Михаил Коцюбинский - Тени забытых предков
«Не иначе как знахаря дело,— горько думал Иван,— злое задумал против меня, хочет со света сжить, да и сушит».
Он ходил к ворожее, та старалась отвратить от него беду — не помогло: видно, знахарь был сильней.
Иван даже удостоверился в этом. Как-то, проходя мимо хаты Юры, он услыхал голос Палагны. Неужели она? У него сперло дыхание.
Прижав сердце рукой, Иван приложил ухо к воротам. Не ошибся. То была Палагна. Отыскивая щель, в которую можно было бы заглянуть, Иван тихо двигался вдоль забора. Наконец ему удалось найти какое-то отверстие в заборе, и он увидел Палагну и знахаря. Юра, нагнувшись, держал перед Палагной глиняную куклу и пальцами тыкал в нее от ног до головы.
— Забиваю колок тут,— шептал зловеще,— и сохнут руки и ноги. В живот — мучится животом,— не может есть...
— А если бы в голову вбил? — с любопытством спрашивала Палагна.
— Тогда гибнет тотчас же...
Ведь это они о нем сговаривались!..
Сознанье этого туманом залило голову Ивана. Вот перескочить через забор и убить обоих на месте. Иван стиснул топорик, смерил глазами забор, но внезапно увял. Слабость и равнодушие снова обняли все его тело. Зачем? Для чего? Такая уж, видно, его доля. Ему сразу стало холодно. Бессильно опустил топорик и пошел дальше. Шел опустошенный, не чувствуя земли под ногами, потеряв тропинку. Красные круги носились перед глазами и расплывались по горам.
Куда он шел? Не мог даже вспомнить. Блуждал без цели, карабкался на горы, спускался и поднимался, куда ноги несли. Наконец заметил, что сидит над рекой. Она клокотала и шумела под ногами у него, эта кровь зеленая зеленых гор, а он глядел, ничего не соображая, в стремнину, пока в его утомленном мозгу не загорелась первая ясная мысль: здесь когда-то брела Маричка. Тут ее взяла вода. И воспоминания уже сами начали возникать одно за другим, наполнять пустую грудь. Он снова видел Маричку, ее милое лицо, ее открытую доверчивую ласку, слушал ее голос, песни ее: «Iзгадай мне, мiй миленький, два рази на днину, а я тебе iзгадаю сiм раз на годину...» И вот теперь ничего этого нет. Нет, и не вернется уже, как никогда не возвращается речная пена, уносимая теченьем. Тогда Маричка, а теперь он... Его звезда уже едва держится на небе, готовая скатиться. Ведь что наша жизнь? Вспышка в небе, цвет черешни... хрупкая и короткая...
Солнце скрылось за горами, и в тихих вечерних тенях задымились гуцульские хаты. Синий дым проникал сквозь щели кровель и окутывал хаты, и они, расцветавшие на зелени гор, казались большими голубыми цветами.
Печаль наполняла сердце Ивана, душа тосковала о лучшем, хотя и неведомом, влеклась к другим прекрасным мирам, где можно было бы отдохнуть.
А когда подошла ночь и черные горы замигали светом одиноких селений, как чудовище злыми глазами, Иван почувствовал, что силы враждебные сильнее его, что он уже сломлен в борьбе.
* * *
Иван очнулся.
— Вставай,— будила его Маричка.— Вставай, и идем.
Он взглянул на нее и совсем не удивился. Хорошо, что Маричка наконец пришла.
Встал и пошел за нею.
Они молча подымались на гору, и, хотя была уже ночь, Иван ясно видел при свете звезд ее лицо. Перелезли через изгородь, отделявшую лужок от леса, и вступили в густую чащу пихт.
— Отчего ты так исхудал? Ты болен? — спросила Маричка.
— По тебе, душенька Маричка... по тебе тосковал...
Не спрашивал, куда идут. Ему было так хорошо с нею.
— Ты помнишь, сердце Иванко, как встречались мы в этом лесу: ты мне играл, а я обнимала тебя и целовала кудри милые?
— Ох, помню, Маричка, и век не забуду...
Он видел перед собой Маричку, но это ему казалось странным, потому что он вместе с тем знал, что это не Маричка, а нявка{24}. Шел рядом с ней и боялся пустить Маричку вперед, чтобы не увидеть сквозь кровавую рану на спине, сердце и желудок, как это бывает у нявок. На узких тропинках он жался к Маричке, лишь бы идти с ней, не остаться позади, и ощущал ее теплоту.
— Давно я хотела тебя спросить: за что ты ударил меня по лицу? Тогда, помнишь, когда дрались роды наши, а я, видя кровь, дрожала у повозки...
— Потом ты побежала, а я бросил твои ленты в воду, а ты дала мне конфету...
— Я тебя полюбила сразу...
Они все углублялись в лес. Черные пихты добродушно протягивали свои мохнатые лапы, точно благословляя; кругом царила строгая, замкнутая тишина, и только в долинах с шумом разбивалось пенистое своеволие потоков.
— Однажды я хотела тебя испугать и спряталась. Легла в мох, зарылась в папоротник и лежала тихонько. Ты звал, искал, чуть не плакал. А я лежала, стараясь не смеяться, а когда ты наконец нашел меня, что ты со мной сделал?
— Ха-ха!
— Ах ты... бесстыдник!
Мило надула губы и так лукаво поглядела на него.
— Ха-ха! — смеялся Иван.
— Ха-ха! — смеялись оба, прижавшись друг к другу.
Она напомнила ему все их детские игры, купания в ледяных потоках, шутки и песни, страхи и радости, горячие объятия и муки расставанья. Все эти милые мелочи, согревавшие им сердца.
— Отчего ты так долго не возвращался с пастбища, Иванко? Что ты там делал?
Ивану хотелось рассказать, как голосом Марички звала его лесная русалка, но он избегал этого воспоминания. Сознание его двоилось. Чувствовал, что около него Маричка, и знал, что Марички нет на свете, что это кто-то другой ведет его к бездне, на дикие вершины, чтобы погубить. И все же ему хорошо было, он шел вслед за ее смехом, за ее девичьим щебетаньем, не боясь ничего, легкий и счастливый, каким был когда-то.
Все его заботы и тревоги, страх смерти, Палагна и злой знахарь — все куда-то исчезло, все отлетело, точно никогда этого не было. Беспечальная молодость и радость снова вели его по этим безлюдным вершинам, таким мертвым и одиноким, что даже лесной шепот не мог удержаться там и спускался в долину пеной потоков.
— А я все глядела, не идешь ли ты, все ждала, когда с пастбища вернешься. Не ела, не спала, песни растеряла, свет стал мне не мил... Пока мы любились, сухие дубы цвели, а как мы разлучились, и живые засохли...
— Не говори так, Маричка, не говори, милая... Теперь мы уже вместе. Никогда не разлучимся...
— Никогда? Ха-ха...
Иван вздрогнул и остановился. Сухой зловещий смех резанул ему сердце. Недоверчиво посмотрел на нее.
— Смеешься, Маричка?
— Что ты, Иванко. Я не смеялась. Тебе почудилось. Ты уже устал? Тебе трудно идти? Пройдем еще немного. Идем!..
Она умоляла, и он пошел дальше, крепко прижавшись плечом к ее плечу, желая одного — идти так, чтобы не остаться позади и не увидеть, что у Марички вместо одежды, вместо спины... Ах, что там... не хотел думать.
Лес становился все гуще. Гнилой дух прелых стволов, запах лесного кладбища шел к ним из чащи, где гнили мертвые пихты и гнездились дурные грибы — огромные поганки, ядовитые сыроежки. Большие камни ходили под скользким мхом, голые корни пихт опутывали тропинку, устланную ковром сухой хвои.
Они шли дальше и дальше, забирались в холодную и неприветливую глубь лесистых вершин.
Пришли на полянку. Здесь было светлее, пихты точно оставили за собой черноту глубокой ночи.
Маричка вдруг вздрогнула и остановилась. Вытянула шею, прислушалась. Иван заметил, что тревога скользнула по ее лицу и она подняла брови. Что случилось? Но Маричка нетерпеливо прервала его вопросы, приложила палец к губам, в знак того, что он должен молчать, и вдруг исчезла. Все это произошло так неожиданно и странно, что Иван не успел опомниться.
Почему она испугалась, куда и зачем убежала? Он немного постоял на месте, надеясь, что Маричка вернется сейчас же, но ее долго не было, и он тихо позвал:
— Маричка!..
Мягкое покрывало пихтовых ветвей поглотило этот зов, и снова стало тихо.
Иван встревожился. Хотел искать Маричку, но не знал, в какую сторону идти, так как не заметил, куда она исчезла. Еще заблудится где-нибудь в лесу или сорвется в пропасть. Не разложить ли костер? Увидит огонь и будет знать, куда вернуться.
Иван набросал сухих сучьев и поджег их. Костер потрещал немного и задымился, а когда дым заметался над огнем, заметались и тени косматых пихт и наполнили полянку.
Иван сел на пенек и огляделся. Поляна была полна гнилыми стволами, колючей сеткой простирались острые сучья, среди которых вилась дикая малина. Нижние ветки пихт, тонкие и сухие, свисали вниз, как рыжие бороды.
Снова охватила Ивана тоска. Он опять был один. Маричка не шла. Закурил трубку и смотрел в огонь, чтобы как-нибудь скоротать ожиданье. Должна же была наконец прийти Маричка. Ему даже казалось, он слышит ее шаги и треск веточек под ногами. О! Наконец она... Хотел встать и пойти ей навстречу, но не успел.
Сухие веточки тихо раздвинулись, и из лесу вышел какой- то человек.
Он был без одежды. Мягкие темные волосы покрывали все его тело, обрамляли его круглые добрые глаза, переходили в клинышек бородки и свисали с груди. Он положил на большой живот заросшие шерстью руки и подошел к Ивану.