скамьями.
Молодых посадили в передний угол, к божнице. Остальные стояли, им садиться еще не полагалось.
Яфим был в алой гарусной рубахе и синем суконном кафтане, молодая — в белом платье городского покроя. При торжественном молчании многочисленных гостей, заполнивших избу, бабушка подошла к невестке, тихо сняла с головы ее фату, и все увидели лицо молодой: круглое, белое, с быстрыми смышлеными глазами, с густой русой косой. Свекровь расплела косу на две, закрутила вокруг головы, а на голову надела шелковый «волосник» розового цвета. Только после этого гости стали рассаживаться за столом.
Начался свадебный, «княжецкий» пир.
В старозаветный крестьянский дом деда Матвея вошло новое лицо — молодая мещанка, не носившая сарафанов, похожая на городских. Лавр в новой рубахе чинно сидел рядом с братом.
Изба зашумела от веселого говора.
* * *Весеннее солнце начало пригревать поля, еще не просохшие от растаявшего снега, и деревенская улица зазеленела от первой нежной муравки.
Семья деда Матвея дружно готовилась к пашне: налаживали старинный тяжелый плуг, чинили бороны, заказывали недостающие или поломанные части кузнецу Мигуну.
Мигун был суетливый носатый мужик с часто мигающими глазами и торопливой, быстрой речью. Он не только делал сошники, лемехи и топоры, но умел заговаривать кровь, лечил и рвал зубы, поил больных наговорной травой и считался знахарем. Жил особняком от деревни, а кузница его стояла на выгоне, за околицей.
Всю весну в ней кипела работа, дышал горн, сыпались искры.
Когда земледельческие орудия были приведены в исправность, дед Матвей с сыновьями выехал на пашню. Своей, надельной, земли за околицей было мало, и она была так выпахана, что никогда не давала хорошего урожая: удобрять ее никому и в голову не приходило по причине ежегодных переделов. С ней управлялись быстро, и еще оставалось время для дальнего поля: это был громадный участок в степи, верст за тридцать от деревни, — казенная земля.
В старые годы ее сняли на сорок лет мужики — три семьи Листратовых — и разбогатели от этого. Сняли по рубль шесть гривен за десятину, а теперь сдавали мужикам своей же деревни по тридцати рублей, но и это было выгодно для мужиков. Про Листратовых же говорили, что для них участок — золотое дно.
Кроме пашни, мужики снимали у них там же и покос. С пашней управлялись сами, а на уборку каждый мужик нанимал в городе жнецов и косцов. Сами работали вместе с наймитами.
Так велось когда-то сельское хозяйство по средней Волге.
Дед Матвей из скупости редко нанимал пришлых работников, работал с семьей даже по ночам. С лукошком через плечо, без шапки, нашептывая что-то, раскидывал семена полукругом. Яфим пахал плугом, запряженным четырьмя лошадьми, а маленький Лавруша уже умел ходить за бороной. Над пашней вились грачи, влажная жирная земля тяжело прилипала к лаптям — трудная, утомительная работа: допотопный плуг надо было держать на руках и на ходу счищать с лемехов железной лопаточкой налипшую сырую землю, ноги подвихивались между пластами взрытой земли, а грудь и горло надрывались от непрестанного крика на лошадей.
С ближнего поля к вечеру возвращались домой, но когда уезжали на дальний участок, то жили в поле, в шалашах, всю неделю и только в субботу на воскресенье приезжали домой — в грязи, в пыли, черные, как негры; поэтому каждую субботу обязательно топились «по-черному» бани, стоявшие на задах деревни. В воскресенье вся деревня сладостно и долго спала.
Деревня стояла над высоким обрывом, под которым, может быть, в давние века протекала Волга, но потом отошла на несколько верст, так что под обрывом образовалась луговина, а за нею в полуверсте бежала речонка Постепок, маленькая, как ручей, густо заросшая около берегов осокой и пловучими водяными цветами.
Через Постепок переезжали по маленькому, вечно грязному мостику или гати, устроенной из набросанных сучьев и навоза, — и тотчас же начинался дремучий дубовый лес, шумевший своим торжественным и таинственным шумом.
Весной Волга затопляла весь лес, подходя вплотную к самой деревне, и тогда можно было плавать на лодке в лесу, стоявшем наполовину в воде.
По праздникам затопленный лес наполнялся лодками с девками и парнями в ярких кумачовых нарядах, песнями, звуками гармошки и смехом.
Когда вода сбывала, в лесу оставались озера, и одно из них — самое большое, овальное, как зеркало — окруженное лесом, погрузившим в него свои зеленые ветви, было излюбленным местом купанья у ребятишек, целые дни пропадавших в лесу. Озеро это называлось Ситцевым.
После половодья в лесу и на лесных полянах быстро появлялась буйная растительность: трава вырастала по пояс, было много дикого лука, столбунцов, щавеля и ароматных ландышей. Девки и бабы в праздники толпами ходили за луком, щавелем и цветами, возвращались домой с песнями. В лесу не умолкая куковала кукушка, орали грачи и щебетало на все лады разнообразное птичье царство.
Под троицу все были на ближнем поле. Жена Яфима, Анна Ондревна, с его сестрой Машей, матерью Вукола, с весны гостившей у отца, топили баню. Изба была заперта на висячий замок. От околицы то и дело проезжали возвращавшиеся с поля, но весенний вечер, совершенно беззвездный, был так темен густой и влажной темнотой, пыльная дорога так мягка и беззвучна, что только по легкому побрякиванию сбруи можно было догадаться, что кто-то проезжал от заскрипевших ворот околицы, и лишь чуть заметное пятно двигалось по дороге.
Вот побрякивание приблизилось к избе, из тьмы едва заметно выделилась низкая пологая дуга и телега с лошадью, беззвучно трусившей по густой, ползучей мураве. Из телеги вылезли две тени — женская и детская.
— А мы здеся! — закричал из тьмы детский голос.
Женская тень подошла ближе и ахнула радостно: на завалинке сидел Елизар. Вукол и Лавруша, хихикая, сцепились и не то плясали, не то боролись во тьме.
— Сидим да ждем! — сказал Елизар вставая. — Никого дома нет!
— Эка! — вздохнула бабушка, — две бабы дома! баню, чай, топят! Ребятишки, покличьте, сбегайте за ними! Ах вы, родимые!
Елизар растворил скрипучие ворота, ввел Чалку во двор, принялся распрягать лошадь. Бабушка помогала.
— Не трудись, Елизарушка, мужики сейчас подъедут!..
Пришла Маша с ключом, прибежали ребятишки, за ними молодайка Ондревна… Отперли избу, вошли. Молодайка зажгла не лучину, а жестяную семилинейную лампу, предварительно почистив стекло ершиком.
— Лампу завели! — удивился Елизар.
— А как же? — засмеялась бойкая Ондревна. — Чай, всё лучше лучины-то!
— Она у нас всякие новости завела! — добродушно отозвалась бабушка из чулана.
На окнах стояли в горшках цветы с лесенками из лучинок, цвели алыми и лиловыми колокольчиками. Пол был чисто вымыт, выскоблен, изба как будто повеселела.
— Что значит молодая-то хозяйка! — пошутил гость.
