Исаак Башевис-Зингер - Семья Мускат

Абрам поднес спичку к сигаре, но подул ветер, и спичка погасла. Он встал и, чуть не перевернув дрожки, чиркнул спичкой во второй раз.

Выпустив клуб дыма, он повернулся к Асе-Гешлу.

— Скажи-ка мне, дружище, — поинтересовался он, — ты в своем местечке с кем-нибудь любовь крутил?

— О, нет!

— Что ж ты так покраснел? Я в твоем возрасте ни одной шиксы не пропускал.

Когда дрожки проезжали по Гжибову, Абрам показал пальцем на дом тестя. Дочка булочника, стоявшая у ворот с корзиной свежих булок, кивнула ему головой; Абрам улыбнулся и помахал ей в ответ. На Твардой он ткнул Асу-Гешла в бок и сказал:

— Вон там был молельный дом Бялодревны. Туда я и ходил.

— Вы, стало быть, хасид?

— По праздникам я даже ношу меховую хасидскую шапку.

Подул холодный ветер. Солнце скрылось за низкими облаками. Небо из синего сделалось вдруг каким-то тускло-зеленым. Казалось, вот-вот повалит снег, застучит по мостовой град. Аса-Гешл поднял воротник пальто. Он не успел еще отдохнуть с дороги. Болела голова, нос был словно чем-то забит. Ему казалось, что из дому он уехал уже много лет назад. «И куда он меня тащит?» — подумалось ему. Он закрыл глаза и схватился за железный поручень. В наступившей темноте он увидел залитый солнцем цветок, полуоткрытый и невесомый. В минуты волнения, спутанности мыслей образ этот всегда являлся ему. Он испытал желание помолиться. Но кому? Божественные законы в угоду ему все равно ведь не изменятся.

Дрожки остановились. Аса-Гешл открыл глаза и вышел из экипажа перед четырехэтажным зданием; улица была узкая, кривая, мощенная гладким булыжником. Абрам извлек из большого замшевого кошелька серебряную монету. Лошадь повернула голову с тем особым, чисто человеческим любопытством, какое иногда бывает у животных. Абрам и Аса-Гешл, открыв парадную дверь с матовым стеклом, вошли в дом, где жил Нюня Мускат, и стали подниматься по мраморной лестнице, пыльной и неубранной. Из зубоврачебного кабинета на втором этаже сильно пахло йодом и эфиром, из стоящей на площадке плевательницы торчал кусок окровавленной ваты. Этажом выше, на двойной двери красного дерева, на медной табличке, на польском и идише было выбито: «Нохум-Лейб Мускат». Абрам нажал на кнопку, и по квартире разнесся пронзительный звонок. Аса-Гешл поправил съехавшую на сторону кипу и почему-то воровато оглянулся — как будто в последний момент хотел пуститься наутек.

Дверь им открыла пышнотелая служанка с огромной грудью и цветастым платком на плечах. На голых ногах у нее были теплые, плюшевые домашние туфли, на щеках — аппетитные ямочки. Увидев Асу-Гешла, она бросила на Абрама вопросительный взгляд. Тот кивнул головой.

— Этот молодой человек со мной, — сказал он. — Я вижу, Шифра, дорогая, ты лишилась чувств от удовольствия меня видеть, не правда ли? А ведь я принес тебе подарок.

И с этими словами он извлек из кармана коробочку и протянул ее служанке. Чтобы не испачкать цветную наклейку, Шифра, прежде чем взять коробочку, тщательно вытерла губы фартуком.

— Вечно вы что-нибудь эдакое принесете, — сказала она. — А не следовало бы.

— Не кокетничай. Скажи-ка лучше, ее галицийская светлость уже здесь?

— Да, здесь.

— А дщерь ея?

— Они обе в гостиной.

— Что это вы такое кухарите? Запах даже сюда проник.

— Не волнуйтесь, мы вас не отравим.

Абрам скинул плащ. Из-под пиджака у него торчали белые, накрахмаленные манжеты, на золотых запонках позванивали бриллианты. Он снял шляпу и подошел к зеркалу зачесать свои длинные волосы так, чтобы не было видно плеши. Аса-Гешл тоже снял пальто. Он был в лапсердаке, из-под мягкого воротничка сорочки выглядывал узкий галстук.

— Следуйте за мной, молодой человек, — распорядился Абрам. — И ничего не бойтесь.

В просторной гостиной, куда они вошли, было три окна. На стенах висели портреты бородатых евреев в кипах и их жен в париках и шляпках. Повсюду стояли широкие кресла с длинной золотой бахромой. В углу Аса-Гешл увидел стенные часы с изысканной резьбой. На крытом парчовым покрывалом диване сидела Роза-Фруметл. В одной руке она держала рюмку с коньяком, в другой маленькое пирожное. Перед ней на низком столике стоял телефон. По нему, прижимая трубку к уху, говорила Даша, жена Нюни, смуглая, изможденного вида дама в парике и в накинутой на плечи шелковой шали.

«Что? Говорите громче! — говорила она с просторечным акцентом, растягивая гласные звуки. — Я не слышу ни слова. Что?»

Аделе, в плиссированной юбке и в расшитой, кружевной белой блузке с широким старомодным крахмальным воротником, сидела за пианино в противоположном конце комнаты. Солнце, пробивавшееся сквозь занавески и портьеры, отражалось в ее волосах. Абрам взял Асу-Гешла под руку, словно желая убедиться, что стеснительный юноша никуда не убежит.

— Доброе утро! Добрый день! — воскликнул он. — А где Нюня?

Говорившая по телефону Даша помахала ему рукой. Аделе поставила обратно на пюпитр ноты, которые листала, и встала. Роза-Фруметл повернулась к ним.

— Давайте-ка без церемоний, — обратился Абрам к Розе-Фруметл и ее дочери. — Меня зовут Абрам. Абрам Шапиро. Я зять реб Мешулама Муската.

— Знаю, знаю, — поспешила сказать Роза-Фруметл с сильным галицийским акцентом. — Он мне про вас рассказывал. А это моя дочь Аделе.

— Очень приятно, — пробормотала девушка по-польски.

— Этого юношу, с которым я сам только что познакомился, зовут Аса-Гешл Баннет. Он друг секретаря синагоги на Тломацкой, знаменитого талмудиста, человека в высшей степени образованного. Быть может, вы о нем слышали? Доктор Шмарья Якоби.

— Да, имя знакомое.

Тут открылась дверь, и вошел Нюня, маленький человечек в халате винного цвета, с большим животом и густой копной волос, на которую водружена была крошечная кипа. Абрам тут же отпустил локоть Асы-Гешла, бросился через всю комнату к Нюне, ухватил его за талию и, приподняв, трижды подбросил в воздух. Нюня, суча ножонками в начищенных штиблетах, отбивался, как мог. Наконец Абрам поставил его, словно это был манекен, на пол, и гостиная огласилась его громогласным смехом.

— Приветствую тебя, мой друг, мой шурин! — прокричал он. — Дай пять! — И он протянул Нюне руку.

— Сумасшедший! Безумец! — Нюня с трудом говорил — так он задыхался. — Кто этот молодой человек?

— Что здесь происходит? Почему вы подняли такой крик? Абрам, перестань валять дурака! — вмешалась Даша; она закончила говорить по телефону и положила трубку на рычаг. — Кто этот молодой человек? — повторила она, расправляя свои длинные, тонкие пальцы.

— Долго рассказывать. Хорошо, начну сначала. Он — вундеркинд, гений, математик, мудрец, мастер на все руки. Он из тех, кто сегодня молчит, как рыба, но завтра будет выступать в Брюссельском университете, заявляя, что мы, евреи, — это религия, а не нация и что Ostjuden загрязняют атмосферу.

— Абрам, ты спятил. Зачем смущаешь молодого человека? Не обращайте на него внимания; пусть себе мычит, как козел. Откуда вы, молодой человек?

— Из Малого Тересполя.

— Терес… что?

— Из Малого Тересполя.

— Господи, где это? Ну и название!

— Возле Замосця.

— Господи, спаси и сохрани! И откуда только берутся эти чудные города?! Это правда, что вы математик?

— Да, я немного учился математике.

— Какой вы скромный — не то что он! Оставайтесь с нами обедать. Вот, познакомьтесь. Это жена моего свекра, Роза-Фруметл, а это ее дочь… как вас, моя дорогая?… О да, Аделе.

— Не могли бы вы сказать, где вы изучали математику? — спросила Аделе, изящно и твердо выговаривая каждое слово.

Аса-Гешл покраснел.

— Я сам изучал, — пробормотал он. — По книгам.

— Элементарную или высшую математику?

— Я, право, не знаю.

— Ну, скажем, вы изучали аналитическую геометрию или дифференциальное исчисление?

— Нет, что вы! Так далеко я не продвинулся.

— А вот я все это изучала, однако математиком себя не считаю.

— О нет, на такое я не претендую.

— Аделе, что ты допрашиваешь молодого человека? — вмешалась Роза-Фруметл. — Раз говорят, что математик, — стало быть, математик.

— Теперь так принято. Каждый ученик ешивы считает себя Ньютоном. Стиль такой.

— Это не стиль, это истина, — вновь проревел Абрам. — В наших бедных семинариях гениев больше, чем во всех университетах, вместе взятых.

— О, мне довелось быть в Швейцарии, и я видела этих ваших гениев. Им не хватает элементарного образования.

— Аделе, дорогая, что ты такое говоришь? Всем известно, что изучение Торы развивает ум, — прервала ее Роза-Фруметл; она, как видно, пребывала в постоянной готовности обуздать свою не в меру язвительную дочь.

— Какая чушь! Я тоже изучал Тору, а мозги у меня, когда дело доходит до чего-то важного, — вареные, — заметил Нюня.