Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Иггульден Конн
Оэлун пристально посмотрела на шамана, ее вновь одолевали подозрения. Казалось, Кокэчу говорит искренне, хотя бегающие глаза выдавали, что он внимательно следит за тем, как воспринимают его слова.
— Бортэ, приведи двух коз. Посмотрим, на что он способен.
Снаружи уже стемнело. Пока Бортэ ходила за животными, Кокэчу вытер грудь и живот больного влажной тряпицей. Когда он сунул пальцы в рот Тэмуге, юноша снова проснулся, в его взгляде застыл страх.
— Лежи спокойно, я помогу тебе, если у меня хватит силы, — обратился к нему шаман.
Он смотрел только на Тэмуге, не обращая внимания на блеющих коз, которых затащили в юрту.
И Кокэчу начал ритуал. Медленно вытащил из халата четыре медные чаши и поставил их на землю. Наполнил каждую серым порошком и поджег его. Ввысь поползли змейки бело-серого дыма, и вскоре в юрте стало трудно дышать. Кокэчу сделал несколько вдохов, наполнил легкие дымом. Оэлун закашлялась, прикрыв рот рукой, и покраснела. От резкого запаха у нее закружилась голова, однако Оэлун не уходила — нет, она не оставит сына наедине с человеком, не вызывающим доверия.
Громким шепотом Кокэчу начал нараспев читать заклинания на древнем, почти позабытом языке. Услышав его, Оэлун резко выпрямилась — вспомнила, что в юности слышала похожую речь от целителей и шаманов своего племени. Темные образы прошлого охватили Бортэ, в памяти воскресла давняя ночь, когда муж, повторяя непонятные слова, безжалостно убил обидчика и заставил ее съесть кусочек его обгорелого сердца. Язык крови и жестокости, словно созданный для бескрайних зимних степей. В нем не было слов любви и милосердия. Пока Бортэ слушала, дым проник в кровь, и кожа женщины покрылась мурашками. Ужасающие образы, вызванные монотонным бормотанием, пронеслись в мозгу Бортэ, и она закашлялась.
— Тише, женщина! — шикнул шаман, злобно сверкнув глазами. — Молчи, когда приходят духи!
Монотонное бормотание возобновилось с новой силой, шаман повторял одни и те же слова все громче и быстрее, они завораживали, вводили в транс. Первая коза отчаянно заблеяла, когда Кокэчу поднял ее над Тэмуге, глядя в испуганные глаза юноши. Острым ножом он полоснул по горлу животного и держал его над сыном Оэлун, пока лилась горячая дымящаяся кровь. Тэмуге вскрикнул от неожиданности. Оэлун приложила ладонь к губам сына, и он успокоился.
Кокэчу отпустил козу, и она упала, дергая ногами. Шаман забормотал еще быстрее, закрыл глаза и погрузил пальцы в живот Тэмуге. Как ни удивительно, юноша молчал, и шаману пришлось сдавить опухоль, чтобы вызвать у больного крик. Кровь скрыла резкое движение Кокэчу, когда он вправил грыжу, незаметно вернув вылезший кусок кишки за мышцы брюшной стенки. Давным-давно отец показал ему этот обряд на настоящей опухоли, и Кокэчу будто снова увидел, как старик читает заклинания, заглушая испуганные возгласы мужчин и женщин, и иногда громко вскрикивает, брызгая слюной в распахнутые рты. Отец доводил людей до полного изнеможения, они переставали понимать, где находятся, и, оказавшись на грани безумия, верили. Кокэчу не раз замечал, что отвратительные наросты уменьшались и исчезали, после того как страдание и вера переходили определенную грань. Когда человек отдает себя во власть шамана целиком и полностью, духи могут и вознаградить его за веру.
Конечно, не слишком-то честно использовать свое мастерство, чтобы одурачить несчастного юношу, который надорвал живот. Впрочем, награда того стоит. Тэмуге — брат хана, покровительство такого человека трудно переоценить. Кокэчу вновь вспомнил, как отец предостерегал его: духи, дескать, не прощают лжецов и мошенников. Старик никогда не понимал власть, не знал, насколько она опьяняет. Духи вьются вокруг веры, как мухи над падалью. Нет ничего плохого в том, что вера расползется по стойбищу хана. Его сила и могущество только возрастут.
Кокэчу продолжал читать заклинания. Тяжело дыша и закатив глаза, он вдавил руку в живот Тэмуге. С победным криком шаман резко повернул кисть и вытянул спрятанный заранее кусок телячьей печени. Окровавленная плоть шевелилась, словно живая, в его ловких пальцах. Бортэ и Оэлун с отвращением отпрянули.
Кокэчу, бормоча нараспев непонятные слова, подтащил поближе вторую козу. Коза упиралась и ободрала желтыми зубами костяшки пальцев шамана, но тот все же засунул руку ей в рот и пропихнул кусок тухлой печенки в горло. Козе ничего не оставалось, как судорожно сглотнуть. Увидев движение гортани, шаман сильно сдавил шею козы, чтобы не дать ей отрыгнуть омерзительное угощение, а потом разжал хватку.
— Не подпускайте ее к другим козам, — сказал он, задыхаясь, — иначе зараза перейдет на них и, возможно, снова вернется к твоему сыну.
Он смотрел на женщин, и с его носа капал пот.
— Будет лучше, если это животное сожгут. Мясо есть нельзя — в нем опухоль. Не забудьте! У меня не хватит силы провести обряд еще раз.
Он словно без чувств опустился на землю, по-прежнему тяжело дыша, совсем как пес под жаркими лучами солнца.
— Боль исчезла! — раздался удивленный голос Тэмуге. — Немного саднит, но мне гораздо легче!
Оэлун склонилась над сыном, и тот охнул, когда она потрогала место, где была грыжа.
— Кожа не повреждена, — прошептал Тэмуге со страхом.
Кокэчу решил, что сейчас самое время открыть глаза и сесть. Он поднялся с затуманенным, блуждающим по задымленной юрте взглядом. Пошарил по карманам дээла и длинными костлявыми пальцами извлек пучок скрученного конского волоса с присохшей кровью.
— Это оберег, — сказал он. — Я привяжу его к ране, чтобы туда ничего не проникло.
Никто не произнес ни слова, пока он отрывал полоску ткани от грязного халата и усаживал Тэмуге. Тихо бормоча заклинания, Кокэчу несколько раз обернул ее вокруг тела больного и закрепил узлом, надежно спрятав конский волос. Закончив, он выпрямился, довольный, что теперь грыжа не вылезет и не испортит всю работу.
— Не снимай амулет, пока луна не сделает полный круг, — устало произнес шаман. — Если он упадет, опухоль отыщет путь назад… Теперь мне нужен сон. Я буду спать ночь и почти весь завтрашний день. Сожгите козу, пока опухоль не распространилась на других животных и людей. Коза проживет еще несколько часов, не дольше.
Шаман не обманывал — яда, положенного в печень, хватило бы, чтобы убить взрослого человека. Подозрительно здоровое животное не испортит его победу, уж об этом-то Кокэчу позаботился заранее.
— Спасибо за все, что ты сделал, — обратилась к нему Оэлун. — Не могу понять: как тебе это удалось?
Кокэчу устало улыбнулся.
— Мне потребовалось двадцать лет учебы, чтобы овладеть мастерством, великая мать. И не думай, что поймешь его за один вечер. Твой сын теперь выздоровеет, как будто хвори и не бывало.
Шаман на миг замолчал. Кокэчу не знал эту женщину. Впрочем, он был уверен — Оэлун все расскажет Чингису. На всякий случай шаман добавил:
— Я прошу только об одном — никому не рассказывай о том, что сегодня увидела. В некоторых племенах до сих пор убивают практикующих древнюю магию. Считают ее слишком опасной. — Кокэчу пожал плечами: — Наверное, так оно и есть.
Теперь Кокэчу знал — слухи распространятся по стойбищу еще прежде, чем он встанет завтра утром. Всегда есть люди, которым нужен заговор от болезни или заклятие против врага. Они принесут мясо и молоко к его юрте, а вместе с властью придут уважение и страх. Кокэчу мечтал о людском страхе, ведь тогда он сможет получить все, что только пожелает. Неважно, что в этот раз он не спас человеческую жизнь. В следующий раз к нему обратятся за помощью, уже веря в его могущество. Кокэчу бросил в реку камень, и круги разойдутся очень далеко.
Чингис и его темники совещались в большой юрте, когда луна поднялась над кочевьем. День выдался тяжелый, но никто не смел спать, пока бодрствует великий хан. На следующий день многие будут ходить с опухшими глазами и зевать. Сам Чингис выглядел свежим и бодрым, совсем как утром, когда приветствовал небольшое, человек в двести, тюркское племя. Люди перекочевали с далекого северо-запада — они почти не понимали слов хана. И все же они пришли.
