Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию

— Награжденный и огражденный, — перебил его паша. — Так что привело тебя сюда? В добром ли здравии пребывает твой высокий повелитель, вассал нашего могущественного султана, да продлятся его дни?

— У меня теперь другой повелитель, о любимец Аллаха.

— Как? — Кудратулла округлил глаза. — Неужто твой повелитель, которого я знавал, вызвал гнев падишаха?

— Владыки меняются, народ остается, — уклончиво отвечал Марк.

Сераскер страдал забывчивостью, если не размягченностью мозгов. Мало кто из господарей высиживал на престоле более двух-трех лет. Находился претендент, выкладывавший за княжеский титул больше денег, нежели мог заплатить царствующий господарь: турки продавали княжества тому, кто богаче. Они продавали все доходные должности. Да и сераскер уплачивал регулярную дань в казну султана.

— Не лишился ли ты должности? — подозрительно глянул на него Кудратулла.

— О почтеннейший, ты забыл истину, провозглашенную в Коране: не сокрушайся, потеряв; потерянное вознаграждается по соизволению Аллаха.

— Верно, — качнул головой сераскер, и при этом движении чалма съехала набок. Он заботливо водворил ее на место. — Так кому ты теперь служишь? Не хотел бы ты быть у меня главою сборщиков налогов? Нынешний бестолков и слишком много прилипает к его рукам.

— Ты оказываешь мне несравненную честь, о любимец султана. — И Марк приложил руку к сердцу. — Но я с сокрушенным сердцем вынужден отклонить ее. Мне предложил место главный русский генерал.

Кудратулла остолбенело глядел на него, губы его шевелились, но не могли вытолкнуть ни единого звука.

— Шутки твои неуместны, — наконец пробормотал он.

— Можно ли мне шутить пред твоей высокой персоной? И пусть меня покарает Аллах, если я говорю неправду. Огромное русское войско обложило крепость со всех сторон, и ты знаешь об этом. Твой гарнизон невелик, как я успел заметить, и продержится от силы неделю. Главный русский генерал предлагает тебе почетный выход из крепости с музыкой и с одним знаменем. Остальные знамена и оружие ты должен будешь сложить на площади. Тебе будут предоставлены повозки с лошадьми и волами в достаточном количестве, равно и шебеки для плавания. Ты волен будешь избрать себе новое пристанище. Подумай.

Кудратулла потерянно молчал, как видно, не в силах осмыслить услышанное. Наконец слова Марка проникли в его сознание, и он коснеющим языком произнес:

— Дашь ли ты мне время на размышление? Это очень важное решение, и я не могу сразу дать тебе ответ, — он начинал набирать силу, — у меня есть советники, аги и белюк-баши…

— Само собою, почтенный паша, само собою. Через три дня я приду за ответом. В твоих интересах избежать жестокого кровопролития.

Дело было сделано. Паша оказался сговорчив и здравомыслящ: он выполнил все условия капитуляции и получил все обещанное для ретирады.

Потемкин обнял своего портария, своего секунд-майора, умевшего столь красноречиво и убедительно разговаривать с турецкими пашами. Он возложил на его грудь Георгия на ленте.

Крепость опустела. Князь взошел на минарет, торчавший, словно огромный палец, посреди площади. На ней возлежала груда ружей, ятаганов и другой амуниции. Знамена были сложены отдельно.

Потемкин приложил к глазу зрительную трубу. Лиман открывался весь, вплоть до моря. Оно казалось серым и пустынным. Он повернулся в другую сторону, туда, откуда притекал Днестр. Там были грозные Бендеры, Или отсюда они казались грозными?

— Кабы с Бендерами-то так, — сказал он Попову.

— Сладим. На то Божия воля, — бодро отозвался он.

Ветвь двадцать восьмая: май 1453 года

И это была роковая оплошность.

Увидя открытой дверцу, турки повалили в нее. Все ожесточенней становились схватки на внутренней стене. Враг был куда многочисленней, свежее. А защитники были измотаны: они бились всю ночь и весь день.

Уж солнце, немой свидетель героической обороны, стало опускаться к западу, и все еще было не ясно, чья берет, когда предводитель генуэзцев Джустиниани зашатался и упал: пуля пробила доспех на груди, и кровь хлынула из раны. Коснеющим языком он попросил вынести его из битвы. Его оруженосец бросился к императору за ключом от малых ворот внутренней стены. Константин стал умолять Джустиниани остаться. Но у того уже не было сил.

Ворота были открыты, и Джустиниани унесли. Его солдаты, не видя своего предводителя, подумали, что турки прорвались. И, решив, что битва проиграна, кинулись в открытые ворота.

Смятение не укрылось от турок. «Город взят!» — завопили они и с еще большим ожесточением кинулись в атаку. Любимец султана, турок исполинского роста по имени Хасан, возглавил ее. Он уже был на стене и разил ятаганом наседавших греков. Вслед за ним на стену забрались три десятка янычар.

Камень из катапульты сбил Хасана с ног, а один из телохранителей императора добил его мечом.

Защитники дрались из последних сил, и казалось, что им удастся отбить и эту атаку. Но их становилось все меньше, а врагов все больше и больше.

Наконец греки принуждены были отступить. Они все еще дрались с упорством отчаяния, как вдруг кто-то воскликнул: «Турецкий флаг на башне Керкопорты!»

Поднялся переполох. Напрасно император и его окружение пытались собрать уцелевших и остановить турок, хлынувших в открытые ворота.

Константин спешился, а за ним его кузен Феофил Палеолог, испанский рыцарь дон Франсиско и грек Иоанн Далматос. Вчетвером они рубились мечами, окружив себя баррикадой из поверженных тел.

— Все кончено! — обреченно воскликнул Константин и сбросил с себя знаки императорской власти. — Империя погибла, и я должен погибнуть вместе с ней! — С этими словами он кинулся в кучу битвы, увлекая за собой товарищей. Вскоре все они пали, окруженные полчищами турок.

Зеленые турецкие байраки с полумесяцем и звездой развевались уже на многих башнях. Турки, прорвавшиеся внутрь города, тотчас разбегались, с тем чтобы открыть как можно больше ворот для своих.

Греки, сражавшиеся на стенах, были окружены и перебиты. Многие попали в плен, в частности родственник императора Димитрий Кантакузин.

Принц Орхан со своими турками сражался до последнего, зная, что ему не будет пощады.

Когда весть о том, что город взят, достигла турецкого флота, его матросы, боясь, что останутся без добычи, покинули свои корабли и бросились в город через открытые ворота.

Это спасло многих генуэзцев и венецианцев. Они кинулись к своим кораблям в Золотом Роге и подняли паруса. До двух десятков судов, подбирая спасавшихся защитников города, крейсировали в заливе, а затем вышли в открытое море.

А в городе шла жестокая резня. Победители не щадили никого. Потоки крови лились по улицам вниз, окрашивая алым цветом прибрежные воды.

29 мая 1453 года великий город пал. А с ним и Византия.

Глава двадцать восьмая

Таков был век суровый

Все царствование сей Самодержицы означено деяниями, относящимися к ея славолюбию. Множество учиненных ею заведений… в самом деле несут, как токмо знаки ея славолюбия… Таковое необузданное славолюбие также побуждает стремиться к созиданию неисчетного числа и повсюду великих зданий, земледельцы многою работою стали от их земли корыстию отвлекаемы… Разделили Польшу, а тем усилили Австрийский и Бранденбургский домы и потеряли у России сильное действие ея над Польшею… Совесть моя свидетельствует мне, что все коль ни есть черны мои повествии, но они суть непристрастны и единая истина и разврат, в который впали все отечества моего подданные, от коего оно стонет, принудило меня оныя на бумагу преложить…

Я Вам говорю дерзновенно и как должно обязанному Вам всем, что теперь следует действовать смело в политике, иначе не усядутся враги наши и мы не вылезем из грязи.

Потемкин — Екатерине

За Днестр ли Гассан-паша пойдет, у меня готово, чем его встретить; к вам ли, то, помолясь, извольте бить. О цесарских отзывах немудрено угадать. Они хотят нас затянуть для облегчения своей армии левого фланга. О прочем, до движения войск моих касающемся, вы уже должны быть известны, что генерал-поручик Потемкин (кузен светлейшего) с двумя егерскими корпусами, десятью эскадронами конницы идет к Кишиневу и уже уповательно на Днестре.

Потемкин — Репнину

Революция во Франции свершилась, и королевская власть уничтожена. Восстание города Парижа… продолжало разрастаться… Это восстание сопровождалось убийствами, вызывающими содрогание… Жестокость и зверство французского народа проявились при всех этих событиях в тех же чертах, как и в Варфоломеевскую ночь, о которой мы еще с ужасом читаем…