Чарльз Диккенс - Блестящая будущность

Чарльзъ Диккенсъ

БЛЕСТЯЩАЯ БУДУЩНОСТЬ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

Отца моего звали Пирипъ, а меня при св. крещеніи нарекли Филиппъ; такъ какъ дѣтскій языкъ мой не могъ справиться съ такимъ длиннымъ и труднымъ прозвищемъ, то я и сократилъ его и назвалъ себя Пипъ. А затѣмъ и всѣ стали звать меня Пипомъ.

Первое самое сильное и яркое впечатлѣніе бытія получилъ я, какъ мнѣ помнится, въ одинъ достопамятный сѣренькій день, подъ вечеръ. Въ то время я уже зналъ, что безлюдное мѣсто, поросшее крапивою, было кладбище, и что Филиппъ Пирипъ, покойный прихожанинъ мѣстной церкви, а также жена его Джорджіана, умерли и схоронены на этомъ кладбищѣ; и что Александръ, Варѳоломей, Авраамъ, Товій и Роджеръ, малолѣтнія дѣти Филиппа и Джорджіаны, тоже умерли и схоронены тамъ же; и что дикій плоскій пустырь, лежащій за кладбищемъ и перерѣзанный рвами, гатями и изгородями, съ пасущимся на немъ скотомъ, — болото; а полоса свинцоваго цвѣта за нимъ — рѣка; а отдаленная мрачная берлога, изъ которой дуетъ вѣтеръ, — море; а крошечный, съежившійся ребенокъ, запуганный всѣмъ, что его окружало, и наконецъ заревѣвшій, — это Пипъ.

— Заткни глотку! — закричалъ страшный голосъ, и какой-то человѣкъ появился изъ-за могилъ со стороны церковной паперти.

— Замолчи, чертенокъ, или я перерѣжу тебѣ горло!

Ужаснаго вида человѣкъ былъ въ грубой сѣраго цвѣта одеждѣ, съ большой желѣзной цѣпью на ногѣ; голова у него была накрыта не шляпой, а обмотана грязной тряпкой; ноги же обуты въ стоптанные башмаки. Человѣкъ этотъ, промокшій до костей, забрызганный грязью съ ногъ до головы, отбившій себѣ ноги и охромѣвшій, порѣзавшійся объ острые камни, обожженный крапивой и исколотый репейникомъ, хромалъ, дрожалъ, таращилъ на меня глаза и рычалъ, а зубы у него стучали въ то время, какъ онъ взялъ меня за подбородокъ.

— Охъ, не рѣжьте мнѣ горла, сэръ! — молилъ я въ ужасѣ. — Пожалуйста, не дѣлайте этого, сэръ!

— Какъ тебя зовутъ? — отвѣчалъ человѣкъ. — Живѣе!

— Пипъ, сэръ.

— Повтори, повтори же, говорятъ тебѣ!

— Пипъ, Пипъ, сэръ.

— Покажи, гдѣ ты живешь!

Я ткнулъ пальцемъ въ томъ направленіи, гдѣ стояла наша деревня, на плоскомъ берегу, поросшемъ олешникомъ и ивнякомъ, въ разстояніи мили съ небольшимъ отъ церкви.

Человѣкъ съ минуту глядѣлъ на меня, затѣмъ схватилъ меня за шиворотъ и выворотилъ мои карманы. Въ нихъ ничего не нашлось, кромѣ куска хлѣба. Незнакомецъ былъ такъ силенъ и торопливъ въ движеніяхъ, что перевернулъ меня внизъ головой, и колокольня очутилась у меня подъ ногами; наконецъ онъ поставилъ меня на ноги колокольня опять стала на прежнее мѣсто, а я сидѣлъ на высокой гробницѣ и дрожалъ, между тѣмъ какъ незнакомецъ съ жадностью ѣлъ хлѣбъ.

— Ишь ты, щенокъ, — сказалъ человѣкъ, облизываясь, — какія у тебя жирныя щеки.

Я думаю тоже, что щеки у меня были жирныя, хотя я былъ не великъ для своихъ лѣтъ и не силенъ.

— Чортъ меня побери, я бы съ охотой ихъ съѣлъ, — сказалъ человѣкъ, съ зловѣщимъ кивкомъ головы, — и право же отчего бы мнѣ ихъ не съѣсть!

Я серьезно выразилъ ему надежду, что онъ этого не сдѣлаетъ, и еще крѣпче ухватился за гробницу, куда онъ посадилъ меня, — частью, чтобы не упасть, а частію, чтобы не заплакать.

— Ну, слушай! — сказалъ человѣкъ. — Гдѣ твоя мать?

— Вонъ тамъ, сэръ! — отвѣчалъ я.

Онъ вздрогнулъ, бросился было бѣжать, но остановился и оглянулся.

— Вонъ тамъ, сэръ! — застѣнчиво объяснилъ я, указывая на могилу матери.

— О! — произнесъ онъ, возвращаясь назадъ. — А это вѣрно отецъ лежитъ рядомъ съ матерью?

— Да, сэръ.

— Га! — пробормоталъ онъ, задумавшись. — Съ кѣмъ же ты живешь — если предположить, что я буду такъ добръ и оставлю тебя въ живыхъ, въ чемъ я еще вовсе не увѣренъ!

— Съ сестрой!.. м-съ Джо Гарджери, женой Джо Гарджери, кузнеца, сэръ.

— Кузнеца, эге? — проговорилъ онъ и поглядѣлъ на свою ногу.

Мрачно переводя глаза поперемѣнно съ ноги на меня, онъ ближе подошелъ къ гробницѣ, взялъ меня обѣими руками и отодвинулъ, внушительно уставившись мнѣ прямо въ глаза, которые безпомощно глядѣли на него.

— Ну, слушай, — началъ онъ, — вопросъ теперь въ томъ, отпущу-ли я тебя живымъ. Ты знаешь, что такое пила?

— Знаю, сэръ.

— И знаешь, что такое харчи?

— Да, сэръ.

Послѣ каждаго вопроса онъ трясъ меня сильнѣе, какъ бы затѣмъ, чтобы дать почувствовать мою безпомощность и ту опасность, въ какой я находился.

— Принеси мнѣ пилу.

Тутъ онъ потрясъ меня.

— И принеси мнѣ харчей. — И онъ опять тряхнулъ меня. — Принеси мнѣ и то и другое. — Онъ еще разъ тряхнулъ меня. А не то я вырву изъ тебя сердце и печенку. — И онъ снова тряхнулъ меня.

Я былъ до смерти напуганъ, а голова у меня такъ кружилась, что я ухватился за него обѣими руками и проговорилъ:

— Если вы будете такъ добры, сэръ, и позволите мнѣ стать на ноги, то, можетъ быть, меня перестанетъ тошнить, и я лучше пойму васъ.

Онъ еще тряхнулъ меня, и затѣмъ, не выпуская изъ рукъ, поставилъ на гробницу и сказалъ:

— Завтра рано поутру принеси мнѣ пилу и харчи. Принеси мнѣ ихъ вонъ туда, за старую батарею. Если ты это сдѣлаешь и никому не скажешь ни слова, и даже виду не подашь, что видѣлъ такого человѣка, какъ я, или вообще кого-нибудь, то останешься въ живыхъ. Но попробуй только не послушаться или хоть въ чемъ-нибудь отступить отъ моихъ приказаній, хотя бы въ самыхъ пустякахъ, — и твое сердце и печенка будутъ вырваны, зажарены и съѣдены. Я вѣдь теперь не одинъ, какъ ты можетъ быть думаешь. Тутъ около меня прячется одинъ молодой человѣкъ и въ сравненіи съ этимъ молодымъ человѣкомъ я — ангелъ. Этотъ молодой человѣкъ слышитъ то, что я тебѣ говорю. У этого молодого человѣка есть секретный способъ, одному ему извѣстный, какъ добраться до мальчика и до его сердца и до его печенки. Тщетно сталъ бы мальчикъ прятаться отъ этого молодого человѣка. Хотя бы мальчикъ заперъ дверь, хотя бы онъ улегся въ теплую постель, хотя бы залѣзъ съ головой подъ одѣяло и думалъ бы, что вотъ какъ ему теперь теило и безопасно, — этотъ молодой человѣкъ все-таки къ нему проберется и его достанетъ. Я теперь съ большимъ трудомъ мѣшаю этому молодому человѣку обидѣть тебя. Мнѣ не легко спасти отъ него твои внутренности. Что ты на это скажешь?

Я отвѣчалъ, что достану ему пилу и постараюсь добыть и съѣстнаго, и приду къ нему на батарею, рано поутру.

— Скажи: убей меня Богъ громомъ, если я этого не сдѣлаю! — приказалъ человѣкъ.

Я повторилъ эти слова, и онъ снялъ меня съ гробницы и поставилъ на землю.

— Ну, теперь помни, что обѣщалъ, да не забудь про молодого человѣка и бѣги домой!

— Покойной ночи, сэръ, пролепеталъ я.

— Да! Какъ бы да не такъ! — отвѣчалъ онъ, оглядывая холодную, сырую равнину. — Ужъ лучше бы мнѣ быть лягушкой. Или угремъ!

Говоря это, онъ охватилъ обѣими руками свое дрожащее отъ холоду тѣло и заковылялъ по направленію къ низенькой церковной оградѣ. Дойдя до ограды, онъ съ трудомъ перешагнулъ черезъ нее, какъ человѣкъ, у котораго застыли ноги, и затѣмъ оглянулся на меня. Когда я увидѣлъ, что онъ оглядывается, я повернулся къ дому и бросился бѣжать со всѣхъ ногъ.

ГЛАВА II

Сестра моя, м-съ Джо Гарджери, была слишкомъ на двадцать лѣтъ старше меня и прославилась въ собственныхъ глазахъ и глазахъ сосѣдей тѣмъ, что выкормила меня «отъ руки» [1]. Добираясь собственнымъ умомъ до смысла этого выраженія и зная по опыту, какая жесткая и тяжелая у нея рука и какъ часто накладывала она эту руку на своего мужа, равно какъ и на меня, я предполагалъ, что и Джо Гарджери, такъ же какъ и я, — оба мы выкормлены «отъ руки».

Некрасивая женщина была она, сестра моя; и мнѣ вообще казалось, что она и женила на себѣ Гарджери «отъ руки». Джо былъ бѣлокурый человѣкъ съ льняными кудрями по обѣимъ сторонамъ гладкаго лица и такими блѣдно голубыми глазами, что они какъ будто сливались съ бѣлками. Онъ былъ кроткій, добродушный, добронравный, обходительный, придурковатый, милѣйшій человѣкъ — родъ Геркулеса по силѣ, а также и по слабости.

Сестра моя, м-съ Джо, черноволосая и черноглазая, обладала такимъ краснымъ лицомъ, что мнѣ иногда казалось, что она моется теркой, вмѣсто мыла. Она была высока и костлява и почти не снимала фартука изъ грубаго холста, завязаннаго позади двумя тесемками, съ четырехугольнымъ твердымъ нагрудникомъ, утыканнымъ булавками и иголками. Она ставила себѣ въ большую заслугу, а мужу въ большую вину, что ходила почти постоянно въ этомъ фартукѣ.

Кузница Джо прилегала къ нашему дому, деревянному, — какъ и большинство домовъ въ той мѣстности и въ тѣ времена.

Когда я прибѣжалъ съ кладбища домой, кузница была уже заперта, и Джо сидѣлъ одинъ въ кухнѣ. Джо и я были товарищами въ бѣдѣ и всегда предупреждали другъ друга о грозящей намъ расправѣ, и въ ту минуту, какъ я, приподнявъ щеколду отъ двери и заглянувъ въ кухню, увидѣлъ его какъ разъ напротивъ двери въ углу у очага, онъ встрѣтилъ меня такимъ предостереженіемъ: