Жизнь и судьба Федора Соймонова - Анатолий Николаевич Томилин
Ты зоря ль моя, зорюшка,
Ты душа ль моя, Дарьюшка,
Ты душа ль моя, Ивановна.
Городом прошла зарею,
Ко двору пришла тучею,
Пустила по двору да сильный дождь,
Сама поплыла-то утицей,
На крыльцо взошла павою,
В новы-то сени — лебедушкой...
Года не прошло, родила молодая жена Федору сына-первенца, плод горячей любви супружеской, богом венчанной и благословленной. Младенца окрестили в приходской церкви, нарекли Михаилом.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Въ нещастливомъ
и въ печальномъ
и скучномъ
случаяхъ
Глава десятая
1
Зимою памятного семьсот тридцатого года, куда нет-нет да и возвращался мыслями наш герой, застаем мы Федора Ивановича Соймонова уже женатым, с первенцем-сыном. Живет он с семейством в Москве, в собственной усадьбе, и все еще в отпуске.
В ту пору Федор Иванович лишь на крещенский сочельник вернулся из Санкт-Петербурга. Ездил по поводу родственной тяжбы. Воспользовавшись, как он считал, долгим его отсутствием, дальний сродич генерал-майор Леонтий Яковлевич Соймонов взял на откупа деревеньку, оставшуюся после бездетного дяди, хотя первостное право по близости родства было на то за Федором. И вот уже два года тянется их спор... Ныне вот-вот должна была тяжба разрешиться в его, Федорову, пользу, но Леонтий, служивший в Дербенте, не поленился, прислал новую челобитную. Внес какие-то поправки в поколенную роспись, а может, и мзда по его поручению какая-никакая воздана кому-то, только дело вдруг решили рассмотрением продолжить.
Забегая вперед, скажем, что до своего окончания находилось оное в производстве... пятьдесят с лишком лет, пока за смертию одного из тяжущихся не вернулось из Сената в Вотчинную коллегию, где вскорости и завершилось. Деревенька того не стоила, сколько ушло на протори по судебным делам. Поистине — в России испокон веку обращаться за помощью к закону равносильно разору. Так было ранее, так и ныне.
Не прояснилось и положение самого капитана в рассуждении дальнейшей службы. С одной стороны, как бы надлежало ему перебираться в Петербург. В архиве есть справка: «А ему-де, капитану Соймонову, по указу велено явитца в Санкт-Петербург генваря 1‑го числа предбудущаго 729‑го»... Но с другой стороны, я уже говорил о том, что для уменьшения финансовых затрат на армию Верховный тайный совет принял решение о постоянном пребывании трети всех офицеров в отпусках. После ссылки Меншикова Военная коллегия осталась без президента. Двор перебрался в Москву, вице-президент граф Миних остался в Петербурге. Кто чем командовал — неизвестно. Еще хуже обстояли дела в Адмиралтействе. Строить новые большие корабли перестали. Верховные господа считали, что нужно вообще ограничиться постройкою одних галер. Провиант и припасы заготавливать для флота впрок запретили. В море велено было без особого на то указу не выходить.
Все это, по зрелому рассуждению, приводило Соймонова к мысли, что его карьера на морском поприще, скорее всего, закончилась... В своих автобиографических записках он пишет: «При выезде моем из Астрахани по 18-ти летней моей морской службе, искал я случая, чтоб на некоторое время быть в Москве, во-первых, признаюся, для того случая, что женился, а другое и то, что с женою жить в Петербурге был недостаток; оставя жену, одному ехать не хотелось, а чтоб оставить морскую корабельную службу, по совести ни на мысль мою не приходило... По моей склонности не желал я от морской службы отстать, да правда и то, что по любви к жене, чтоб быть с нею неразлучно, и не противно было».
Счастлив путник, ежели, подъезжая к дому своему, в нетерпении подгоняет версты. Счастлив тот, кого дома ждут не дождутся с долгой отлучки. И двоекратно счастлив муж, коего жена встречает на пороге с заблестевшими от долгожданной радости глазами, когда от первого объятия у обоих прерывается дыхание и мир отступает в сторону. Не часто так-то бывает, но Федору повезло.
Дома готовились к крещенским гаданиям. Бабы, девки, подоткнув подолы, скребли половицы в горницах. Конюхи таяли крещенский снег в горшках, на пойло лошадям для здоровья. Топили баню...
Вопреки широко распространенному мнению о непреодолимой тяге русских людей к частому посещению бань, исторические документы этого не подтверждают. Так, к примеру, отмечая даже чрезвычайную чистоплотность Меншикова, остались сведения, что за год перед опалой он двадцать девять раз посетил баню. Причем около десяти раз с чисто лечебной целью. В тот год светлейший много болел. Обычно же мылись к праздникам и не чаще одного раза в месяц. Такая периодичность была характерна не только для России XVIII века, но и для большинства европейских стран с их бочками и лоханями нагретой воды.
В сенях Федора встретила молодая жена. Хотела кинуться, но заробела. Закрылась рукавом. А когда Федор сам обнял да прижал к себе — затрепетала телом. Кинулся жаркий румянец в лицо, спрятала залучившиеся глаза у мужа на груди. Крякнул флота капитан, и вроде бы слетела с него часть забот и груз недовольства, что вез с собою из Петербурга. Велел Семену-камердинеру вынуть из саней гостинцы, а сам обошел дом, принял от всех поздравления с возвращением...
На следующее утро пошел Федор с женою на Москву-реку глядеть на Водокрещи, на Богоявление. Народу на берегу собралося — тьма. Ждали императора. С давних времен день Богоявления знаменовался в Москве большим царским выходом. Со всей Руси съезжались к этому дню бояре и всякие именитые высокого чина люди в Белокаменную. Утро начиналось с того, что царь в богатом наряде царском шествовал в Успенский собор, а оттуда, средь строя ратных стрельцов, поддерживаемый стольниками, переходил к иордани — большой прямоугольной полынье, очищенной от льда. Чин крещенского освящения воды совершал патриарх...
Ныне не стало уже того благолепия, как ранее, — говорили старики. Нет у проруби иорданской патриарха всея Руси, а царь стал мальчиком-императором в коротком нерусском кафтане да в ботфортах. Но все равно собирается в лютые крещенские морозы люд на Москва-реке, находятся смельчаки, что, благословясь, купаются в освященной воде. Раскрыв рты, стоят москвичи на берегах и ждут: вот-вот разверзнутся небеса над иорданью и
