Владимир Даль - Хлебное дельце

Владимир Иванович Даль

Хлебное дельце

– Да скажите, пожалуйста, Иван Абрамыч, откуда у вас берутся подачи эти? Искусный вы человек, право. Не понимаю, то есть и не могу постигнуть, как это вам счастье везет… Да на каких же вы теперь опять дураков напоролись?

– На ловца и зверь бежит, сударь мой. Дураков-то у нас непочатый угол – про это и говорить нечего; да дело тут не в них; почтеннейший, на одних дураках недалеко уедешь; нужно тут нашему брату быть не оплошным да суметь подвести как следует дельце, чтобы и умница рад был попасть в дураки, – вот в чем дело! Откуда берется? – спрашиваете вы; да нам, с позволения сказать, ину пору черт на хвосте приносит – мы и тем не брезгаем! А что дураки-то они не вовсе дураки, сударь мой, кто-то есть чтит, и чествует, и уважает нашего брата; попались бы хоть бы вот и вы, благодетель мой, как, например, Амалия Кейзер, – а это мужчина, хоть и Амалия, а она-то тут лицо подставное, так не в обиду вашей чести сказать, а были бы и вы таковы…

– Ну вот, вот Амалия-то Кейзер: об этом-то я и хотел спросить вас, Иван Абрамыч; пожалуйте, распотешьте, расскажите, а вот я еще за бутылочкой ренского пошлю…

– Да вот, сударик ты мой, у нас, изволишь видеть, заведение вообще такое, что делишки, какие набегают, разбираются самим им по разборам – это уж его рук не минует, и всякое дельце, прежде чем сдается и пойдет в ход, соображается по достоинству, чего оно то есть стоит. Хорошее дело, хлебное, следственный [1] оставляет за собой и производит его под своим наблюдением, сам распоряжается и направляет его там куда и как следует; тут нашему брату, поживы нет; много-много что достанется обрывать гривеннички; а делишки пустые, второй и третьей руки, с которых поживы мало, раздаются прямо на нашу братью, мелкую сошку, с обложением, по обстоятельствам, по достоинству дела; вот то есть тебе делишко, подай за него хоть пять, десять, двадцать целковых, а там ведайся, выручка твоя; уж это твое счастье, что бог даст, этого никто не отберет. Ину пору, кто не изловчился, того и гляди, что своих приплатишь, сам насилу отвертишься; а ину пору, кому счастье счастьем, да подспорнись уменьем, так и вымотаешь требушину и поживишься. Вот, сударик ты мой, наш брат и бьется над этаким делом и ухитряется, как бы из него соку повыжать, а разумеется, что воля дана только на производство, пишешь только, куда и что по соображению оказывается нужным, а подпись все его же, ну уж он только не мешает. И тут берегись одного: чтобы все было шито-крыто, чтоб его то есть не подвести под ответ, а то по шее, тотчас вон, и пошел на мостовую в ногти дуть, хоть сам иди в мазурики.

Например сказать, то есть, так вам, на улице случилась драка; драка простая, без грабежа, без злоумышления, без увечья, без прикосновенности, ну вот хоть бы в пьяном виде, и все только народ черный; это делишко пустое; подрались фабричные, все с себя наперед пропивши, – хвать ему в карман, ан дыра в горсти; народ предусмотрительный, взятки гладки. Вот такое-то дельце, с обложением одним целковеньким, и сдается нашему брату. Надо выручить целковенький, да еще и себе не в убыток, чтоб то есть было из чего хлопотать и чтоб как-нибудь прокормиться; ведь это, чай, нечего говорить вам, и сами вы знаете, что в жалованье, каково оно ни есть, только расписываешься, а и в глаза его не видаем. Как тут быть? Ну, попридержишь маленько драчунов, чтоб посбить с них спесь, позовешь к допросу, постращаешь, прикрикнешь, а не берет, так опять управишь его туда же, чтоб уходился. Позвавши в другой раз, уже и растолкуешь, в чем сила, чтоб то есть показаньице сделал нужное, сослался хоть на свидетеля, с которого бы шерсти клок сорвать можно, как отпрашиваться станет, чтоб не путали его. Например, вот указали на такого-то, что шел-де мимо да не отворотил рыла; больше нет за ним ничего, только что видел, – с нас и этого довольно, где больше взять? Требуется в часть; знать не знаю, ведать не ведаю, и не видал никакой драки, и об эту пору по улице не ходил; ладно, мол, барин, оно и не в том сила, а пожалуйте завтра пораньше, да наутре опять, а не пожалуете, так приведем. Пришел, посидел часа три-четыре; просится, молится – а мы: некогда теперь, недосуг; что делать, потерпите, дело нужное; а как отпустим, опять то же: пожалуйте завтра! Вот, батюшка, такими-то мизерными способами, глядишь – а все целковенький свой с лихвой воротишь. Как отпустишь его совсем, ан на поверку выходит, мы оба с ним довольны остались! Что выжмешь, то и зашибешь; такая должность наша. Ну, государь мой, а коли дельце в силу уголовного уложения поважнее, каково, например, следствие не для ради одной острастки, не следствие сокращаемое, а настоящее, на основании предписания начальства, по воровству-краже либо по воровству-мошенничеству, а ведь ину пору и по убийству бывает, – тогда вся штука в смётке, чтоб притянуть между делом к прикосновенности с человека с подбоем, которому б было чем разделываться; вот его будто к допросу; показывай он себе что хочешь, нам все равно, только ври больше; а мы все пишем да пишем, а там опять допрашиваем да опять себе пишем; сличив на досуге все показания его, и выведешь противоречие; вот дело-то уж и принимает другой оборот. Тут прочитаешь ему относящиеся до этого обстоятельства статьи: об уликах, очных ставках, о ложном показании свидетелей и о прочем. Ну, разумеется, кто же сам себе ворог, не каменная душа в человеке, размякнет; иной жмется долгонько, все уж под конец подастся; вот мы и на переговоры и подоим его маленько; а все допросы эти и показания из дела вон да в успокоение его при нем же начетверо; потрохи эти, видишь, и к делу-то не идут, а подкладываются временно, для одной только острастки. Вот, государь мой, и тут сноровка нужна немаловажная, чтоб дело-то вести в два порядка и не спутывать их, а помнить, в каком показании про что поминать, а о чем умалчивать либо о чем отбирать показание особо, в виде дополнительного; это-то мы и называем потрохами, их-то и можно в случае чего побоку, а дело все идет да идет себе своим порядком; так и плетем.

Слушатель с жадностью и завистью внимал наставлениям этим, вздохнул, наполнил стаканчик своего гостя и сказал:

– А дельце Амалии Кейзер, Иван Абрамыч, сделайте одолжение…

– Дельце Амалии Кейзер, – начал тот, – о котором вы давеча помянули, или бишь я то есть помянул, а вы напросились па него… Разболтался я больно ныне для праздничка… Ну, да уж быть так! Да-с, это дельце выдалось хлебное, нечего сказать… богатейшее! Нашему брату, мелкой сошке, редко на веку такое достается… А ведь для незнающего человека плевое дело было, гроша не стоило; чего ведь уж наш следственный не новичок, не олух, не промах, уж он то есть видывал виды, и знает толк, и зубы съел на этом, да и тот, взглянув на дельце это, на явочное прошение по вздорной покраже, сунул его мне, по обиходной, по-нашему то есть, и всего-то за три целковых… Да, три!! Да в других руках оно и трех гривенников не стоило, а недельки через две не тремя запахло; в моих-то руках, любезнейший, оно то есть вот как развернулось, что, пожалуй, к трем-то и два нолика без греха приписать бы можно – вот что. Ну так вот послушайте-ка.

У графа Трухина-Соломкина – знаете, в Волош-ской, от моста третий дом, – какая-то прачка ли, судомойка ли украла батистовый платочек. А кто ворует да концов хоронить не умеет, тот нашего брата кормит. Ее прислали в часть. Ну, первое дело, известно, понаведаться в дом графа для разных допросов; бывает и в таком доме, что впутается кто-нибудь сторонний да пожелает разделаться по-приятельски, чтоб в таком деле не было его имени на бумаге; бывает, что струсит, как закинешь намек, что следует-де вас в часть потребовать, снять показаньице; а нет, так просто надоешь частыми приходами да расспросами; уж тут самому скучать никак нельзя. Вот иному барину беспокойно покажется, и он тебя, то есть с моим удовольствием, поблагодарит, только не беспокой его. Вот недавно также по воровству стали потаскивать день за день для допроса то кучера, то комнатного, то повара– – глядишь, а барин-то день без лошадей, день без обеда, день без чищеного платья и сапог, – и пропаже своей не рад. «Бросьте, говорит, дело, не желаю продолжать иска». – «Нельзя, говорят, следствие должно идти своим порядком»; в убытках вы вольны прощать вора, а в уголовном деле – нет, не ваша воля, да и не наша, и мы не вправе». Вот барин-то и видит, что надо раскошеливаться; двадцать пять и поднес, только оставь его в покое да не таскай людей; да, вишь, не мне достались они, а самому.

Ну, так о нашем-то деле; тут, в этом доме то есть, ничего то есть не далось, самая сущая безделица, потому, знаете, что это дом не такой: тут надо с осторожностью поступать и деликатно. Тут даже и поличного не приложили, то есть платка батистового, как девку при объявлении отправили в часть, а ведь уж это первое, чтоб поличное было налицо, хоть оно и не важное дело – платочек, а все годится… Ну тут и этого не удалось: дом не такой, нельзя было и настаивать очень, надо было осмотрительнее. А ину пору, вот и в прошлом году, только что также нам по усам текло, а в рот не попало – две серебряные ложки сряду выудил наш из дому после покражи серебра, для сравнения, а уж за третьей не посмел идти, так и бросил дело… А в другой раз шубку украли в доме; он меня и взял с собою для допроса, да и стал было приставать, чтоб все приметы записать, и все опять допрашивает… «Ну, – говорит хозяин, – уж извините, я вижу, чего вам хочется, да у меня другой такой шубы для сравнения нет…» Срезал злодей!