Оноре Бальзак - Беатриса
— Странное дело, — возражал тот, — почему это, когда я проигрываю, вы не говорите, что я плутую.
Прежде чем положить на стол карту, каждый игрок долго рассчитывал, прикидывал, бросал на соседа проницательный взгляд, делал тонкие и глубокомысленные замечания. Не скроем, партнеры нередко прерывали игру и начинали обсуждать последние герандские события или спорили о политике. Иной раз, увлекшись разговором, они болтали чуть не полчаса, плотно прижимая к груди распущенные веером карты. Если после такого перерыва вдруг обнаруживалось, что в банке не хватает фишки, каждый спешил уверить, что он свою ставку давно поставил. Почти всегда в этом преступлении обвиняли кавалера: фишку не поставил именно он, — конечно, задумался о своих мигренях, шуме в ушах, о ревматизмах. Когда же кавалер безропотно ставил фишку, девица Зефирина или коварная горбунья вдруг впадали в раскаяние: им начинало казаться, что не кавалер, а они сами забыли поставить фишку, обе принимались высчитывать, соображать, но в конце концов, решали они, кавалер достаточно богат и как-нибудь перенесет это несчастье, тем паче что оно не так уж велико. А когда заговаривали о злоключениях, выпавших на долю королевской семьи, барон начинал сбрасывать не те карты. Иногда результат игры удивлял всех партнеров, в равной мере рассчитывавших на выигрыш: после известного количества партий каждый отыгрывал свои фишки и, ссылаясь на позднее время, уходил домой, ничего не выиграв и ничего не проиграв, но зато наволновавшись вволю. В такие трагические вечера на несчастную мушку сыпались тысячи упреков: ну уж и мушка! Скучнейшая игра! Игроки обвиняли мушку подобно тому, как дикари в бурю секут отражение луны в воде. И вечер-то прошел бесцветно. Сидели-сидели, и все зря. Когда в свое первое посещение Геников виконт и виконтесса Кергаруэт стали превозносить вист и бостон и хулить неинтересную мушку, баронесса, которой мушка до смерти надоела, попросила их показать новые игры, и наши игроки, поворчав немного, сели за стол. Но оказалось, что растолковать герандцам правила новомодных игр невозможно; когда чета Кергаруэтов удалилась, весь кружок в один голос заявил, что вист и бостон — головоломка, путаница, хуже всякой алгебры. И все единодушно сошлись на том, что их мушка, их славная, их миленькая мушка — самая интересная игра. Так мушка одержала верх над современными играми, — впрочем, как мы уже знаем, во всей Бретани старое торжествовало над новым.
Пока священник сдавал карты, баронесса расспрашивала кавалера дю Альга о здоровье совершенно в тех же выражениях, что и накануне. Кавалер считал за доблесть приобретение новых недугов. Вопросы баронессы оставались неизменными, зато ответы кавалера были до чрезвычайности разнообразны. Сегодня, например, он жаловался на печеночные колики. Но, удивительное дело, достойный кавалер никогда не вспоминал о своих ранах! Он прекрасно знал свои подлинные недуги и примирился с ними. Зато его тревожила всякая чертовщина: то у него раскалывался от боли череп, то мучила «грызь в животе», то в ушах стоял страшный звон; он считал свои страдания неизлечимыми, тем более что ни один врач не мог прописать никакого лекарства против несуществующих болезней.
— Помнится, вчера вас беспокоила ломота в ногах? — с серьезным видом осведомился священник.
— Сегодня здесь болит, а завтра уже в другом месте. Как будто переходит, — ответил кавалер.
— Значит, у вас колики теперь перешли в печенку? — вмешалась девица Зефирина.
— А на полпути они не задерживаются? — спросила, улыбаясь, мадемуазель де Пеноэль.
Кавалер важно склонился перед дамами, отрицательно помахав ручкой; этот забавный жест сказал бы опытному наблюдателю, что в молодости моряк был весел и умен, много любил и был любим. Быть может, ныне, закоснев в герандской глуши, он предавался воспоминаниям. И когда кавалер дю Альга нелепо, как цапля, торчал посреди площади, не замечая палящего зноя, и мечтательно любовался морским прибоем или же следил за игрой своей любимой собачки, кто знает, в эту минуту он, быть может, жил в земном раю минувших лет?
— Значит, старый герцог Ленонкур скончался? — сказал барон, вдруг вспомнив статью из «Котидьен», среди чтения которой он заснул. — Итак, первый слуга короля последовал за своим господином. Скоро и я присоединюсь к ним.
— Полно, друг мой! — воскликнула баронесса, нежно поглаживая костлявую, жилистую руку мужа.
— Пусть себе говорит, сестрица, — вмешалась Зефирина, — пока я здесь, он не будет там; он ведь младший.
Веселая улыбка пробежала по губам старой девицы. Когда барон высказывал подобные мысли, игроки и гости взволнованно переглядывались, их беспокоила постоянная грусть властителя Геранды. Люди, навещавшие дю Геников, расходясь по домам, печально переговаривались: «Господин дю Геник что-то загрустил. Вы заметили, он все время дремлет?» И на следующее утро вся Геранда обсуждала это происшествие: «Барон дю Геник слабеет!» Такой фразой начинались все разговоры в каждом герандском доме.
— А как ваша Тисба? — спросила кавалера дю Альга девица дю Пеноэль, когда карты были сданы.
— И не говорите! Бедная собачка не лучше своего хозяина, — ответил кавалер, — у нее тоже больные нервы, она, когда бежит, все подымает ножку. Вот так, посмотрите!
Желая представить, как собака подымает лапку, кавалер вывернул и вздернул локоть, открыв все свои карты сидевшей рядом с ним горбунье, которая воспользовалась благоприятным случаем, чтобы разглядеть, нет ли у соседа мистигри или туза. Кавалер впервые попался в ловушку, подставленную ему лукавой девицей.
— Смотрите-ка, — произнесла баронесса, — у господина Гримона кончик носа побелел, значит, у него мистигри.
Радость священника, которому пришел мистигри, была столь велика, что он не мог ее скрыть, как, впрочем, и все остальные игроки. Каждый человек движением бровей, век или губ выдает свои душевные волнения, и наши игроки, привыкшие наблюдать друг за другом, обнаружили наконец слабое место священника: когда к нему приходил мистигри, у него действительно бледнел кончик носа. В таких случаях партнеры опасались играть.
— А к вам кто-нибудь заходил сегодня? — спросил кавалер у мадемуазель де Пеноэль.
— Да, заходил. Двоюродный брат моего зятя. Он меня удивил: сказал, что графиня де Кергаруэт, в девичестве де Фонтэн, выходит замуж.
— Дочь «Большого Жака»! — воскликнул кавалер, который во время своего пребывания в Париже не отходил от адмирала.
— Графиня его наследница, она вышла замуж за бывшего посланника. Кузен еще рассказал мне удивительные вещи про нашу соседку мадемуазель де Туш, такие вещи, что я просто верить не хочу. Если бы это было правдой, Каллист не ходил бы к ней каждый день. Слишком он умен, чтобы не заметить все эти ужасы!
— Ужасы? — спросил барон, очнувшись при этом слове от своей дремоты.
Баронесса и кюре обменялись понимающим взглядом, карты были сданы, мистигри на сей раз пришел к старой девице, и она не пожелала продолжать разговор, радуясь, что может скрыть свое торжество под общим замешательством, вызванным ее словами.
— Вам ходить, барон, — сказала она.
— Мой племянник не похож на нынешних молодых людей, он не любит разных ужасов, — произнесла старуха Зефирина, почесывая спицей голову.
— Мистигри! — вскричала девица де Пеноэль, пропустив мимо ушей замечание своей подружки.
Священник, который, казалось, был посвящен в тайну отношений Каллиста и мадемуазель де Туш, решил не вмешиваться в разговор.
— А что же она делает такого необычайного, эта мадемуазель де Туш? — осведомился барон.
— Курит! — отрезала девица де Пеноэль.
— Что ж, это полезно для здоровья, — возразил кавалер.
— А ее имения? — осведомился барон.
— Имения? — переспросила старая дева. — Она их проедает.
— Не стоит играть, кончено! Все обремизились, у меня на руках козыри, король, дама и валет, мистигри и еще один король, — сказала баронесса. — Мы выиграли, сестрица.
Этот выигрыш без игры сразил девицу де Пеноэль, которая сразу забыла и про Каллиста, и про мадемуазель де Туш. В девять часов в зале остались только баронесса и кюре. Старики пошли спать. Кавалер дю Альга отправился, по обыкновению, провожать де Пеноэль до ее дома, стоявшего на главной площади Геранды; по дороге он делал глубокомысленные замечания насчет тонкого хода, принесшего выигрыш баронессе, насчет удачи и невезения, насчет того, как мадемуазель Зефирина с нескрываемым удовольствием прячет в карман выигранные деньги, — ведь уже давно лицо слепой старухи с полной откровенностью выражало ее радость и огорчения. Поговорили они и об озабоченном виде баронессы. Кавалер подметил, что прелестная ирландка была нынче крайне рассеяна. У дверей дома, когда малолетний слуга поднялся наверх, старая девица доверительно сообщила кавалеру дю Альга причину беспокойства г-жи дю Геник:
