Эрнст Гофман - Состязание певцов

Эрнст Теодор Амадей Гофман

Состязание певцов

В ту пору, когда встречаются между собой Весна и Зима, в ночь весеннего равноденствия некто одиноко сидел в комнате перед раскрытою книгою. То был трактат Иоганна Кристофа Вагензейля «О прельстительном искусстве мейстерзингеров».

За окном шумела буря, ветер гонял листья по голым полям и лугам, прощально гудел в печных дымовых трубах, тяжелые капли дождя били в окна, стекла звенели, а полная луна заглядывала в дом, и лучи ее играли и плясали на стенах, словно бледные призраки. Однако некто не обращал на это ни малейшего внимания, но, закрыв книгу, в глубокой задумчивости, целиком захваченный волшебными картинами минувших дней, смотрел в огонь, что, разбрасывая искры, потрескивал в камине. Словно какое-то неведомое существо набрасывало покрывало за покрывалом на того, кто сидел у камина, — сумерки вокруг него все сгущались, туман становился непроглядным. Потрескивание дров в камине, неумолчный шум бури за окном неприметно обращались в нежный шепот, тончайший свист. И внутренний голос изрек:

— То Сон плавно взмахивает своими кроткими крылами, прижимаясь, дитя любящее, к груди человека. Сладким своим поцелуем он будит внутренний зрак, и зрит человек прелестнейшие образы высшей жизни, блестящей и величественной.

Сверкнула молния, свет которой был невыносимо ярок, — некто, укутанный в покрывала, открыл глаза, но уже не было ни покрывал, ни туманов, ни облаков вокруг него, ничто не мешало ему смотреть. Он лежал на цветущем лугу, тесно обступили его со всех сторон деревья, лес был прекрасен, ночь густа. Ручьи шумели, кусты переговаривались между собой, вели тайные любовные речи, но не заглушали нежной жалобы соловья. Под утро поднялся ветерок; разгоняя последние облака, он проложил путь ярким, светлым лучам солнца. Вскоре солнце засверкало на нежной листве деревьев, и проснулись спавшие птички, которые стали порхать и скакать с ветки на ветку, обмениваясь веселыми трелями. Вдалеке раздались веселые звуки охотничьих рогов, дикие звери пробуждались в страхе, стряхивая с себя сон, олени и лани умными глазами своими с любопытством всматривались в того, кто лежал на траве, а потом с тревогой прыскали в глубину чащи. Умолкли рога, но тут послышались звуки арф и голоса, и сливались они в столь упоительную гармонию, что напоминали музыку сфер. Охотники — в руках копья, блестевшие на солнце рога за спиной — выехали из глубины леса, за ними, на буланом коне, статный господин в княжеской мантии старонемецкого покроя, рядом с ним, на иноходце, дама ослепительной красоты, в драгоценных украшениях. А за ними на шести прекрасных конях разной масти шесть мужей, одежда и многозначительные лики которых указывали на давно прошедшие времена. Поводья лежали, брошенные, на шеях коней, а мужи держали в руках лютни да арфы чудесными звонкими голосами они пели, пока лошади их, укрощенные чарами сладчайшей музыки, плавно гарцевали по лесной дороге следом за княжеской четой. Иной раз в пении ненадолго наступала пауза, а тогда охотники трубили в рога, ликующе раздавалось ржанье коней, и радость била через край. Пажи и слуги в богатых одеждах завершали торжественное шествие, так все проследовали в чащобу и исчезли из виду.

Некто же, кого странный и чудесный вид сей привел в крайнее изумление, вскочил на ноги и воскликнул в безмерном восторге:

— Боже правый! Неужели старинные прекрасные времена восстали из гроба?! Кто же были эти прекрасные люди?

И тут позади него раздался глубокий бас:

— Что же вы, милостивый господин мой, не узнаете тех, кого заключили в мысли свои, в память свою?

Он обернулся и увидел солидного господина, вид которого был суров и на голове которого сидел завитой парик. Одет он был исключительно в черное, как то было заведено в году MDMLXXX нашего летосчисления. Он скоро признал в нем старого ученого, профессора Иоганна Кристофа Вагензейля, который продолжал говорить таковые слова:

— Вы сразу же могли бы понять, что статный господин в княжеской мантии — это могучий ландграф Герман Тюрингенский, что рядом с ним звезда тюрингенского двора, благородная графиня Матильда, совсем юная вдова усопшего в преклонном возрасте графа Куно Фалькенштейна. А шесть мужей, что ехали на конях вслед за ними, распевая и касаясь перстами арф и лютен, — это шесть высоких мастеров пения, которых призвал ко двору благородный ландграф, всею душою и телом преданный прелестному искусству пения. Сейчас начнется охота, а потом мастера-певцы соберутся на прекрасном лугу посреди леса и начнется между ними состязание в пении. Мы и отправимся туда, чтобы прибыть вовремя, пока не кончилась охота.

Они и пошли. А между тем лес, самые дальние ущелья — все оглашалось звуками рогов, лаем псов, призывными криками егерей. Все было так, как рассчитал профессор Вагензейль: едва они вышли на лужайку, сиявшую золотистой зеленью трав, как вдалеке показались ландграф, графиня и шестеро мастеров. Они выезжали на луг медленно и чинно.

— Что же, — начал Вагензейль, — чтобы не терять времени, покажу вам пока, любезный мой государь, каждого из шести мастеров по отдельности и каждого назову вам по имени. Видите ли вон того веселого человека на светло-рыжем коне, он натянул поводья и, улыбаясь, озирается по сторонам? Видите, ландграф дружески кивает ему, а тот громко смеется. Это, государь мой, бодрый духом Вальтер фон дер Фогельвейд. А тот широкоплечий, с большой кудрявой бородой, с рыцарским оружием, чубарый конь которого так тяжело ступает, — Рейнхард Цвекштейн. Ах ты, господи! А ведь тот, кто на пегой лошади, он же едет не сюда, а в лес! И он уставился глазами перед собой, словно позабыв обо всем на свете, он улыбается так, словно перед ним вырастают из земли прекраснейшие видения. Да ведь это же важный профессор, да ведь это же Генрих Шрейбер! Его душа, как всегда, где-то витает, он не видит лужайки, запамятовал о состязании, смотрите, смотрите, государь мой, как упорно сворачивает он на узенькую тропку, так что ветки бьют его по лицу. А вот к нему подлетает Иоганнес Биттерольфф. Сами ведь видите этого статного господина на буланой. У него еще подстриженная рыжая бородка. Он окликает профессора, и профессор словно пробуждается ото сна. Оба возвращаются назад вместе. А там что за шум в кустах? Нечто лесные духи летят у самой земли? Эй! Вот ведь какой смелый наездник! Как пришпоривает лошадь — она встает на дыбы, она вся в мыле. Видите теперь этого бледнолицего юношу, его глаза горят, все мускулы лица вздрагивают от боли, словно позади него сидит на лошади незримое существо, которое причиняет ему мученья. Это же Генрих Офтердинген. И что такое на него нашло?! Ведь он недавно совсем спокойно ехал рядом с другими, распевая песнь вместе со всеми мастерами! А теперь смотрите — блистательный рыцарь на белоснежном арабском коне. Смотрите, как ловко соскочил он с коня, как изящно держит поводья, с какой изысканной рыцарской куртуазностью подает руку графине, помогая ей спешиться. Что за прелестный вид! Как сверкают его голубые глаза, когда он смотрит на прекраснейшую госпожу! Да это же Вольфрамб фон Эшинбах! А теперь все занимают места, и скоро начнется певческое состязание!

Один за другим мастера исполняли свою песнь — всякая была в своем роде превосходна. Нетрудно было догадаться, что каждый делает все для того, чтобы превзойти своих предшественников. А поскольку никому это не удалось и никак нельзя было решить, чья же песнь была наилучшей и самой прекрасной, то графиня Матильда все же склонилась с венком в руках в сторону Вольфрамба фон Эшинбаха; венок этот она так и держала в руках, чтобы наградить им победителя. Но тут Генрих фон Офтердинген вскочил с места, темные глаза его горели диким огнем, быстро вышел он на средину лужайки, порыв ветра сорвал с его головы берет, волосы разметались по лбу, а лоб его был бледен, словно у мертвеца.

— Остановитесь, — вскричал он что было мочи, — остановитесь! Еще никто не победил! Моя очередь петь, а потом пусть ландграф решает, кому присудить венок.

Тут, никто не заметил как, в руках его оказалась лютня удивительной формы, на вид прямо-таки застывшее, наводящее ужас тело животного. И тут он принялся так колотить по струнам лютни, что и по самому дальнему лесу пошло грохотать… А потом громогласно запел. Песнь его прославляла чужеземного короля — этот король будто бы сильнее всех государей, и все другие государи и все мастера-певцы, чтобы не опозориться совсем и окончательно, должны поскорей присягнуть ему на верность. Посреди пения раздавались порой какие-то резкие воющие звуки. С гневом смотрел ландграф Герман на обезумевшего певца. Тут все остальные мастера дружно поднялись с своих сидений и затянули общую песнь. Голос Офтердингена должен был бы потонуть в их пении, но нет, все сильнее и сильнее бил он по струнам лютни, но наконец, издав ужасающий вопль, они лопнули. И вдруг вместо лютни в руках Офтердингена перед ним стояла ужасная, мрачная фигура — певец готов был упасть на землю, но страшный человек поддержал его и поднял на воздух. Песнь мастеров растаяла в отзвуках эхо, тяжелый туман мгновенно заполонил лужайку и лес, все погрузилось в глухую ночь. Но тут из глубины вдруг поднялась ярко светящая звезда, распространявшая окрест молочно-белое сияние, и она поднялась и пошла своим путем по небу, а за нею на блиставших светом облаках потянулись мастера, распевая свою песнь и нежно бряцая на струнах арф.