Анатолий Мариенгоф - Циники. Бритый человек (сборник)

– А это замечательное туловище, покрытое тончайшей прозрачной чешуйкой, с семью горбиками на боках, благодаря которым чудовище может с комфортом располагаться и удерживаться на наших волосах! А эти тонюсенькие ножки, увенчанные двумя ноготками!..

– Достаточно.

Я умолкаю.

Поразительное насекомое гибнет под рубиновым ноготком моей жестокосердой супруги.

Совет Народных Комиссаров постановил изъять из обращения в пассажирских поездах вагоны первого и второго класса и принять немедленно меры к переделке частей этих вагонов в вагоны третьего класса.

В ближайшее время предполагается пустить в ход паровичок, который заменит собой трамвай по линии от Страстного бульвара до Петровско-Разумовского.

С завтрашнего дня прекращается освещение города газом.

Представители Союза работников театра заявили в Совете Рабочих Депутатов, что «в случае совершенного прекращения тока в Москве театры примут меры для замены электричества другим освещением».

На 23 февраля объявлена всеобщая трудовая повинность по очистке улиц от снега и льда для всего «мужского и женского здорового населения в возрасте от 18 до 45 лет».

Я целую Ольгу в шею, в плечи, в волосы.

Она говорит:

– Расскажите мне про свою любовницу.

– У нее глаза серые, как пыль, губы – туз червей, волосы проливаются из ладоней ручейками крови…

Ольга узнает себя:

– Боже, какое несчастье иметь мужем пензенского кавалера.

– Увы!

– Дайте папиросу.

Я протягиваю руку к ночному столику. За стеной мягко прошлепывают босые ноги. Ольга поднимает многозначительный палец:

– Она!..

Марфуша подбрасывает дрова в печку, а у меня вспыхивают кончики ушей. Ольга закуривает:

– Итак, поговорим о вашей любовнице. У нее, наверно, красивая розовая спина… жаркая, как плита.

– Немножко широка.

– По крайней мере не торчит позвоночник!

Ольга поворачивается на бок:

– Вроде моего.

И вздыхает:

– Бамбуковая палка, которой выколачивают из ковров пыль.

– Флейта!

Я целую ее в рот.

Она морщится:

– Вы мешаете мне разговаривать.

После поцелуя у меня в ушах остается звон, как от хины.

– А что вы скажете об ее животе? Да рассказывайте же, или я умру от скуки в ваших объятиях.

Я смотрю в Ольгины глаза и думаю о своей любви.

…Моя икона никогда не потускнеет; для ее поновления мне не потребуется ни вохра-слизуха, ни празелень греческая, ни багр немецкий, ни белила кашинские, ни червлень, ни сурик.

Словом, я не заплатил бы ломаного гроша за все секреты старинных мастеров из «Оружейной серебряной палаты иконного воображения».

Прекращено пассажирское железнодорожное движение.

Народным Комиссариатом по просвещению разработан проект создания пяти новых музеев:

1. Московского национального.

2. Русского народного искусства.

3. Восточного искусства.

4. Старого европейского искусства и

5. Музея церковного искусства.

Я сегодня читал в университете свою первую лекцию о каменном веке.

Беспокойный предмет.

Три раза меня прерывали свистками и аплодисментами.

На всякий случай отметил в записной книжке чересчур «современные» места:

1. «…для того чтобы каменным или костяным инструментом выдолбить лодку, требовалось три года, и чтобы сделать корыто – один год…»

2. «…так как горшки их были сделаны из корней растений, для разогревания пищи бросали в воду раскаленные камни…»

3. «…они плавали по рекам на шкурах, привязывая их к хвостам лошадей, которых пускали вплавь…»

Олухи, переполнившие аудиторию, воображали, что я «подпускаю шпилечки».

На улице позади себя я слышал:

«Какая смелость!»

В следующий раз надо быть поосторожнее.

Колчак сказал:

«Порка – это полумера».

В Саратовской губернии крестьянские восстания. В двадцати двух волостях введено осадное положение.

С начала зимы в республике заболело сыпным тифом полтора миллиона человек.

Я объезжаю на лесенке, подкованной колесиками, свои книжные шкафы.

Потрепанная армия! Поредевшие баталионы.

Ольга читает только что полученное письмо от Сергея.

Я восклицаю:

– Ольга, ради наших с вами прожорливейших в мире желудков я совершил десятимесячный бесславный поход. Я усеял трупами, переплетенными в сафьян и отмеченными экслибрисами, книжные лавчонки Никитской, Моховой, Леонтьевского и Камергерского. Выразите же мне, Ольга, сочувствие.

Не отрываясь от письма, она промямливает:

– И не подумаю.

– Вы бессердечны!

Я подъезжаю к флангу, где выстроились остатки моей гвардии – свитки XV века, клейменные лилиями, кувшинчиками, арфами, ключами с бородками вверх, четвероконечными крестами; рукописи XVI века, просвечивающие бычьими головами, бегущими единорогами, скачущими оленями; наконец, фолианты XVII века с жирными свиньями. По заводскому клейму, выставленному на бумаге, можно определить не только возраст сокровища, но и душу времени.

Ольга вскрикивает:

– Это замечательно!

У нее дрожат пальцы и блестят глаза – серая пыль стала серебряной.

– Что замечательно?

– Сергей расстрелял Гогу.

Я досадительно кряхчу: у «спасителя родины» были нежные губы обиженной девочки и чудесные пальцы. А у Сергея руки мюнхенского булочника, с такими руками не стоит жить на свете.

В Симбирской, Пензенской, Тамбовской и Казанской губерниях крестьянские восстания. Волости, уезды, города на военном положении.

Сегодня по купону № 21 продовольственной карточки выдают спички – по одной коробке на человека.

Лениным и Цурюпой отправлена на места телеграмма:

«…Москва, Петроград, рабочие центры задыхаются от голода».

По сообщению из Версаля, Верховный Совет Антанты держится того взгляда, что блокада Советской России должна продолжаться.

Туркестанский фронт:

«…после упорного боя нами оставлено Соленое Займище».

«…после упорного боя наши части в 55 верстах юго-западнее Уральска отведены несколько севернее на новые позиции».

Восточный фронт:

«…на реке Вагай наши части отводятся к реке Ашлик».

«…севернее Тобольска наши части под давлением противника несколько отошли вверх по реке Иртышу».

Деникин взял Орел.

Юденич взял Гатчину.

Отдел изобразительных искусств Народного Комиссариата по просвещению объявляет конкурс на составление проекта постоянного памятника в память Парижской Коммуны семьдесят первого года.

Река синяя и холодная. Ее тяжелое тело лежит в каменных берегах, точно в гробу. У столпившихся и склоненных над ней домов трагический вид. Неосвещенные окна похожи на глаза, потемневшие от горя.

Автомобили скользят по мосту, подобно конькобежцам. Их сегодня больше, чем обычно. Кажется, что они описывают ненужные, бесцельные круги вдоль кремлевских зубцов с «гусенками», вдоль тяжелых перил, башен и полубашен с шатрами и вышками из бутового камня и кирпича полевых сараев, крепленного известью, крухой и мелью с хряцем. Сухаревка уже разнесла по Москве слухи об убегающих в Сибирь комиссарах; о ящиках с драгоценностями, с золотом, с посудой, с царским «бельишком и меблишкой», которые они захватывают с собой в тайгу.

Мы идем по стене.

Ветер скрещивает голые прутья деревьев, словно рапиры, качает черные стволы кленов.

Я вглядываюсь в лица встречных. Веселое занятие! Будто запускаешь руку в ведро с мелкой рыбешкой. Неуверенная радость, колеблющееся мужество, жиреющее злорадство, ханжеское сочувствие, безглазое беспокойство, трусливые надежды – моя жалкая добыча.

Я спрашиваю Ольгу:

– А где же любовь к республике?

– Под Тулой и на подступах к Петрограду.

Мы поднимаемся по улице, которая когда-то была торговой. Мимо спущенных ставен, заржавевших засовов, замков с потерянными ключами, витрин, вымазанных белилами, точно рожи клоунов.

С тех пор как торговцы опять на бутырских нарах рядом с налетчиками и насилователями малолетних и торговля считается не занятием, а позором и преступлением – в Москве осталось не более четырех лавок, за прилавками которых стоят поэты, имеющие все основания через сто лет стать мраморными, а за кассой – философы, посеребренные сединой и славой.

Мы проходим под веселыми – в пеструю клетку – куполами Василия Блаженного. Я восторгаюсь выдумкой Бармы и Постника: не каждому взбредет на ум поставить на голову среди Москвы итальянского арлекина.

Грузовой автомобиль застрял среди площади. Он вроде обезглавленного и обезноженного верблюда. Горка старых винтовок поблескивает льдистой сталью. В цейхгаузах республики много свободного места. Винтовкам от «турецких кампаний» суждено завтра решить судьбу социализма на улицах Петербурга.