Юлий Крелин - От мира сего

Юлий Крелин

От мира сего

ПРОЛОГ

(Год — сорок пятый, лет — двадцать четыре)

— Ужасные вены. Никак не попаду.

— А жгут хорошо лежит?

— Посмотри.

— Попробуй в другую вену.

— Да все у него плохие.

— Девятое ранение. Всего уж истыкали, — включился раненый.

— Лежи, лежи. Привыкнуть уже должен.

— Легко говорить вам. Пока война — терпел. А сейчас не могу. Весь месяц только и думаю о доме.

— Нет, надо разрезать, найдем вену на глаз и перельем.

— Нет, нет. И не говорите. Не дам больше резать. Ни для чего. Ни для вены, ни для шмены. Всё. Сил нет.

— Но перелить надо.

— Не могу, — чуть не плачет раненый.

— Ну что ты там, черт рыжий, — включился в дискуссию еще один лежащий на соседнем перевязочном столе и ожидающий своей очереди. — Да пусть разрежут — быстрей же будет. Ждешь, ждешь — я-то человек.

— А ты, сержант, молчи. — Плачущих ноток у первого как не бывало. — Тебя не спрашивают. Резать-то меня будут — и отвались. — Обругал соседа, и как будто легче стало.

— Может, ты попробуешь? — говорит сестра фельдшеру.

— Давай. Ну-ка. А игла проходима? Все в порядке вроде. — Фельдшер склонился над рукой раненого с иглой в пальцах. — Вот зараза… Никак… Ну, а в эту вену… Опять…

Вошел врач.

— Товарищ майор, никак не можем. Попробуйте, а?

— Здрасьте-пожалте, всю войну кололи — ничего, попадали. А сейчас? Что, домой, что ли, не терпится?

— Это уж точно, товарищ майор, — обрадовался, наверное, пониманию со стороны начальства фельдшер.

— Да ты ж лучше меня делаешь. Ну ладно, давай попробую. Игла-то проходима?

— Попробуйте.

— Да. Хорошо. Ну, черт. Неудобно… Нет… Может, другую вену?.. Попал… по-моему… а крови нет.

— Нет. Не попали.

— Не попали, не попали. Убери ты отсюда этот стояк с ампулой! Видишь же — мешает. Ох и бестолковые. Все на одном пятачке. Нет. Никак не могу.

— Ну хватит, товарищ майор, ну завтра. — Раненый словно опять готов плакать.

— Завтра, завтра. Домой небось хочешь сегодня. Побыстрей, побыстрей. Сегодня надо перелить. Зови начальника отделения. Пускай идет и колет.

Из коридора доносится: «Товарищ подполковник, товарищ майор в перевязочную просили зайти».

— Ну, чего еще?

— Дмитрий Михайлович, никак не можем в вену попасть. Попробуйте.

— Не можете — делайте венесекцию. Первый раз, что ли? Думаешь, война кончилась — кровь проливать уже нельзя? — Наверное, улыбается остроте, да под маской не видно.

— Нет уж! Не дам резать. Хватит. — Как только раненый становится агрессивным, голос его твердеет, словно у здорового. — Война кончилась. Колите или отпустите лучше вы меня в палату. Ну что, от этой ампулы залетаю я, что ли?!

— Молчи, солдат, молчи. Мы знаем, что надо. Всяк норовит поучать. Ну ладно, давай попробую. Да вы уж тут гематом наделали. Давай на другой руке. Нет — и здесь плохо. Пойдем на здоровую ногу. А игла-то проходима?

Фельдшер — старший лейтенант — стоит и отвечает небрежно, как может быть в армии только у медиков, наверное:

— Попробуйте.

— Да, хороша. Ах ты гадина! Скользит… Выскакивает из-под иглы. Венки и не заполнены вовсе. Да кто ж так жгут затягивает! — притока крови нет совсем. Ты про артерии знаешь или нет?! Ты фельдшер или интендант, лейтенант?! Соображать же надо… И не подойдешь как следует. Обязательно капельница с ампулой должна у меня над глазом висеть!.. Уберите вы ее отсюда к чертовой матери! Куда… куда… Сам не можешь догадаться! Ну поставь рядом с той пока. Вон около того стола хотя бы… Скользит… Обязательно все в одном месте… обязательно толкотня… Ну народ!.. Так и скачет под иглой… Нет, ни черта не получается.

В перевязочную вошел еще один врач, врач-новобранец. Совсем мальчик.

— А-а! Капитан! А ну попробуй — молодые руки, молодые глаза. Новичкам, ведь известно, везет. На.

— Ну вот. Только кончил, и сразу меня тыкать. Что я, собака вам какая?! Не дам ему делать.

— Солдат! Ты как об офицере говоришь?! В трибунал хочешь?

— Вам легко шутить, а меня всего истыкали.

— Ну ладно. Помолчи. Капитан, вы когда-нибудь кололи?

— Так точно.

— Капитан, у нас не чистая армия. Это госпиталь. Так что можете без «так точно».

— Слушаюсь, товарищ подполковник.

— Коли. А ты молчи. — Капитан склонился над рукой.

— Вот видишь, солдат. А ты не хотел. Я ж говорю — новичкам везет. Как на бегах. Эх, скоро в Москву. Ну, переливайте сами.

Кровь подсоединили к игле…

А через пятнадцать минут все отделение носилось в суматохе. Сначала майор чуть-чуть отодвинул систему для переливания, затем подполковник велел еще дальше убрать, а когда наконец капитан попал в вену, схватили не ту капельницу, схватили, которая ближе, а которая ближе — приготовлена была для нетерпеливого сержанта.

Лишь через две недели все немножко успокоились, когда уже более или менее уверенно могли говорить, что переливание не той группы крови, сержантской крови, для раненого солдата не стало смертельным. Хорошо, что смогли рано заметить — после пятидесяти кубиков крови! А перелили бы больше — не спасли б.

Спасли. Но в госпитале все равно уже сидит комиссия.

— Кто из врачей переливал кровь?

Это было трудно выяснить. Либо кто назначил — палатный врач, которого в этот день не было в госпитале; либо кто в вену попал.

Так и сегодня считается: кто в вену колол, кто в вену попал, тот и кровь переливал, тот и ответственность несет.

Так и запомнил на всю жизнь наш сегодняшний Начальник это свое первое должностное преступление, первую для него должностную несправедливость, первое заслуженное наказание.

ГОРИМ, НО ЛЕЧИМ

Начальник сидел в кресле, в редком для себя спокойном состоянии, курил и рассуждал обо всем и ни о чем. В кабинете было полно дыма, и в этой обстановке мы с ним чувствовали себя очень уютно. Языки наши распустились, мысли расправились — мы разговаривали.

Нач рассказывал про пожар в соседней больнице:

— …Вызвали пожарных, звонят на «Скорую», говорят: «Не присылайте больных — горим!» А им отвечают: «А мы не горим? Все больницы в городе горят, все переполнены. Некуда нам посылать — все равно будем посылать. Горите, но лечите». Позвонили в горздрав — никто серьезно не воспринимал пожар. Или не верили? Приехали пожарные. Дежурный спрашивает у них, каково положение, не надо ли начинать эвакуацию больных. А они: «О чем говорите! Помещение спасать надо!» Кончилось в конце концов все благополучно. Так сказать, по усам потекло, но рот не залило.

Дальше Начальник пошел обобщать. Мы в тепле и уюте, в волнах доброжелательства, поэтому я держу себя в рамках и не прерываю, но все-таки позволяю себе больше, даже лишнее.

Мы говорим про то, про это. И я говорю, что трудно находиться у него в кабинете, когда набивается полно людей, коллег моих, когда идет борьба за место повыше, поближе к источнику тепла. Напрасно так я сказал. Начальник же сказал, чтоб я не обращал на это внимания, что все равно он меняет и передвигает врачей все время, чтоб их не припекало долго с одной стороны и не подмораживало кого-нибудь больше, чем других, без особой нужды, что он то одного двинет, то другого и что он может поворачивать, как блин на сковородке, если он видит, что кто-то подгорел, а видит он все и замечает все и должным образом оценивает все, в том числе и себя, что есть у него на каждого досье, в том числе и на себя, что успехи и промахи каждого у него как на ладони, что из этих карточек он может раскладывать пасьянс, где каждый будет ложиться на то место, которое он, Начальник, сочтет подходящим, а не куда кинет карточное везение.

— Скажи-ка мне, а что ты думаешь о нашем втором доценте? — по-видимому, перешел он к заполнению своих карточек.

— Да вам же виднее: вы сверху видите и больше слышите.

— Согласен — слышу, но я люблю тройную информацию. Тогда есть объективность. Тогда вы все не зависите от субъективности информатора.

— А что я могу сказать вам? Врач неплохой, а вообще… аккуратный человек. Карьеру он сделает.

— Это как сказать. Но ты должен понять, Сергей, что начальству выгоднее иметь дело с людьми, которые активно выстраивают свою карьеру. Они вынуждены думать прежде всего о деле. К тому же им и приказывать легче. С ними легко выдерживать принцип: ты мне — я тебе, и никаких одолжений друг другу. Все оплачено. И они все будут делать, что велено им. В известных пределах, конечно, — это понятно. А что взять с человека, не делающего карьеру? Вернее, как с него брать, если не знаешь, как отдавать? Да и вообще, карьеристы понятны. И дисциплину они соблюдают. А дисциплина, милый, — это осознанная необходимость всегда казаться несколько глупее начальства.

Посмеялись.

Пришел наш второй доцент, и Начальник с ходу накинулся на него. Будто и не было ни уюта, ни тепла.

— Утреннюю конференцию ты вел? А почему до сих пор не пришел и не рассказал, что было? Все, что случилось в отделении, все, что кто-нибудь сказал, сделал, я тотчас должен знать. Понятно?