Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
Вошла Агата. Поставила на стол вина и закуски.
— Угощайтесь.
Казаки выпили по чарке и вышли на баз. Со всех улиц и переулков тянулись к майдану густые толпы донцов.
— Пошто сполох?
— Зачем собирает атаман?
— О чем будет круг, братцы?
Но никто ничего не ведал, теряясь в догадках. Вскоре казаки запрудили огромный майдан. Мелькали зипуны, кафтаны, чуги, казакины. Многие пришли на площадь без шапок и голые до пояса, но никто не забыл в курене своей сабли. Казак без сабли — бесчестье кругу.
Пришли к майдану и молодые парни-донцы, не принятые еще в казаки. Они толпились в сторонке: быть на кругу им не дозволялось. Их удел — ждать своей поры, когда проявят себя в степи и покажут удаль в злой сече с ордынцами. А сейчас они с любопытством вытягивали шеи и чутко прислушивались к выкрикам с майдана.
В куренях остались одни женщины; они стайками собирались на опустевших базах, ожидая прихода мужей. Ни одной из них нельзя было показаться в казачьем кругу, то было бы великим поруганием всему войску донскому.
Год назад казачка Ориша прибежала на круг за мужем; добралась до самого помоста, где стоял атаман со старшиной; нашла у деревянного возвышения своего казака и потянула за собой с круга.
— Поспеши, Сашко! Кобыла жеребится!
Круг порешил: высечь дерзкую женку арапником, а казака Сашко выдворить с майдана.
Сашко заупрямился, но атаман веско изрек:
— Твоя баба — тебе за неё и ответ держать. Прочь с круга!
— Прочь! — дружно поддержали донцы…
Васильев взошел на помост, за ним поднялись Федька Берсень, Устим Неверков и остальная старшина.
Васильев оглядел гудящий майдан, вскинул над головой атаманскую булаву, и донцы притихли.
— Братья-казаки! Дозвольте слово молвить!
— Гутарь, атаман!
— Дошла в Раздоры худая весть. Хан Казы-Гирей собирается всей ордой выступить из Бахчисарая. Хан жаждет добычи!
Сказал несколько слов и замолчал, шаря глазами по застывшим лицам казаков.
— Далече ли собрался Гирей? — выкрикнул один из донцов.
— К Москве, братья-казаки, — ответил Васильев.
— К Москве? Вот и нехай его Годунов встречает! — зло воскликнул все тот же донец.
— Верна-а-а! — пьяно качаясь, протяжно прокричал другой казак. — Годунов наших собратов на кол сажает. Не пойдем за Годунова!
— Чушь несешь! Не о Годунове сейчас речь, — отделился от старшины Федька Берсень. — Казы-Гирей мимо Раздор не пройдет. Какой же он будет воин, коль позади себя целую вражескую рать оставит? Хреновина! Казы-Гирей не впервой на Русь ходит. Он кинется всей ордой.
— Есаул дело гутарит, — поддержал Берсеня атаман. — Хан зол на Раздоры. Припомните, донцы, сколь раз мы тревожили его кочевья? Сколь табунов у хана отбили? Сколь дувана в улусах взяли?
— Зачем считать, батька? — прервал атамана стоявший подле Болотникова длиннющий полуголый казак с отсеченным ухом. — Поганые на нас ходят бессчетно. Разве мало от них урону? Разве мало станиц они в крови потопили?
— Немало, казаки, — мотнул головой Васильев. — Немало мы лиха от поганых натерпелись. А ноне новое лихо идет. Пятнадцать туменов собрал Казы-Гирей в Бахчисарае. Как будем татар встречать, донцы?
— А сам-то как мекаешь, атаман? — вопросил Григорий Солома.
— Погутарили мы со старшиной. В поле выходить не будем, не устоять нам противу всего ханского войска. Соберем станицы в Раздоры и примем осаду.
— Выдюжим ли, батька?
— Выдюжим, донцы. Крепость добрая, отсидимся. А там, глядишь, и засечная рать поспеет. Тогда ударим вкупе и наломаем бока поганым. Так ли, донцы?
— Так, атаман!
— Кличь станицы в Раздоры!
— Примем осаду!
Васильев постоял, послушал и ударил булавой по красному перильцу.
— Так и порешим, донцы!
Атаман и старшина начали было сходить с помоста, но их остановил громкий возглас казака, прискакавшего к майдану от Засечных ворот:
— Погодь, батька! Царев посол-боярин в гости прибыл. До тебя, батька, просится!
Васильев приказал:
— Проводи боярина в мой курень.
Федька Берсень недовольно глянул на атамана и вновь взбежал на помост.
— Пошто в курень? А не лучше ли здесь послушать царева боярина? На круг его, донцы!
— На круг! — дружно воскликнули казаки.
По лицу атамана пробежала тень: хотелось погутарить с послом с глазу на глаз. Но теперь уже поздно, против круга не попрешь.
— Сюда боярина!
Вскоре к майдану подъехал посольский поезд — крытый возок и несколько груженых подвод в окружении полусотни стрельцов в голубых кафтанах. Из возка сошел на землю царев посол в долгополой бархатной ферязи. То был московский боярин Илья Митрофаныч Куракин — полнотелый, среднего роста, с крупным мясистым носом. Приосанился, посмотрел на казаков без опаски.
— Где тут ваш атаман?
— Я Атаман, — дурашливо подбоченился Секира и, выпятив грудь колесом, покручивая черный ус, шагнул к боярину.
— Рожей не вышел, — буркнул Куракин.
— А чем моя рожа плоха?
— Холопья твоя рожа. Не мельтеши!
Глаза Секиры сердито блеснули.
— Угадал, боярин, холопья. Когда-то у князя Масальского на конюшне навоз месил. А ноне вот казак, и шапку перед тобой не ломаю. Кланяйся мне!
— Прочь, смерд! — ощерился Куракин. — Прочь, голь перекатная!
— Братцы! — вскинулся Секира. — Боярин нас смердами лает! Собьем спесь с боярина!
Казаки озлились, тесно огрудили Куракина. Секира подскочил к боярину и сорвал с его головы высокую горлатную шапку: напялил на себя и вновь подбоченился.
Куракин весь так и зашелся от неслыханного оскорбления.
— Рвань!.. В железа пса!
— Казака в железа?
Секира сверкнул перед лицом Куракина саблей.
— Стрельцы! — взревел боярин.
Стрельцы заслонили Куракина, замахали бердышами. И быть бы кровопролитию, да атаман не позволил. Перекрывая шум, закричал:
— Стойте, донцы! Останьте! Послов не трогают! Дорогу боярину!
Казаки нехотя расступились; пропуская боярина к помосту. Васильев молвил миролюбиво:
— Ты уж прости моё войско, боярин. Горячий народец.
— Не прощу! — затряс посохом Куракин. — Не токмо мне — государю хула и поруха. То воровство!
— Здесь те не Москва, боярин. Не ершись, — спокойно, но веско произнес Федька Берсень.
Куракин глянул на казака, на взбудораженный круг и будто только теперь понял, что он не у себя на Варварке, а в далекой степной крепости с гордой, необузданной казачьей вольницей. И это его несколько остудило.
— Отдайте боярину шапку! — приказал Васильев.
Секира нехотя снял дорогую боярскую шапку, и она, под улюлюканье и насмешливые выкрики донцов, поплыла к помосту.
— Прости, боярин, — вновь промолвил Васильев, возвращая Куракину горлатку.
Тот поперхнулся, побагровел и осерчало нахлобучил шапку. Васильев указал Куракину на помост.
— Прошу, боярин.
Куракин не спеша поднялся перед тысячами устремленных на него усмешливых глаз. Никогда еще боярину не приходилось держать речь перед таким многолюдьем. Площадь кишмя кишит. А лица! Разбойные, наглые, дерзкие, никакого тебе почитания, так и норовят охальным словом обесчестить. Смутьяны!
Вспомнились слова думного дьяка Посольского приказа Андрея Щелкалова:
— Путь твой будет нелегок, Илья Митрофаныч. Нижние казаки на Дону своевольны. Особо не задирайся, но и государеву наказу будь крепок. Не давай Раздорам спуску. Пусть ведают — то земля великого государя, и он на ней бог и судья. Держись атамана Богдана Васильева. Был от него человек. Атаман хочет жить с Москвой в мире и помышляет призвать казаков на службу государю.
«Призовешь таких, — невольно подумалось Куракину. — Крамольник на крамольнике. На дыбе бы всех растянуть. Сам бы кнутом отстегал каждого».
— Гутарь, боярин! — поторопил Берсень.
— Гутарь! — потребовал круг.
Куракин оглянулся на Васильева.
— Придется говорить, боярин. Теперь с круга не отпустят.
Куракин вытянул из-за пазухи бумажный столбец с царскими печатями, сорвал их, развернул грамоту и принялся нараспев читать:
«От царя и великого князя Федора Ивановича, всея великия и малыя и белыя Русии самодержца, в нашу отчину Раздоры низовым донским атаманам…»
— Давно ли Раздоры московской вотчиной стали? — дерзко перебил боярина Федька Берсень. — Нет, вы слышали, донцы?
— Слышали, Федька! Не согласны!
— То казачья земля!
— Брешет посланник! Не мог царь так отписать. То бояре в приказе настрочили!
Чем больше кричали казаки, тем больше наливалось кровью лицо Куракина.
— Замолчите злодеи! На грамоте царевы печати!
Но визгливый голос боярина утонул в недовольном реве вольницы. Атаман с досадой поглядывал на Берсеня.
