Ясунари Кавабата - Тысячекрылый журавль
– Но вам нельзя умирать. У вас же дочь.
– Дочь… Да, жалко… Но я все равно, наверно, скоро умру. От усталости. А Фумико… Я попрошу вас, Кикудзи-сан, чтобы вы о ней позаботились.
– Если бы она была такая, как вы!..
Госпожа Оота подняла глаза.
Кикудзи содрогнулся от своих слов. Они вырвались неожиданно.
Что почувствовала за ними госпожа Оота?
– Послушайте, как бьется мое сердце. Ужасные перебои… Недолго мне уже осталось… – Она взяла его руку и положила себе на грудь.
Может быть, сердцебиение у нее началось сейчас из-за того, что он сказал?..
– Кикудзи-сан, сколько вам лет? Он не ответил.
– Вам же еще нет тридцати… Виновата я перед вами… Да, я очень, очень дурная женщина… Впрочем, вам этого не понять…
Госпожа Оота приподнялась, опираясь на руку, и согнула в коленях ноги. Кикудзи сел.
– Я, Кикудзи-сан, пришла ведь не для того, чтобы осквернить ваш брак с Юкико. Но теперь… теперь-то уж все, конец.
– Ну, если уж вы сами об этом заговорили, хотя я еще не знаю, женюсь я или нет, будем считать, что вы очистили мое прошлое.
– Как это?
– Ведь Куримото, желающая стать моей свахой, когда-то была любовницей отца. И то прошлое отравляет мой сегодняшний день. А вы… вы были последняя женщина у отца, и я уверен, с вами он был счастлив.
– Женитесь скорее! На Юкико…
– Ну, это уж мое дело.
Госпожа Оота, задумавшись, смотрела на Кикудзи. Но вдруг кровь отхлынула от ее щек, она прижала ладонь ко лбу.
– В глазах потемнело… Голова кружится…
Остаться госпожа Оота категорически отказалась, Кикудзи вызвал машину и поехал ее провожать.
К ней в дом он не пошел. Когда она выходила из машины, ее холодные пальцы, казалось, совсем окоченели в ладони Кикудзи.
А часа в два ночи раздался телефонный звонок. Звонила Фумико.
– Господин Митани?.. Моя мама недавно… – Ее голос прервался, потом четко произнес: – Скончалась.
– Что? Ваша мама? Что с ней случилось?
– Она умерла. От паралича сердца. В последнее время она злоупотребляла снотворным и…
Кикудзи молчал, потрясенный.
– Митани-сан! У меня к вам просьба…
– Да, конечно! Я вас слушаю.
– Может быть, у вас есть врач, хорошо знакомый… Если есть, приведите его, пожалуйста, к нам.
– Врача? Как же так?.. Врача…
Кикудзи поразился – неужели Фумико не вызвала врача? Но он тут же догадался. Госпожа Оота покончила с собой. Фумико хочет скрыть это, потому и просит привести знакомого врача.
– Хорошо, – сказал он.
– Прошу вас!
Фумико, должно быть, все тщательно продумала и лишь после этого позвонила Кикудзи. И ничего не стала объяснять, лишь коротко сказала о случившемся.
Кикудзи опустился на пол около телефонного аппарата и закрыл глаза.
А память в этот момент жила собственной жизнью. Она рисовала сейчас не госпожу Оота, а закат, который видел Кикудзи из окна электрички, возвращаясь домой после ночи в камакурской гостинице, завершившей чайную церемонию. За окном проплыл храм Хоммондзи в Икэгами. В лесу, над храмом, садилось солнце. Багровое и круглое, как шар, оно медленно катилось по ветвям деревьев. Кроны были совсем черные и рельефно выделялись на фоне зарева.
Перекатывающееся с ветки на ветку темно-красное солнце обжигало глаза, и Кикудзи закрыл их. И тогда ему вдруг показалось, что белый тысячекрылый журавль, выпорхнувший из розового фуросики Юкико и прорвавшийся сквозь багровый закат, влетел под его плотно сомкнутые веки.
Тень на Сино
1
Кончилась поминальная неделя, и на следующий день Кикудзи побывал в доме госпожи Оота.
Он собирался пораньше уйти с работы – ему казалось, что после работы уже поздно наносить визит, – но так и не ушел, сидел до самого конца, беспокойно ерзал на стуле, волновался и все время говорил себе, что вот-вот поднимется и уйдет.
Фумико встретила его в передней.
– Боже, это вы!
Она склонилась в поклоне, да так и застыла. Концы ее пальцев касались пола, и казалось: только так, упираясь руками в пол, она может сдержать дрожь плеч. Она исподлобья взглянула на Кикудзи.
– Спасибо вам за цветы, которые вы вчера прислали.
– Ну что вы!
– Вы прислали цветы, и я решила, что сами вы уж не придете.
– Почему? Ведь иногда раньше посылают цветы, а потом приходят сами.
– Об этом я не подумала…
– Вчера я был тут рядом, в цветочном магазине, но…
Фумико понимающе кивнула.
– В цветах не было записки, но я сразу догадалась, от кого они.
Кикудзи вспомнил вчерашний день. Он вошел в магазин, цветов там было видимо-невидимо, и среди цветов он задумался о госпоже Оота.
Ее смерть огромной тяжестью давила на его сердце. Но от цветов пахло так нежно, так тонко, что собственный грех показался ему не таким уж тяжким.
И Фумико сейчас встретила его как-то задушевно.
Она была в белом ситцевом платье. Лицо не напудрено. Лишь на обветренных губах лежал едва приметный слой помады.
– Вчера я был рядом, – повторил Кикудзи, – но подумал, что пока лучше еще не заходить.
Фумико чуть отодвинулась, приглашая Кикудзи войти. Наверно, она с трудом сдерживала слезы, потому и разговаривала, не шевелясь, застыв в глубоком поклоне, а потом внезапно почувствовала, что если еще хоть секунду простоит вот так, склонившись до полу, то обязательно расплачется.
– Я очень обрадовалась вашим цветам, – сказала Фумико, входя следом за Кикудзи в комнату. – Но вы могли прийти и вчера.
– Если бы я пришел вчера, вашим родственникам было бы неприятно. Зачем же вас расстраивать?
Фумико покачала головой.
– Что вы! На такие вещи я давно уже не обращаю внимания.
В гостиной, перед урной, стояла фотография госпожи Оота.
А цветов было мало… Только те, что прислал вчера Кикудзи.
Как странно… Неужели Фумико оставила только его цветы, а другие выбросила или спрятала?
Впрочем, кто знает – может быть, поминальная неделя была для нее тоскливой и одинокой… Может быть, никто не приходил почтить память усопшей.
– Это мидзусаси, если не ошибаюсь?
Фумико поняла, что Кикудзи говорит о кувшине, в котором стояли цветы.
– Да. По-моему очень подходит для этих цветов.
– Кажется, хорошее сино [5].
Этот кувшин, изящный, цилиндрической формы, для мидзусаси, пожалуй, был маловат, но цветы – букет белых роз и бледных гвоздик – смотрелись в нем действительно очень хорошо.
– Мама тоже иногда ставила в него цветы, потому и не продала, оставила для себя.
Кикудзи сел перед урной, зажег курительную палочку, молитвенно сложил ладони, прикрыл глаза.
Он каялся в своем грехе. Но грех был сладок, и к раскаянию примешивалось чувство благодарности госпоже Оота. Эта благодарность ласкала и успокаивала его сердце.
Почему покончила с собой госпожа Оота? Что завело ее в тупик, из которого не было выхода, – сознание вины или любовь? Кикудзи всю неделю думал об этом, но так и не смог понять, что подтолкнуло ее сделать этот шаг?
Сейчас, склонившись перед прахом и закрыв глаза, Кикудзи не видел госпожи Оота, но вдруг явственно ощутил тепло ее тела. Казалось, оно исходило от аромата цветов, сладковатого, пьянящего. В этом было, конечно, что-то странное, но для Кикудзи вполне естественное – эта мертвая женщина уже таяла, теряла четкие формы, но входила в него теплом и еле слышной музыкой.
После того как она умерла, Кикудзи плохо спал по ночам. Даже снотворное, которое он подмешивал в сакэ, не помогало. Ему все время снились сны, и он часто просыпался среди ночи.
Его мучили не кошмары. Наоборот, сновидения были сладкими и чарующими. Он просыпался с ощущением восторга и некоторое время оставался в приятной истоме.
Кикудзи казалось неожиданным и странным, что умершая женщина вновь и вновь виделась ему во сне живой и что он с такой силой ощущал ее ласки.
Госпожа Оота дважды назвала себя «преступницей» – в камакурской гостинице, где они провели ночь, и в чайном павильоне, у него дома. И оба раза эти слова вызывали у нее самой странную реакцию – она плакала и трепетала от восторга. Сейчас, сидя перед ее прахом, Кикудзи думал о ней и о себе: если он был причиной ее смерти, значит преступник он, а не она… И в его душе оживал голос госпожи Оота, первой сказавшей о преступлении.
Кикудзи открыл глаза.
За его спиной всхлипнула Фумико. Наверно, она все время плакала и старалась заглушить рыдания, а сейчас не выдержала и громко всхлипнула, но тут же снова умолкла. Кикудзи словно окаменел. Спросил, не поворачивая головы:
– Когда сделан этот снимок?
– Лет пять-шесть назад. Фотография была небольшая, пришлось увеличить.
– Да? Должно быть, во время чайной церемонии снимали?
– О-о, как вы догадались?
На увеличенной фотографии остались только лицо, шея и верхняя часть груди – до запаха кимоно.
– Как же вы догадались, – повторила Фумико, – что маму сфотографировали во время чайной церемонии?
– Не знаю, почувствовал, видимо… Глаза опущены, лицо сосредоточенное – сразу видно, что человек чем-то занят. И хотя плеч не видно, чувствуется общая собранность…
