Элизабет Боуэн - Последнее фото

Элизабет Боуэн

Последнее фото

В одном из отдаленных лондонских предместий, еще хранящих сельский колорит, тихо и неприметно для истории жили супруги Бриндли. Однажды весенним вечером, вернувшись с работы, мистер Бриндли перерезал жене горло бритвой, сам же открыл газ, после чего уютно устроился почивать в газовой духовке на двух обшитых рюшами подушках, смягчивших жесткое железо. Это обнаружилось через сутки, когда взломали дверь и вошли в дом. Утренняя газета в нескольких строчках сообщила о происшествии, и для дома Бриндли, улицы и всей округи настал звездный час. Редактор отдела новостей в газете «Вечерний крикун» нутром почувствовал, что такой материал упустить нельзя: репортаж о происшествии поручили начинающему сотруднику Льюкину. И Льюкина отправили в Хартфордшир.

В редакцию «Вечернего крикуна» Бертрам Льюкин поступил несколько месяцев назад, представив в решающий момент рекомендацию от одного известного провинциального редактора. Он был молод и полон кипучей энергии; ринувшись в журналистику, осваивал ее азы с таким пылом и рвением, что весь буквально вибрировал, отчего пенсне, криво посаженное на переносице, мелко дрожало. Он зачитывался американской литературой и любил щегольнуть словечками из американского жаргона. Льюкин быстро освоился в «Вечернем крикуне» и обратил на себя внимание редактора отдела новостей. Правда, пока что ему не везло: с двумя случившимися убийствами его обошли более опытные репортеры, а Льюкину достался всего-навсего пожар, да и тот потушили с досадной быстротой и без человеческих жертв. И вот теперь, едва редактор отпустил Льюкина, как он в мгновение ока очутился на улице и садился в такси. «Жми вовсю!» – крикнул он шоферу, плюхаясь на потертое сиденье.

В то апрельское утро улицы были окутаны серебристой дымкой и весь Лондон, как жемчужина, светился в солнечных лучах. В такое утро появляются на свет дети, поэты слагают стихи, и творческая душа Льюкина, опьяненная свободой, тоже расправила крылышки навстречу ветру. Верх такси был откинут, и Льюкин рассеянно и благодушно кивал проносящимся мимо лондонским крышам. На коленях у него лежала свернутая трубочкой утренняя газета, хотя в ней не было уже никакой надобности, каждая строчка сообщения буквально врезалась ему в память. «Мистер Джозеф Веллингтон Бриндли, проживавший «Моэлло», Хоумвуд авеню, Элмс Хопли, Хартфордшир… обнаружен… полагают… голова частично отделена от туловища… состоятельные люди, поженились несколько лет назад». Это было именно то, что нужно, материал как будто специально для Льюкина. Все-таки есть бог на небесах, и на земле по-прежнему полный порядок. Такси мчалось по еще безлюдным улицам Лондона, не сбавляя скорости на поворотах, и тело Льюкина, ликующее и невесомое, подбрасывало на сиденье и швыряло из стороны в сторону.

Кирпичные дома и оштукатуренные стены остались позади, залитые солнцем улицы стали шире, а между домами вклинивались лужайки и огороды. Замелькали рощицы тянущихся к солнцу деревьев с уже распустившейся зеленой листвой. На лужайках смешно прыгали козлята, над ними взмывали в синеву заливистые жаворонки. Льюкину было просто тесно в этом мире, он парил над ним в необъятном пространстве на крыльях переполнявшего его восторга и самодовольства. Ему казалось, что они едут недостаточно быстро; он, то и дело посматривая на часы, барабанил по стеклянной перегородке за спиной шофера и жестами поторапливал его.

Элмс Хопли оказался именно таким местом, где, как правило, происходят убийства, то есть самым неподходящим для этого. Столица уже наложила на него свой деловой отпечаток. Когда шофер притормозил у обочины узнать, как проехать к Хоумвуд авеню, сквозь разверстые двери станции они увидели просторный бело-голубой зал ожидания. Витрины магазинов прятались под маркизами от яркого солнца; вдоль тротуаров росли деревья, и около них выстроились в ряд велосипеды. У магазинов группками стояли люди и о чем-то беседовали, а терьеры, делая вид, что не замечают соперников, самозабвенно обнюхивали сточные канавы. У продавца с тележкой покупала герань женщина, но вот заметила приятельницу, стала делать ей знаки и, забыв о продавце, бросилась через улицу под самый капот такси – глаза вытаращены, рот широко раскрыт. Льюкин старался ничего не упустить, запомнить каждую мелочь, каждого прохожего; свет пронизывал всю картину, и ее детали выступали с ослепительной четкостью. Льюкин чувствовал себя запоздавшим гостем, который приехал на праздник в разгар веселья.

Он достал блокнот и заносил в него свои наблюдения; такси неслось на предельной скорости, строчки расползались и кривились под его вздрагивающей рукой. Люди любят жить на таких улицах, как Хоумвуд авеню. Вдоль дороги сплошной линией тянулись низкие ограды домов, ветви «золотого дождя» томно свисали над тротуаром, словно сторонясь яркого цветения японской сливы. Вцепившись в ручку двери, Льюкин высунулся из такси и нетерпеливо пробегал глазами по номерам у ворот. Впереди он увидел несколько человек, глазевших на какой-то дом, и сердце его екнуло. У ворот застыл с безразличным и скучающим видом верзила полицейский. В доме хозяйничала полиция.

Льюкин остановил такси неподалеку от зевак, велел шоферу подождать за углом и вышел из машины почти в полуобморочном состоянии. Скользнул по зевакам снисходительным взглядом и весь внутренне собрался. Он слегка приуныл и, придав себе независимый вид молодого человека, приехавшего навестить тетушку, решительно зашагал по улице. Сначала он глядел себе под ноги, потом его взгляд осторожно, булыжник за булыжником, начал подкрадываться к широко расставленным ножищам полицейского. Льюкин не сомневался, что подберет ключик к кому угодно, уж он-то умеет обращаться с людьми, и он хотел, чтобы полицейский понял это; только никак не мог сообразить, как лучше подступиться к нему. Главное – правильно начать, это Льюкин знал точно. Вдруг он увидел еще одну пару ног в донельзя знакомых оранжевых американских ботинках; они тоже осторожно двигались через улицу к констеблю. Репортер из «Вечернего скептика» был тут как тут. Этот тип лучше Льюкина знал американский жаргон, уже три года работал в газете, вел в ней всю уголовную хронику. У него была препротивная физиономия. По глубокому убеждению Льюкина, этот тип понятия не имел, что такое хорошие манеры. Сейчас в походке репортера не было обычной уверенности – значит, констебль уже раз отшил его. Льюкин перешел на другую сторону улицы и, прогуливаясь по тротуару с рассеянным видом, бросал быстрые цепкие взгляды на окна дома, они были как на ладони – их не загораживали ни тюлевые шторы, ни ветви деревьев. Мрачные синие портьеры с претензией на изысканность обрамляли их, а в эркере верхнего этажа можно было разглядеть овальное зеркало на противоположной стене комнаты. Так и есть, люди определенного круга. Украдкой раскрыв блокнот, Льюкин нацарапал слово «артистический» и поставил вопросительный знак. Потом медленно пошел вдоль улицы. Репортер из «Вечернего скептика» заметил его и окликнул. Черт бы его побрал – теперь он направился к Льюкину.

– Здесь нечем поживиться, – злорадно сказал он. – Наверное, злишься, что пришлось тащиться в такую даль, и еще на такси.

– Пустяки, – лениво ответил Льюкин с небрежностью человека бывалого.

– Ты, верно, на многое и не рассчитывал, – продолжал гнусавить репортер. – А у меня неплохой улов. Пора в редакцию, писать материал.

Ясное дело: что-то раскопал и теперь облизывается от удовольствия. Весь в прыщах, Льюкин отродясь не встречал такого прыщавого; ему несладко от своей физиономии.

– Пока, – сказал Льюкин, отвернувшись с деловым видом.

– Пока, – многозначительно проговорил репортер; самым

простым словам он умел придать неприятный смысл. Удовлетворенно похлопав себя по нагрудному карману, он важно зашагал к Хай-стрит. До чего же прыщав! Интересно, что он там раскопал, подумал Льюкин; и снова не спеша пошел вдоль улицы.

Поодаль у ворот стояла полная женщина в изумрудно-зеленом шерстяном платье. Она облокотилась на верхнюю перекладину ворот, привалившись к ней всем грузным телом. Волосы, с которыми не осмеливался играть легкий ветерок, были собраны в высокую прическу в стиле «помпадур». Женщина приветливо смотрела на Льюкина; он направился к ней, и они встретились глазами. Льюкин приободрился. Ему во что бы то ни стало нужно было завязать разговор все равно с кем, хотя бы с этой женщиной, тем более что она явно расположена поболтать. Над ее головой покачивались цветы «золотого дождя». В ней тоже было что-то от гостя, которому нравится на веселом празднике.

– Какой ужас, – сказала она оживленно, кивнув головой в сторону «Моэлло». Там был гвоздь праздника, там, за синими шторами, за полицейским ограждением, находились виновники торжества, безучастные и окоченелые.