Владимир Набоков - Здесь говорят по-русски.

В. Набоков

Здесь говорят по-русски.

Рассказ написан в 1923 г.

На английский переведен Д. В. Набоковым.

На русском языке не публиковался.

Обратный перевод с англ. в 2011 г. Сакун С.В.  

Рассказ взят с "Авторской страницы" С. Сакуна http://sersak.chat.ru/index.htm

Табачная лавка Мартын Мартыныча располагалась в угловом доме. Не удивительно, что табачные имеют пристрастие к углам, ведь дело Мартына процветало. Витрина - скромного размера, но хорошо расположена. Небольшие зеркала оживляли её. На дне, во впадинах холмистого лазурного бархата ютились пёстрые папиросные коробки, с именами облечёнными в глянцевые международные диалекты, которые с таким же успехом служат названиями гостиниц; повыше располагались ряды папирос, ухмыляющиеся в их легковесных домиках.

В своё время Мартын был обеспеченным помещиком. Он был славен в моих детских воспоминаниях замечательным трактором, во времена, когда я и его сын Петя одновременно стали жертвами Майн Рида и скарлатины, так, что теперь, после пятнадцати лет битком набитых всяческими вещами, я с удовольствием останавливался у этой табачной лавки, на этом оживленном углу, где Мартын продавал свой товар.

Но с прошлого года нас связывало больше чем общие воспоминания. У Мартына была тайна, и я участвовал в этой тайне. “Ну, всё как обычно?” Спрашивал я шёпотом, и он, глянув поверх плеча, отвечал так же тихо, “да, слава богу, всё спокойно”. Эта тайна была совершенно необычайной. Я вспомнил, как уезжал в Париж и как за день до отъезда просидел до вечера у Мартына. Душу человека можно сравнить с универсальным магазином, а его глаза с двумя витринными окнами. Прицениваясь к глазам Мартына, отметим, что тёпло-коричневые тона были в моде. Судя по глазам, товар в этой душе был отменного качества. А какая пышная борода довольно поблёскивала здоровой русской сединой. А его плечи, его рост, его выражение лица. ... Одно время даже говорили, что он мог разрубить платок мечём, - один из подвигов Ричарда Львиное Сердце. И теперь ещё всякий эмигрант мог бы сказать с завистью, “Этот не сдастся”. Его жена была пухлой, тихой пожилой женщиной с родинкой у левой ноздри. Со времён революционных испытаний её лица коснулся тик: она бросала быстрый взгляд искоса вверх, к небу. Петя имел такое же внушительное тело, как и его отец. Мне нравились его спокойные манеры, сумрачный и неожиданный юмор. У него было большое вялое лицо (о котором его отец говорил, “морда - в три дня не объедешь”) и красновато-коричневые, постоянно взъерошенные волосы. Пете принадлежал крошечный синематограф в скудно населённой части города, который приносил очень скромный доход. И там же жила вся семья.

Тот день перед отъездом я провёл сидя за прилавком, и наблюдая как Мартын обслуживал своих клиентов - сначала, опершись двумя пальцами на прилавок и слегка наклонившись, а затем, шагнув к полкам, представлял покупателю коробку с цветными завитушками, и спрашивал, открывая её ногтем большого пальца, “Еinеn Rauchen?” - Этот день я запомнил по особой причине: неожиданно с улицы вошёл Петя, растрёпанный и нервно бледный, племянница Мартына окончательно решила вернуться к матери в Москву, и Петя только, что должен был встретиться с дипломатическим представителем. И пока один из представителей сообщал ему некоторые сведения, другой, который видимо, был связан с государственным политическим управлением (ГПУ), отчётливо шептал “Перевешать бы всю эту белогвардейскую сволочь”.

“Я мог бы сделать из него котлету”, сказал Петя, ударяя кулаком в ладонь, но к сожаленью я должен помнить о моей тёте в Москве”.

“Ты уже и так имеешь грешок-другой на своей совести”, добродушно проворчал Мартын. Он намекал на достаточно забавный случай. Не так давно, на свои именины, Петя посетил Советский книжный магазин, чьё присутствие пятнает одну из очаровательных улиц Берлина. Здесь продаются не только книги, но и различные безделушки ручной работы. Петя выбрал молот украшенный маками и расписанный обычными для Большевистских молотков надписями. Клерк поинтересовался, не желает ли он ещё чего. “Да, пожалуй”, сказал Петя, кивнув в сторону гипсового бюста Мистера Ульянова. Он заплатил пятнадцать марок за бюст и молоток, после чего, не говоря ни слова, прямо на прилавке, трахнул по этому бюсту молотком с такой силой, что Мистер Ульянов рассыпался на части.

Я любил эту историю, как любил, например, славные глупые поговорки из незабываемого детства, согревающие сердце. Слова Мартына заставили меня с улыбкой взглянуть на Петю. Но Петя сердито дёрнул плечом и нахмурился. Мартын порылся в ящике и предложил ему самую дорогую папиросу в магазине. Но даже это не рассеяло Петиной сумрачности.

Я возвратился в Берлин полгода спустя. Однажды, воскресным утром я почувствовал желание увидеть Мартына. В будний день вы могли пройти к нему через магазин, прямо за которым начиналась его квартира - три комнаты и кухня. Но воскресным утром магазин, конечно, не работал, и окно было закрыто огромным опускающимся козырьком. Скользнув взглядом сквозь решётку по красным и золотым коробкам, по смуглым папиросам, по скромной надписи в углу: “Здесь говорят по-русски”, отметив, что витрина в некотором роде несколько оживилась, я прошёл через внутренний двор к жилищу Мартына. Странное дело - Мартын показался мне даже более беспечным и веселым, более лучащимся улыбкой, чем прежде. Но Петя был просто неузнаваем: его косматые масляные локоны были зачёсаны назад, широкая, непонятно робкая улыбка не покидала его губ, он хранил некий род пресыщенной тишины и удивительной, радостной любознательности, словно нёс внутри себя драгоценный груз, смягчавший всякое его движение. Только мать была бледна, как и прежде, и всё тот же тик пробегал по её лицу, подобно вспышке легкой летней молнии. Мы сидели в их опрятной комнате, и я знал, что две другие комнаты - Петина спальня и комната его родителей, - были так же удобны и чисты, и эта мысль была мне приятна. Я потягивал чай с лимоном, слушал медоточивые речи Мартына и не мог избавиться от впечатления, что что-то новое появилось в их квартире, нечто вроде восторженного мистического трепета, как случается в доме, где появляется молодая мать. Раз или два Мартын поглядывал с озабоченным вздохом на сына, после чего тот быстро вставал и выходил из комнаты, вернувшись, он осторожно кивал отцу, как будто говорил, что все хорошо. Было что-то новое, загадочное для меня и в разговоре старика. Мы говорили о Париже, о Французах и неожиданно он спросил, “Скажи мне, дорогой друг, какая самая большая тюрьма в Париже?” Я ответил, что не знаю, и принялся говорить о Французском театре, где выступали сине-окрашенные женщины. “Вы находите это занимательным?” Перебил Мартын. “Говорят, к примеру, что женщины счищают штукатурку с тюремных стен и добавляют её в порошок для лица, шеи или ещё чего”. В подтверждение своих слов он принёс из спальни толстый том Немецкого криминалиста и открыл главу об установившейся практике тюремной жизни, Я пытался изменить предмет разговора, но какую бы тему я не выбрал, Мартын направлял её такими ловкими оборотами, что внезапно мы обнаруживали себя обсуждающими гуманность замены смертной казни пожизненным заключением, или изощрённые способы, придумываемые преступниками, чтобы вырваться на свободу.

Я был озадачен. Петя, любивший всё механическое, ковырял перочинным ножиком пружины своих часов и тихо хихикал про себя. Его мать работала над вышивкой, изредка пододвигая ко мне тосты или варенье. Сжимая всей пятернёй растрёпанную бороду, Мартын сверкнул на меня сбоку своими желтовато-коричневыми глазами и вдруг с ним что-то произошло. Он хлопнул ладонью по столу и повернулся к сыну”. Я не могу этого больше выдержать, Петя - Я скажу ему всё пока меня не разорвало”. Петя тихо кивнул. Жена Мартына встала, собираясь идти на кухню. “Что вы за болтун”, сказала она, снисходительно качая головой. Мартын положил руку мне на плечо тряхнул меня так, что будь я яблоней в саду, то яблоки с меня буквально осыпались бы, и взглянул мне в лицо. “Я предупреждаю вас”, сказал он. “Я собираюсь сообщить вам такую тайну, такую тайну ... что я просто не знаю. Напоминаю - никому ни слова! Понимаете?

Пригнувшись поближе и погрузив меня в аромат табака и его собственный острый запах пожилого человека, Мартын поведал мне действительно поразительную историю.

Это случилось, - начал Мартын, - вскоре после вашего отъезда”. Вошёл покупатель. Он, наверное, не заметил надпись в окне, поскольку обратился ко мне по-немецки. Подчеркну, если бы он увидел эту надпись, то просто не вошёл бы в скромный, эмигрантский магазин. По произношению я распознал в нем русского. Что ж, обслужу и русского простака. И я, конечно перейдя на русский, спрашиваю, что он желает, по какой цене. Недовольный этим сюрпризом он посмотрел на меня. “С чего вы взяли, что я русский”? Насколько помню, я дал ему вполне дружелюбный ответ и начал отсчитывать его папиросы. В этот момент вошёл Петя. Когда он увидел моего клиента, то с чрезвычайным спокойствием сказал: “Какая приятная встреча”. Затем, мой Петя, подошёл к нему вплотную и ударил кулаком по щеке. Тот застыл. Как Петя объяснил мне позже, это был не простой нокаут, когда жертва падает, распластавшись на пол, а особенный вид нокаута. Этим ударом Петя обездвижил противника, тот отключился, продолжая стоять на ногах. Это выглядело, как если бы он заснул стоя. Затем он начал медленно заваливаться назад словно башня. Петя подбежал к нему и подхватил его под мышки. Всё это было в высшей степени неожиданно. Петя сказал: “Папа, помоги мне”. Я спросил, что он собирается делать. Он только повторил: “Помоги мне”. Я хорошо знаю моего Петю - бессмысленно ухмыляющегося Петю - и знаю, что он твёрдо стоит на земле, взвешивает свои поступки, и не будет бить человека ни за что ни про что. Мы перетащили находящегося в бессознательном состоянии человека, из магазина, через коридор, в Петину комнату. И сразу после этого я услышал звонок - кто-то вошёл в магазин. Слава богу, конечно, что это не случилось раньше. Возвратившись в магазин, я обслужил покупателя, а затем, очень кстати, вернулась с покупками моя жена, и я немедленно оставил её работать у прилавка, а сам без лишних слов проскочил в Петину комнату. Человек с закрытыми глазами лежал на полу, Петя сидел у стола, задумчиво исследуя лежащие перед ним предметы: большой кожаный портсигар, полдюжины непристойных открыток, бумажник, паспорт, старый, но очевидно действующий револьвер. Петя сразу всё объяснил: как я полагаю, вы догадываетесь, что эти вещи были извлечены из карманов мужчины и, что он был ни кто иной, как тот агент, - вы помните Петину историю, - который крепко выражался о “белогвардейской сволочи”, да, да, он самый! И, судя по некоторым документам, он был сотрудник ГПУ, если я в этом что-либо смыслю. “Ну, хорошо, - сказал я Пете, - ты заехал парню в морду”. “Заслужил он это или нет - это другой вопрос, но, пожалуйста, объясни мне, что ты намереваешься делать теперь?” Ты видимо забыл о твоей тёте в Москве. “Да, - сказал Петя, - мы должны что-нибудь придумать”.