Анри Шарьер - Ва-банк
Всю ночь мы довольно успешно продвигались вперед. Утром выпили кофе из термоса, и вот тут-то эта продажная тварь, мой мул, забыл, как надо переставлять ноги, и потащился еле-еле, отставая от лошади Жожо метров на сто. Я бил его по заднице всеми колючками, какие только попадались мне под руку, но без толку.
Ситуацию обострил Жожо, завопив: «Да ты же понятия не имеешь о верховой езде», и стал меня учить: «Это просто, следи за мной». Он пришпорил лошадь, и она перешла на галоп. Время от времени он поднимался на стременах и орал: «Я капитан Кук!» или «Эй, Санчо! Где ты там? Неужели тебе трудно держаться рядом со своим хозяином, Дон Кихотом?»
Меня это дико злило, и я перепробовал все, чтобы заставить мула двигаться вперед. В конце концов меня осенило — я потыкал зажженным концом сигары мулу в ухо. Он помчался, как породистый жеребец. Я ликовал. Обгоняя Жожо, помахал ему. Но подлое животное оборвало свой галоп так же резко, как и начало, и стало таранить мною дерево, изрядно покалечив мою ногу. Я оказался на земле, теперь уже моя задница была вся в колючках. Рядом старик Жожо повизгивал от удовольствия, как ребенок.
Не буду описывать в красках, как я в течение двух часов гонялся за мулом, как он дрался, пукал и так далее. Наконец, почти бездыханный, весь в колючках, умирающий от жары и усталости, я умудрился взгромоздиться на этого упрямого ублюдка. На этот раз он шел, как ему хотелось, я уже устал ему перечить. Первую милю я проехал, лежа на его спине задницей вверх, пытаясь одновременно вытащить из нее колючки, от которых она горела огнем.
На следующий день мы бросили эту скотину, эту подлую рожу на постоялом дворе; еще два дня плыли на каноэ и день шли пешком с тюками на спине, и вот мы на руднике…
Я вывалил свой груз на грубый деревянный стол у какой-то закусочной на открытом воздухе. Силы мои были на исходе, хотелось удавить Жожо. Он стоял тут же, лишь несколько капель пота выступило у него на лбу, и глядел с понимающей улыбкой, словно спрашивая: «Ну, как ты себя чувствуешь? О'кей?»
— Просто замечательно. А как же иначе? Однако скажи мне, зачем ты заставил меня тащить лоток, кирку и сито, хотя мы не собираемся здесь ничего копать?
Жожо принял скорбный вид.
— Папийон, ты меня разочаровываешь. Подумай сам — если здесь появляется человек и не привозит с собой ничего, никаких орудий труда, тогда спрашивается, зачем он сюда пришел? Этот вопрос задавали бы себе все, кто неотступно следил за тобой через дырки и щелки в стенах и крышах домов, как только ты появился в этой деревне. Понял?
— Понял.
— То же самое касается и меня, хотя у меня с собой ничего нет. Предположим, я появлюсь здесь, руки в карманы, и займусь только игрой, больше ничего не делая. Как ты думаешь, Папи, что станут говорить все эти старатели и их девки? Этот старый французишка — профессиональный игрок, — вот что они скажут. Поэтому сейчас ты увидишь, что я буду делать. Попытаюсь достать в деревне подержанный насос и еще двадцать метров толстого шланга и два-три желоба для промывки породы. Это длинный деревянный ящик, разделенный на несколько отделений, в каждом из которых сделаны отверстия. Набираешь в него породу и работаешь: бригада из семи человек может промыть земли в пятьдесят раз больше, чем дюжина работающих по-старому. Как владелец насоса я получаю двадцать пять процентов от добытых алмазов, но, что самое важное, — у меня есть все основания находиться здесь. Никто не сможет сказать, что я живу игрой. Но так как я все-таки еще и игрок, то не прекращаю играть и вечером. Понял?
— Ясно, как Божий день.
— Сообразительный парень. Два фрескос, сеньора. Полная приветливая пожилая светлокожая женщина принесла стаканы, наполненные шоколадного цвета напитком со льдом и дольками лимона.
— Восемь боливаров.
— Больше, чем два доллара! Черт подери, жизнь здесь недешевая.
Жожо расплатился.
— Как у вас тут идут дела?
— Так себе.
— А все-таки?
— Людей много, а алмазов мало. Это месторождение обнаружили три месяца назад, и с той поры народ сюда повалил: здесь уже четыре тысячи человек — многовато для кучки алмазов. А он кто? — спросила она, указывая на меня подбородком. — Немец или француз?
— Француз, он со мной.
— Бедолага!
— Почему это бедолага? — поинтересовался я.
— Да слишком ты молод и хорош собой, чтобы умирать. Тем, кто приходит с Жожо, никогда еще не везло.
— Заткни пасть, дура. Пошли, Папи.
Мы поднялись, и старуха сказала мне на прощанье: «Будь осторожен!»
Безусловно, я ничего не сказал о том, что мне говорил Хосе, а Жожо был удивлен, что я даже и не пытаюсь выяснить, что скрывается за ее словами. Я почувствовал, что он ждет вопросов, но их не последовало. Он казался расстроенным и все время искоса поглядывал на меня.
Довольно скоро, переговорив с разными людьми, Жожо нашел какую-то лачугу. Три маленькие комнаты, кольца, чтобы повесить гамаки, и несколько картонных коробок. На одной из них стояли пустые бутылки из-под пива и рома, на другой — битый эмалированный таз и полная воды лейка. Для одежды натянуты веревки. В доме был земляной утрамбованный пол, очень чистый. Стены сложены из кусков упаковочных ящиков: на них все еще можно было разобрать названия марок мыла и сухого молока. Каждая комната была три на три метра. Никаких окон. Я задыхался и снял рубашку.
Жожо в изумлении уставился на меня.
— Ты что, спятил? Представь себе, что кто-то зайдет сюда. У тебя и так порочная морда, а если ты еще продемонстрируешь свою татуированную шкуру, то это все равно, что дать объявление: «Я мошенник номер один». Веди себя как следует.
— Но мне нечем дышать, Жожо.
— Ничего, это дело привычки.
Мы соединили две комнаты в одну: «Это будет казино», — усмехнулся Жожо. Подмели пол и пошли покупать рамы, ром и бумажные стаканчики для питья. Мне не терпелось увидеть, что это за игра.
Я просто сгорал от нетерпения. Мы повертелись вокруг нескольких маленьких забегаловок, как сказал Жожо, «для установления контакта». Все знали, что в восемь вечера у нас состоится игра в крэпс.
Последняя забегаловка, куда мы забрели, представляла собой сарай, пару столов на открытом воздухе, четыре скамьи и карбидную лампу, свисающую с дерева. Хозяин, огромный рыжий детина без возраста, не говоря ни слова, приготовил пунш. Когда мы уже уходили, он подошел ко мне и обратился по-французски:
— Я не знаю, кто ты, и знать не хочу. Но дам тебе совет. В тот день, когда тебе захочется здесь переночевать, приходи. Я присмотрю за тобой.
Он говорил на каком-то странном французском, но по его акценту я понял: он корсиканец.
— Вы корсиканец?
— Да. А корсиканец никогда не подведет. Не то что некоторые парни с севера. — И он многозначительно ухмыльнулся.
— Спасибо, буду иметь в виду.
Ближе к семи вечера Жожо зажег карбидную лампу. На полу расстелили два шерстяных одеяла. Стульев не было, и игроки должны были или стоять, или сидеть на корточках. Мы решили, что в этот вечер я играть не стану, буду только наблюдать и все.
Игроки стали собираться. Редкостные хари. Большинство — крупные, бородатые, с усами. Руки и лица — отмытые. И, хотя штаны запятнанные и поношенные, последняя и единственная рубашка на каждом — без единого пятнышка.
В середине импровизированного игорного стола были аккуратно разложены кости в маленьких коробочках. Жожо попросил меня принести каждому игроку по бумажному стаканчику. Их было около двадцати. Я налил всем рому. Ни один не отвел горлышка бутылки и не сказал: «Хватит». После одного круга трех бутылок как не бывало.
Каждый игрок неторопливо делал глоток и ставил свой стаканчик перед собой, а рядом клал трубочку, упаковку из-под аспирина. Я знал, что в таких трубочках хранили алмазы. Трясущийся старый китаец поставил перед собой маленькие ювелирные весы. Много не разговаривали. Эти люди были измучены тяжелой работой под палящим солнцем, некоторые стояли по пояс в воде с шести утра и до Заката.
Ха, дело пошло! Сначала один, потом двое, и вот уже трое игроков взяли кости и внимательно рассматривали их, а затем передавали соседу. Должно быть, они сочли, что все в порядке, поскольку кости вернулись назад на одеяло без комментариев. Жожо разложил их по коробочкам — все, за исключением последней пары костей, которая осталась на одеяле.
Некоторые из гостей сняли рубашки и через некоторое время стали жаловаться на москитов. Жожо попросил меня зажечь несколько пучков влажной травы, чтобы выкурить их.
— Кто выбрасывает? — спросил рослый парень. Загорелая кожа его отливала медью, у него была густая черная кудрявая голова и небрежно наколотый цветок на правой руке.
— Да ты, если хочешь, — ответил Жожо.
Из-под кавалерийского ремня эта горилла извлекла здоровую пачку денег, перехваченную эластичным бинтом.
— Сколько ставишь, Чино? — спросил кто-то.
