Оскар Лутс - Осень
— Где же мне еще быть? — Из-за дверей высовывается старший сын. — О-о!
— восклицает он слегка сиплым голосом. — Никак ты, дорогой школьный друг, в кои-то веки!
Аадниель Кийр подходит к Арно Тали, пожимает ему руку, — по всему видно, он действительно рад приходу школьного приятеля.
— Ну, как там у вас, в Таллинне, живут? — спрашивает Аадниель, слегка кривя рот. — У нас тут дела отнюдь не на высоте. Вот хоть и сегодня, ходил я в волостное правление, надеялся получить немного землицы за своего погибшего на войне брата Виктора, но — вышвырнули. А не мог бы ты, дорогой друг Тали, там, в Таллинне, замолвить за меня словечко?
— Я … настолько слаб в аграрной политике, что в этом отношении ничего не могу обещать, — Тали улыбается, — я никогда не беру на себя обязательства, если не в состоянии их выполнить. Но… поговорить-то я все же тут и там могу, кое-какие знакомства у меня есть. Однако, насколько я понимаю, дела такого рода лучше начинать именно тут, на месте.
— Тут они уже давным-давно начаты, — отвечает Кийр, — только вот местные власти настроены на иной лад. Получается так, что мои справедливые слова всерьез не принимаются.
— Хорошо, — устало произносит Арно, барабаня по столу пальцами, — так и быть, я сделаю для тебя все, что смогу, только дай мне соответствующие бумаги. Через два дня я опять поеду в Таллинн, к тому времени уже будут позади эти «клистирные праздники», как их называет некий тартуский писатель, который нам обоим прекрасно известен.
— Нет, я от своего не отступлю, — Георг Аадниель подтягивает брюки, при этом ан помочах отрывается одна из пуговиц и со стуком катится под портновский стол.
Снова громыхает наружная дверь. Нельзя сказать, чтобы это испугало хозяев, однако некоторое возбуждение они все же испытывают.
— Кто это там опять? — Бенно бросает из рук ножницы.
С иголкой во рту спешит он отворить дверь, которая в эти неспокойные дни обычно на крюке. Хотя еще и не совсем стемнело, Бог знает, кто может пожаловать.
Но на этот раз для тревоги нет оснований, — нарушитель спокойствия не кто иной, как давным-давно известный всему Паунвере звонарь Кристьян Либле.
— Ах, это ты! — Бенно делает шаг в сторону и пропускает гостя в дом.
— Ну привет, Йорх! Чего это ты оттуда, из волостного дома, так быстро убег? После-то все обернулось вроде как в твою пользу. — И лишь после этих слов Либле добавляет: — Здрасьте, хозяева дома!
— Что обернулось в мою пользу? — Аадниель смотрит на Либле расширенными глазами.
— Все! — машет звонарь своими заскорузлыми руками. — Все вроде как шло путем. Только вот горе, что от тебя несло. Будь я трижды проклят, ежели бы знал, где ты понабрался этакой дьявольской вонищи!
— Да говори наконец, мазурик, что там в конце концов произошло? — Мастер-портной чешет себе живот.
— Все в порядке. — Либле скручивает, как обычно, себе цигарку толщиною с хорошую жердь. После этого его единственный глаз проясняется — звонарь замечает своего старинного друга Арно. — Господи Боже мой! — Либле даже приседает. — Неужто это и впрямь Арно?
— А кто же еще, — отвечает Тали, улыбаясь, — куда же я мог деться? Или ты желал моей смерти? Я ведь тебе ничего плохого не сделал, старина Кристьян.
— Силы небесные! — Звонарь пытается поцеловать руку Арно Тали. — Кто же, когда же такое говорил, будто ты… вы… мне зла желали? Сердце у меня так и прыгает от радости, что я снова сподобился увидеть вас тут, в наших краях… или все одно где. Я даже и во сне вас видал.
— Можешь меня и теперь на «ты» называть, мы же с тобой были друзьями, говорили друг другу «ты», ну, тогда… Помнишь ли ты еще, как я однажды рождественским вечером залез на колокольню?
— Ох, дорогой господин Арно, как не помнить! — Единственный, покрасневший глаз Либле увлажняется, звонарь трет его грязным рукавом пальто. — Как же не помнить. А так-то я здорово поглупел, это говорят все паунвересцы, но память у меня вроде как ясная. Не знаю, дорогой Арно, хотел бы я еще что-нибудь сказать в этой своей радости, но… Позволь мне поцеловать твою руку!
— Не дури, Кристьян! — Тали прячет руки за спину. И нить беседы старинных приятелей все тянется и тянется, пока наконец Георг Аадниель Кийр не произносит велико слово:
— Теперь, черт подери, рвану в столицу.
— Добро, — отзывается Арно Тали. — В таком случае поедем вместе.
— Поеду в Таллинн, — повторяет портной, — и проверю, неужели же и впрямь на этом свете нет правды и справедливости; а если все же есть, то я схвачу их за рога и рвану к себе, если же нет, брошу к чертовой бабушке всю эту возню и беготню.
И чем дольше Кийр разговаривает об этом с братом и женой, тем злее становятся его душа и мысли; когда же наступает отмеченный в календаре день, Кийр хватает из угла зонтик, угрожающе насупливает брови и произносит:
— Ну вот, теперь я пойду и погляжу!
— Йорх отправляется в Печоры поросят крестить, — Бенно спрыгивает с рабочего стола. — Вот было бы здорово посмотреть, как он поведет свои дела, как заполучит свой законный надел, который завоевал своей грудью. Ох, святые силы, до чего же мне хочется оказаться рядом с Йорхом, когда он будет улаживать свои отношения с правдой и справедливостью.
Супруга же Йорха скрещивает на груди руки, и только одному Богу известно, какие мысли роятся в ее благонравной голове. Муж уходит, это бесспорно, но куда именно, этого она, как всегда, не знает наверняка.
Георг Аадниель Кийр добирается вместе с Арно Тали до станции, с угрожающим видом требует билет прямиком до Таллинна и, уже сидя в поезде среди других пассажиров, вновь возвышает голос.
— Разве же это порядок? — вопрошает он сипло, ни на кого не глядя. — Вот я еду в столицу Эстонии к великим и могущественным деятелям и не знаю, что со мною будет, а ведь ищу только правды и справедливости.
Арно Тали слушает речь школьного приятеля, но сам лишь изредка вставляет какое-нибудь словечко. Кийра же это ничуть не смущает, слишком он озабочен своими планами во время этой важной для него поездки.
У отца нашего Господа много утренних благодатей, и одну из них он протягивает через свой рабочий стол Кийру в руки, когда последний прибывает на таллиннский вокзал. Сонный и хмурый Кийр выбирается следом за Арно Тали из вагона, проходит в помещение буфета и выпивает стакан горячего чая. Погодите, погодите, теперь-то он покажет этим землемерам, где раки зимуют!
Примерно через час наши старые приятели расстаются; Тали направляется своей дорогой, Кийр же грозится немедля «двинуть» на Тоомпеа. [11] И герой войны Георг Аадниель Кийр действительно начинает двигаться к центру города…как всегда, бочком вперед. Намерение похвальное, однако туда, куда он направляется, найти дорогу оказывается не так-то просто; по пути он ворчит и подает сам себе какие-то знаки, и чертыхается, — сдалась ему эта поездка и это хождение!
Добравшись до Тоомпеа, самого святого места эстонской столицы, наш путешественник до того устает, что вынужден присесть на скамейку. Школяры и государственные чиновники проходят мимо него и вскидывают брови. «Этот фрукт — из провинции», — думают они, чувствуя себя умудренными и проницательными.
— Прекрасно, и куда же вы желаете пойти? — спрашивает вдруг чей-то голос.
— Я? — Кийр поднимает свою хмурую физиономию. — Я хочу пойти к самому главному начальству, я хочу посмотреть, получу ли я свой поселенческий надел или не получу?
— Отчего же вам и не получить, я имею отношение к этому самому учреждению, вот я и выхлопочу вам поселенческий надел и еще кое-что сверх того.
Кийр становится приветливее. Мысленно он уже и речь готовит, чтобы произнести ее перед высоким государственным чиновником, который раздает поселенческие наделы.
Великий деятель продолжает свой путь, поднимается все выше и выше в гору, Кийр же, наш рыцарь из Паламузе, [12] неуверенно, все так же бочком, двигается следом, — черт знает, далеко ли тот его заведет.
Там, на Тоомпеа, портному удается попасть на прием к какому-то огромному, толстому господину. Непонятным образом штанины Аадниеля начинают вибрировать, — стоять перед лицом высокого господина вовсе не так просто, как ему представлялось, в сравнении с этим даже сама дорога от Паунвере до Таллинна была пустяком.
Большой господин извлекает из кармана длинную папиросу, вставляет ее в еще более длинный мундштук и говорит нашему Кийру:
— Документы, документы, мой дорогой!
Георг Аадниель начинает мусолить во рту какое-то слово, будто хочет обкатать его до тонкости. В конце концов он все же находит соответствующее обращение, которое так долго вертелось у него на языке …
— Идемте! — изрекает «глубокоуважаемый капитан», — я посмотрю ваше дело.
В то время, как Кийр отправился в Таллинн, чтобы провернуть великое коммерческое предприятие на предмет получения надела, старый молотило Либле, а может, и кто другой, пустил по Паунвере завиральный слушок:
