Михаил Петров - Румянцев-Задунайский

— Ее величество ждет вас, — сказал секретарь вернувшись.

Екатерина была в белом чепчике и простеньком домашнем сарафане. На ее столе громоздились какие-то бумаги, в массивной чернильнице торчало перо.

— Рада приветствовать вас, граф, — сказала она, подавая руку.

Она, как всегда, улыбалась, но глаза выдавали сдерживаемое беспокойство. Румянцев с сочувствием заговорил о безвременной кончине великой княгини, выразил сожаление, что не смог быть при отпевании ее тела.

— О, то были ужасные для меня дни, — с задумчивостью сказала Екатерина. — Я забывала пить, есть, спать. Ума не приложу, — продолжала она, все более оживляясь, — каким образом поддерживались мои силы. Бывали минуты, когда сердце мое разрывалось на части при виде страданий моих близких. Но потом… потом я взяла себя в руки. Я стала каменной, не проронила более ни одной слезинки. Я говорила себе: если ты заплачешь, другие зарыдают, если ты зарыдаешь, другие упадут в обморок, потеряют голову.

Румянцев ей верил. Такие женщины, как она, в обморок не падают.

— Не будем больше об этом, — прервала свой рассказ государыня. — Нет смысла говорить о вещах, которым не можем помочь. Мертвые остаются мертвыми. Поговорим лучше о живых.

Екатерина подошла к столу, за которым только что работала, нашла среди бумаг табакерку, открыла ее и стала нюхать. Румянцев ждал, не решаясь прервать наступившего молчания.

— Я пригласила вас, граф, для того, — возобновила она разговор, продолжая нюхать табак, — пригласила для того, чтобы сообщить вам о нашем решении послать вас в Берлин для сопровождения наследника престола по случаю его бракосочетания с принцессой Вюртембергской, племянницей прусского короля.

Странная же штука, эта жизнь! Только что говорили о смерти великой княгини, скорбели об утрате, и вот уже разговор о выборе новой жены для наследника, еще не успевшего оправиться от траура. Румянцеву стало даже как-то неловко. Впрочем, он ничем не выдал себя и стал благодарить государыню за высокую честь, ему оказанную.

В этот момент вошел секретарь И что-то тихо сказал государыне.

— Да, да, конечно, — громко ответила ему Екатерина.

Не успел секретарь выйти, как появился Потемкин при орденах, подтянутый, красивый.

— Знаешь ли, князь, — обратилась к нему Екатерина, — граф Задунайский согласился ехать в Берлин. Я очень рада, потому что не знаю для этой миссии более представительного человека.

Румянцев благодарно поклонился. От его наблюдательности не ускользнуло, что государыня и Потемкин вели себя так, словно их встреча была уже не первой в этот только начинающийся день.

Потемкин протянул руку:

— Поздравляю, граф. Вы достойны этой чести.

В его голосе прозвучали покровительственные нотки. Раньше говорить подобным образом он бы не осмелился. Но сейчас, несомненно, считал себя равным с ним по заслугам, а может быть, даже выше, значительнее.

— Кстати, — продолжал Потемкин, — я тоже еду, только в другую сторону.

— Да, да, — подхватила Екатерина, — он едет в свои губернии, и я остаюсь совсем одна, без вас, без него… — добавила она и при этом так посмотрела на Потемкина, что тот невольно опустил глаза.

«А ведь она его любит», — подумал Румянцев.

Чтобы оправиться от минутной неловкости и свернуть разговор от нежелательной темы, Потемкин стал расспрашивать Румянцева о его времяпрепровождении в Петербурге, об общих знакомых из числа военной знати, которых Румянцев некогда называл спекулятивными воинами и которые до сих пор не могли простить ему этого. Оставив их одних, государыня отошла к окну.

— А знаете, граф, у меня врагов не меньше, чем у вас, — сказал Потемкин таким тоном, словно это делало ему честь. — Всему виной ордена, которые на меня нацепили. Зависть — вот где начало злу.

Беседуя, они приблизились к императрице, смотревшей в окно. За окном после дождя было еще сыро. Над черной дорогой низко носились вороны, высматривая выползших дождевых червей и с жадностью их заглатывая.

— Как они радуются возможности набить зобы бедными существами! — задумчиво промолвила Екатерина и, помолчав, добавила: — Все пожирают друг друга на этом свете!

Сказано было сильно, но в словах не чувствовалось искренности. Румянцев давно заметил: государыня часто говорила умные слова, не боясь обнажить правды, но делала это не из убеждений ума и сердца, а чтобы поразить слушателей величием своего рассудка, добротой души. То была игра, и только.

Потемкин счел нужным выразить восхищение государыне, Румянцев же промолчал, и это его молчание неприятно задело Екатерину. Заметно помрачнев, она вернулась к своему рабочему столу и снова потянулась к табакерке, однако на сей раз нюхать табак не стала — открыла крышку и тотчас ее захлопнула.

— Я рада, что договорилась о главном, — сухо сказала она Румянцеву. — Об остальном вам расскажет Никита Панин. Граф подготовил для вас подробную инструкцию.

Румянцев стал откланиваться.

Фридрих II встретил великого князя Павла и сопровождавших его лиц с большими почестями. На церемонии по случаю этого события участвовала вся столичная знать, весь генеральный военный штаб.

Король был торжествен и красноречив.

— Господа, — говорил он, обращаясь к гостям и своим соотечественникам, — я рад возможности еще раз выразить наше желание жить в вечной дружбе с великой Российской империей. Пока мы вместе, пока связаны дружбой, нам не страшны никакие бури, и ни одна держава не осмелится затмить солнце над Европой дымом военных пожарищ.

Павел слушал прусского короля, не сводя с него восхищенно-преданных глаз, Румянцев — с выражением человека, заранее знающего, что будут говорить в подобных случаях.

Кончив приветственную речь, король приблизился к гостям, облобызал великого князя, после чего обратился к Румянцеву, склонившему перед ним голову:

— Приветствую победителя оттоманов! — И после паузы добавил полушутливо: — Я нахожу большое сходство между вами и моим генералом Винтерфельдом.

— Государь. — отвечал Румянцев, — для меня было бы весьма лестно хоть немного походить на генерала, столь славно служившего великому Фридриху.

Король сделал вид, что не заметил иронии в словах русского фельдмаршала.

— О нет, граф, вы не этим должны гордиться, а победами вашими, которые передадут имя Румянцева позднейшему потомству.

Он представил гостям принца Вюртембергского, отца невесты, и других принцев. Вюртембергский и Румянцев уже знали друг друга заочно: они противоборствовали у стен Кольберга в Семилетнюю войну. Принц, в то время еще молодой, полный энергии, всеми силами старался удержать крепость, сражался упорно, но в конце концов отступил. Сейчас с сеткой морщин под глазами — неумолимым признаком приближающейся старости, — он стоял рядом с королем, стоял не как враг, а как друг, будущий родственник императорской фамилии России.

— Знакомство с вашим превосходительством, — сказал принц, — делает мне большую честь.

Румянцев ответил ему подобным же комплиментом.

После представления гостям приближенных короля состоялась церемония вручения наград и подарков. На Румянцева король возложил орден Черного Орла. «Ну вот, — подумал при этом фельдмаршал со сдержанной усмешкой, — теперь и я с Потемкиным поравнялся».

Немцы — народ аккуратный, знающий цену времени. Пребывание высокого русского посольства в Берлине было расписано буквально по часам. На следующий день после приема в королевском дворце гостей повезли в Потсдам, где к тому времени собрались войска для военной игры. Его величеству вздумалось потешить их примерным представлением Кагульского сражения.

Фридрих лично командовал действиями войск. А войска действовали как хорошо налаженный механизм. На представляемом поле «боя» было все — пушечная и ружейная пальба, бой барабанов, стремительное движение атакующих колонн, паническое бегство толпы, изображавшей турецкую армию, — ничего не упустили устроители потехи. Не было самой малости — того, что пришлось увидеть и испытать Румянцеву в действительном сражении, не было правды войны, не было крови, пота, разъяренных лиц, криков ужаса и стонов раненых. То была игра, и ничего больше. Тем не менее игра эта привела Павла в ребяческое восхищение. Глядя на красивые, вымуштрованные каре, он дергался на месте, обращался к Румянцеву:

— Не правда ли, граф, все это восхитительно! Русские так не сумеют.

Румянцев откровенно хмурился. Великого князя занимала лишь внешняя сторона, ни о чем другом он не думал. А надо бы! Русские, может быть, и в самом деле не смогли бы изобразить игру с таким блеском, как это делали королевские войска. Зато русские сумели сделать то, что сейчас здесь изображали!