Дино Буццати - Татарская пустыня
Дрого не ответил. Он считал, что ему, офицеру, не подобает откровенничать с такой мелкой сошкой.
– А вы-то, – спросил он, – что делаете здесь вы?
– Я? Я его брат и работаю вместе с ним.
– Его брат? Старший?
– Ну да, – улыбнулся старичок, – старший брат. Я тоже когда-то был военным, но сломал ногу и вот, дошел до такой жизни.
В тиши подземелья Дрого слышал, как бьется его собственное сердце. Выходит, даже старичок, корпящий в подвале над счетными книгами, даже это странное и ничтожное существо ждет от судьбы испытаний и готовится к подвигу? Джованни смотрел ему прямо в глаза, а тот грустно кивал в знак того, что ничего не поделаешь. Такие уж мы есть, казалось, говорил он, и никогда нам от этого не исцелиться.
Может, потому, что где-то на лестнице открылась дверь, до их слуха донеслись далекие человеческие голоса, но откуда они исходили – определить было невозможно. Время от времени голоса замолкали, оставляя ощущение пустоты, но вскоре вновь начинали звучать, то удаляясь, то приближаясь, словно медленное дыхание самой Крепости.
Наконец до сознания Дрого стало что-то доходить. Он смотрел на многочисленные тени висящих вокруг мундиров, которые в неверном свете ламп, казалось, шевелятся, и вдруг подумал, что именно в этот момент полковник в тиши своего таинственного кабинета открыл окно, выходящее на север. Ну конечно, в такую унылую темную осеннюю пору комендант Крепости смотрел на север, на черные провалы долины.
Из северной пустыни должна была прийти удача, необычайное приключение, тот чудесный случай, который по крайней мере раз в жизни бывает у каждого. Из-за этой смутной надежды, с течением времени становившейся все более расплывчатой, взрослые мужчины проводили в Крепости лучшие свои годы.
Нормальная жизнь, простые человеческие радости, заурядная судьба были не для них; живя здесь бок о бок, они лелеяли одну и ту же мечту, хотя никогда не обмолвились о ней ни словом – то ли потому, что сами не отдавали себе в этом отчета, то ли просто потому, что были солдатами, а солдаты не любят, когда им заглядывают в душу.
Вот и у Тронка, наверно, была такая мечта. Он педантично соблюдал параграфы устава и железную дисциплину, гордился своим необыкновенным чувством ответственности и заблуждался, полагая, что этого достаточно. Даже если бы ему сказали: все будет так до конца твоей жизни, все останется без изменений до последней минуты и пора бы тебе уже очнуться. «Нет, это невозможно, – ответил бы он. – Должно же когда-нибудь случиться что-то необычное, что-то поистине важное, такое, после чего можно будет сказать: что ж, теперь, даже если все и кончено, не о чем сожалеть».
Дрого понял их нехитрую тайну и с облегчением подумал, что его, стороннего наблюдателя, все это не касается. Через четыре месяца он с божьей помощью расстанется с ними навсегда. Таинственные чары старой Крепости рассеялись с поразительной легкостью. Так думал Дрого. Но почему этот старик смотрит на него с плохо скрытым сомнением? Почему Дрого охватило вдруг желание насвистать какойнибудь мотивчик, глотнуть вина, выйти на свежий воздух? Может, ему надо было доказать самому себе, что он действительно свободен и спокоен?
Глава 8
А вот и новые друзья Дрого – лейтенанты Карло Морель, Пьетро Ангустина, Франческо Гротта, Макс Лагорио. В этот свободный час они собрались все вместе в столовой. Кроме них здесь был только прислужник, подпиравший притолоку дальней двери, а из полумрака с развешанных по стенам портретов взирали на офицеров старые полковники. Восемь бутылок чернели на скатерти среди остатков закончившейся трапезы.
Все были слегка возбуждены – то ли от вина, то ли оттого, что час такой поздний. Когда они умолкали, снаружи доносился шум дождя.
Отмечали отъезд графа Макса Лагорио, который отслужил два года в Крепости и завтра должен был ее покинуть.
– Ангустина, – сказал Лагорио, – если ты тоже решишь ехать, я тебя подожду.
Сказал он это, как всегда, шутливо, но чувствовалось, что намерение свое готов выполнить.
Ангустина тоже отслужил два года, но уезжать не собирался. Он был бледен и сидел с отрешенным видом, словно никто здесь ему не нужен и попал он сюда совершенно случайно.
– Ангустина, – повторил Лагорио, почти срываясь на крик, так как был сильно навеселе, – если ты тоже решишь ехать, я могу тебя подождать. Хоть три дня.
Лейтенант Ангустина промолчал – лишь принужденно улыбнулся.
Его голубой, выгоревший на солнце мундир отличался какой-то неуловимой небрежной элегантностью.
Лагорио, положив правую руку на плечо Ангустины и призывая на помощь остальных – Мореля, Гротту, Дрого, – сказал:
– Повлияйте на него хоть вы. Ведь в городе ему будет лучше.
– Что значит – лучше? – спросил Ангустина, изображая заинтересованность.
– Я хотел сказать, что в городе ты себя будешь лучше чувствовать.
Как, впрочем, и все мы. Так я считаю.
– Я чувствую себя прекрасно, – сухо отозвался Ангустина. – И в лечении не нуждаюсь.
– А кто говорит про лечение? Я сказал, что жизнь в городе пошла бы тебе на пользу.
После слов Лагорио стало слышно, как на дворе льет дождь.
Ангустина разглаживал двумя пальцами усики; разговор этот был ему неприятен.
Но Лагорио не унимался:
– О матери, о родных ты не думаешь… Представляешь, как твоя мама…
– Моя мама не пропадет, – ответил Ангустина тоном, в котором сквозила горькая усмешка.
Лагорио, заметивший это, переменил тему:
– Подумай сам, ведь послезавтра ты мог бы встретиться с Клаудиной. Уже два года, как она тебя не видела.
– Клаудина… – вяло отозвался тот, – какая еще Клаудина? Что-то не помню.
– Ну как же, не помнишь! С тобой сегодня просто невозможно разговаривать! Надеюсь, я не выдал никакой тайны? Вас же постоянно видели вместе.
– А-а! Теперь припоминаю, – просто из вежливости ответил Ангустина. – Нашел о ком говорить. Да она, должно быть, и думать обо мне забыла…
– Ну, это ты брось, нам-то известно, что все девчонки от тебя без ума, нечего строить из себя скромника! – воскликнул Гротта.
Ангустина посмотрел на него в упор долгим взглядом: такая пошлость была ему явно не по душе.
Помолчали. Снаружи, во тьме, под осенним дождем вышагивали часовые. Вода, булькая, лилась по террасам, журчала в водосточных трубах, стекала по стенам. За окнами стояла непроглядная темень.
Ангустина вдруг хрипло и резко кашлянул. Казалось странным, что молодой человек с такими утонченными манерами может издать столь неприятный звук. Но Ангустина продолжал кашлять, прикрывая рот и каждый раз наклоняя голову, словно хотел этим показать, что ничего не может с собой поделать, что он здесь ни при чем и вынужден терпеть такое неудобство просто в силу своего хорошего воспитания. Таким образом он превращал кашель в этакую оригинальную привычку, даже заслуживающую подражания.
За столом воцарилась тягостная тишина, которую Дрого счел нужным нарушить.
– Послушай, Лагорио, – спросил он, – в котором же часу ты завтра отбываешь?
– Думаю, около десяти. Хотелось бы выехать пораньше, но нужно попрощаться с полковником.
– Полковник поднимается в пять утра. И летом, и зимой – ровно в пять, так что из-за него у тебя задержки не будет.
Лагорио рассмеялся.
– Да, но я не собираюсь подниматься в пять. Хоть в последнее утро отосплюсь, за мной ведь никто не гонится.
– Значит, послезавтра будешь на месте, – заметил Морель не без зависти.
– Клянусь, мне самому это кажется невероятным, – откликнулся Лагорио.
– Что именно – невероятным?
– Что через два дня я уже буду в городе, – пояснил Лагорио. И после паузы добавил: – Теперь уже – навсегда.
Ангустина был бледен: он уже не поглаживал свои усики, а сидел, устремив невидящий взгляд в полумрак столовой, где особенно ощущалось наступление ночи – того часа, когда страхи покидают облупленные стены, а печали смягчаются, когда душа, горделиво взмахнув крыльями, возносится над спящим человечеством.
Остекленевшие глаза полковников на больших портретах были исполнены предчувствия великих битв. А дождь лил не переставая.
– Представляешь, – вновь обращаясь к Ангустине, сказал Лагорио безжалостно, – послезавтра в это время я, возможно, буду уже у Консальви. Шикарное общество, музыка, красивые женщины.
Так они любили шутить раньше.
– Ну и вкусы у тебя! – пренебрежительно отозвался Ангустина.
– А может… – продолжал Лагорио из самых лучших побуждений, с единственной целью убедить друга, – да, пожалуй, так я и сделаю – нанесу визит Тронам, твоему дядюшке… Там собирается приятная публика и игра ведется «по-благородному», как сказал бы Джакомо.
– Тоже мне – удовольствие! – отозвался Ангустина.
– Как бы там ни было, – возразил Лагорио, – но послезавтра я буду развлекаться, а ты опять пойдешь в караул. Представляешь: я гуляю по городу, – он даже засмеялся от одной этой мысли, – а к тебе в это время является капитан. «Никаких происшествий, заболел часовой Мартини». В два часа сержант разбудит тебя: «Поверка, господин лейтенант». Да, он разбудит тебя ровно в два, могу поклясться, а я в этот час наверняка буду в постели с Розарией…
