Ги Мопассан - Са-Ира

Ги де Мопассан

Са-Ира

Я вышел в Барвиле только потому, что прочел в каком-то путеводителе (в каком, уже не помню): прекрасный музей, два Рубенса, один Тенирс[1], один Рибейра[2].

Я подумал: «Надо это посмотреть. Пообедаю в «Европейской гостинице», — по утверждению путеводителя, гостиница превосходная, — а на следующий день поеду дальше».

Музей был закрыт, его открывали только по просьбе путешественников. Открыли его и по моему требованию, и я мог полюбоваться несколькими полотнами мазни, которую хранитель музея, как видно фантазер, приписал величайшим мастерам живописи.

Совершенно не зная, что делать дальше, я очутился в полном одиночестве на длинной улице маленького, незнакомого мне городка, стоявшего посреди бесконечных равнин. Я прошел всю эту «главную улицу», осмотрел несколько жалких магазинов, и так как было всего четыре часа, меня охватил один из тех приступов отчаяния, которые могут довести до сумасшествия самых сильных людей.

Что делать? Господи, что делать? Я готов был заплатить пятьсот франков тому, кто подал бы мне мысль о каком-нибудь развлечении. Ничего не придумав, я решил хотя бы выкурить хорошую сигару и стал искать табачную лавку. Я скоро отыскал ее по красному фонарю и вошел. Продавщица предложила мне на выбор несколько коробок; посмотрев на сигары, я увидел, что они отвратительны, и случайно взглянул на лавочницу.

Это была дородная седеющая женщина лет сорока пяти. Ее полная почтенная физиономия показалась мне знакомой. Однако я совершенно не знал этой дамы! Нет, конечно, не знал! Но, может быть, я где-нибудь встречался с нею? Да, возможно! Мне, вероятно, когда-то давно было знакомо это лицо, а потом я потерял его из виду; да и, несомненно, оно изменилось и непомерно расплылось.

Я пробормотал:

— Простите, сударыня, что я так разглядывают вас, но мне кажется, я когда-то был с вами знаком.

Она ответила, покраснев:

— Странно... мне тоже это кажется.

Я вскрикнул:

— Ах! Са-Ира!

Она всплеснула руками с комическим отчаянием, в ужасе от этого прозвища, и залепетала:

— О-о, вас могут услышать!

Затем вдруг воскликнула сама:

— Да это ты, Жорж!

И огляделась испуганно, не слышит ли нас кто-нибудь. Но мы были одни, совершенно одни.

Са-Ира! И как только мог я узнать Са-Ира; бедную Са-Ира, худенькую Са-Ира, печальную Са-Ира в этой спокойной и раздобревшей продавщице казенного магазина?

Са-Ира! Сколько воспоминаний внезапно пробудилось во мне: Буживаль, Лягушатня, Шату, ресторан Фурнез, целые дни в ялике, на воде, десять лет моей жизни, прошедших в этом уголке, на этих очаровательных берегах Сены.

Мы составляли тогда банду человек в двенадцать, жили в доме Галупуа, в Шату, и вели довольно забавное существование — всегда полуголые и полупьяные. Нравы любителей гребного спорта с тех пор очень изменились. Теперь эти господа носят монокли.

У нашей банды было около двадцати подруг, постоянных или случайных. В иные воскресные дни у нас их бывало четыре, в другие — все двадцать. Некоторые из них, если можно так выразиться, проживали при нас неотлучно, другие же приходили, когда не подвертывалось ничего интересней. Пять или шесть из них жили на общий счет — на счет мужчин, не имевших постоянных любовниц; среди них была и Са-Ира.

Это была жалкая, худая девушка, к тому же хромая, что делало ее похожей на кузнечика. Она была застенчива, неуклюжа и неловка во всех своих поступках. Она боязливо цеплялась за того из нас, кто был всех незначительнее, всех незаметнее, всех беднее, и тот жил с нею иногда день, иногда месяц — смотря по средствам. Как она очутилась в нашей компании, никто не знал. Попалась ли она нам на какой-нибудь вечерней попойке или на балу гребцов-любителей, когда мы устраивали нечто вроде облав на женщин? Или мы просто пригласили ее к завтраку, видя, что она одиноко сидит в углу за маленьким столиком? Никто из нас не мог бы это сказать, но она была членом нашей банды.

Мы окрестили ее именем Са-Ира, потому что она постоянно жаловалась на свою судьбу, на свои неудачи, на свои огорчения[3]. Каждое воскресенье ее спрашивали:

— Ну, как дела, Са-Ира?

И она всегда отвечала одно и то же:

— Неважно, но надо надеяться, когда-нибудь все пойдет на лад.

Каким образом это жалкое, угловатое и нескладное существо начало заниматься ремеслом, требующим наибольшего изящества, ловкости, хитрости и красоты? Это оставалось тайной. Впрочем, Париж полон жриц любви настолько некрасивых, что они не прельстят и жандарма.

Что же делала она в течение остальных шести дней недели? Несколько раз она говорила нам, что работает. Но чем она занимается, этого мы не знали, ее повседневная жизнь нас не интересовала.

Затем я почти потерял ее из виду. Наш кружок понемногу распался, уступив место новому поколению, которому осталась в наследство и Са-Ира. Я слышал об этом, так как продолжал изредка завтракать в ресторане Фурнеза.

Наши преемники, не зная, почему мы так ее окрестили, решили, что это — восточное имя, и стали называть ее Заирой; потом и они оставили свои лодки вместе с несколькими подругами следующему поколению (поколение любителей гребного спорта живет на воде три года, а затем покидает Сену и вступает в магистратуру, в сословие врачей или в политическую жизнь).

Тогда Заира стала Зарой, а затем, еще позже, Зара изменилась в Сару. И ее стали считать дочерью Палестины.

Последние, те, которые носили монокль, уже называли ее просто «Еврейкой».

Затем она исчезла.

И вот я вновь встретил ее в Барвиле за прилавком табачного магазина.

Я спросил:

— Ну, теперь дела лучше? Она ответила:

— Немного лучше.

Меня охватило любопытство, мне захотелось узнать жизнь этой женщины. В прежние времена я бы и не подумал расспрашивать ее, но теперь я был заинтересован, полон любопытства и настоящего интереса.

Я спросил ее:

— Как же ты сумела добиться удачи?

— Не знаю. Она пришла оттуда, откуда я ее меньше всего ожидала.

— Так она выпала на твою долю в Шату?

— О, нет!

— А где же?

— В Париже, в меблированных комнатах, где я жила.

— Да? Ты, кажется, работала в Париже?

— Да, у мадам Равле.

— Кто это мадам Равле?

— Как, ты не знаешь мадам Равле?

— Да нет же.

— Это модистка. Известная модистка на улице Риволи.

И она стала вспоминать всякие подробности своего прежнего существования, раскрывая множество тайн парижской жизни, закулисный быт модного магазина, нравы его продавщиц, их приключения, мечты, целую историю сердечной жизни работницы — этого ястреба тротуаров, который охотится на улице и утром, идя на работу, и в полдень, слоняясь с непокрытой головой во время обеденного перерыва, и вечером, возвращаясь домой.

Радуясь возможности поболтать о старине, она говорила:

— Если бы ты знал, какие мы были бестии... какие штуки откалывали! Каждый день рассказывали друг другу о новых проделках. До чего же можно издеваться над мужчинами! Ты и понятия не имеешь.

Сама я смошенничала в первый раз из-за дождевого зонта. У меня был старый-престарый зонтик, из альпага, такой, что стыдно было смотреть. Однажды в дождливый день, когда я вошла в мастерскую и начала его закрывать, большая Луиза и говорит мне: «Как ты можешь ходить с таким зонтиком?»

«Другого нет, а с финансами у меня сейчас плохо».

С финансами у меня было плохо!

Она отвечает мне: «Сходи за новым в церковь Мадлен».

Я удивилась. А она говорит: «Мы все их берем там, их там сколько хочешь».

И она объяснила мне, как это делается. Оказалось, очень просто.

Я отправилась вместе с Ирмой в Мадлен. Находим причетника и объясняем ему, что забыли зонтик на прошлой неделе. Тогда он спрашивает нас, какая у него ручка, и я описываю ручку с агатовым шариком. Он вводит нас в комнату, где стоит штук пятьдесят потерянных зонтиков, мы перебираем их все, но моего не находим. Зато я присматриваю очень красивый, с резной ручкой из слоновой кости. Луиза отправляется за ним несколько дней спустя. Она описывает его, не видя, и ей отдают зонтик без малейшего колебания.

Для таких проделок мы одевались очень шикарно...

Она смеялась, открывая и закрывая большой табачный ящик с крышкой на шарнирах.

Она продолжала:

— Да, разные бывали проделки, и еще какие смешные! В мастерской нас работало пятеро: четыре так себе, а одна очень красивая — Ирма, красавица Ирма. Она отлично умела держать себя, и у нее был любовник из Государственного совета. Это не мешало ей здорово надувать его. Вот как-то зимой она и говорит нам: «Знаете, мы с вами сейчас разыграем замечательную штуку».

И она рассказала нам свой замысел.

Ирма, знаешь ли, была так сложена, что у мужчин голова шла кругом: какая талия, а бедра, — у всех прямо слюнки текли! Вот она и придумала, как нам заработать по сто франков на кольца, и подстроила такую штуку.