Исай Калашников - Гонители
— Ты что, Джучи? Как это можно — отказаться? Не вечно же будет война.
В своем улусе ты станешь править справедливо и милостиво.
— А что такое справедливость? Не знаешь, Судуй?
— Почему же… Кто делает так, чтобы людям жилось легче, поступает справедливо.
— Тогда справедливейший из людей — мой отец. Многие из тех, кому раньше нечем было прикрыть свою наготу, ходят в шелках, кто не ел досыта, пьет кумыс из золотой чаши. Но эти шелка содраны с чужих плеч, эти чаши вырваны из чужих рук.
— Джучи, мои родители благодарны твоему отцу. Он дал им то, что люди ценят больше шелков и золота, — покой.
Джучи допил вино, отодвинул чашку.
— Тяжко мне, Судуй.
— Ты слишком много выпил.
— Может быть…
Джучи поднялся, пошатываясь, пошел к постели, стал раздеваться.
— Поди проверь караулы.
Джэбэ донес хану о нерешительности Джучи и о том, что он пренебрег его советом, послушался нукера. От хана прибыл гонец с грозным предостережением: если Джучи будет и впредь заниматься нестоящим делом, он призовет его к себе и накажет. Хан повелел управление округой разрушенного Сыгнака отдать в руки сына Хасан-ходжи.
— С радостью исполню это повеление отца, — сказал Джучи гонцу. — Он возвеличивает сына Хасан-ходжи. Надеюсь, такой же милости заслужили и сыновья павших багатуров.
В этом ответе была скрытая дерзость, и Судую стало тревожно за Джучи.
Но он еще не знал, что и его хан не обошел своей милостью. Гонец — молодой кешиктен — скосил веселые глаза на Судуя.
— Великий хан повелел дать твоему нукеру двадцать палок — пусть знает, где и что советовать.
Джучи словно бы и не слышал гонца. Но тот был настойчив, повторил повеление хана снова. Джучи с досадой проговорил:
— Исполню и это повеление. Что еще?
— Наказать твоего нукера велено мне…
Кешиктен дружески похлопал Судуя по плечу, позвал своих товарищей.
Они приблизились к Судую, стиснули руки. Он их оттолкнул и дрожащими, непослушными руками стал снимать пояс. Джучи сидел, сцепив руки, стиснув зубы, по скулам ходили тугие желваки. Судуй поспешно лег. От первого удара из глаз посыпались искры, тупая боль волной раскатилась по всему телу. Он едва удержался от крика. На первую волну боли накатилась вторая, третья…
Но он не застонал, не крикнул. Когда все кончилось, поднялся на ноги, натянул штаны, спросил кешиктена:
— Ты чем меня бил?
— Палкой…
— Неужели палкой? Э-э, а я думал — хвостом лисы. Нисколько не больно.
Давай еще раз. А?
— Замолчи, Судуй! — сказал Джучи и приказал кешиктенам:
— Уходите.
Несколько дней Судуй отлеживался на животе. Возле него безотлучно находился Захарий. Иногда приходил Джучи, спрашивал, не нужно ли чего, поспешно уходил. Ему, кажется, было стыдно смотреть в глаза своего нукера.
После отдыха войско двинулось вниз по Сейхуну к другим городам. За короткое время были взяты три города. Жители одного из них, Ашнаса, оказали особенно упорное сопротивление, и его постигла участь Сыгнака.
Джучи, молчаливый, одинокий и мрачный, вел войско дальше. Он не разговаривал ни с кем, даже с Судуем. Отдавал короткие приказания и углублялся в свои думы.
Следующим на пути был большой город Дженд. Али-ходжа через лазутчиков узнал, что эмир шаха Кутулук-хан покинул город, вместе с войском бежал через пустыню в Гургандж.
И вновь, как и под Сыгнаком, Джучи собрал нойонов. Спросил у Али-ходжи:
— Ты поедешь на переговоры с жителями?
— О великий сын величайшего из владык, — да ниспошлет тебе аллах долголетие и счастье, — голос мой слишком тих, чтобы ему вняли горожане.
Джучи отвернулся от него.
— Нукеры, кто из вас хочет рискнуть своей жизнью ради жизни многих?
Со своих мест вместе с Судуем поднялись несколько молодых нукеров.
Взгляд Джучи задержался на Судуе, но тут же скользнул дальше.
— В город поедет Чин-Тимур…
Как и Судуй, Чин-Тимур был ближним нукером Джучи, одним из тех, кому сын хана верил. Сняв с пояса оружие, Чин-Тимур сел на коня и в сопровождении переводчика поскакал к воротам Дженда. Джучи сначала ждал его в юрте, потом не выдержал, сел на коня, и, взяв с собой одного Судуя, поехал к воротам. Джучи теребил поводья, беспокойно озирал городские стены. Судуй догадывался, что творится у него на душе. Если Чин-Тимура убьют… Об этом даже думать не хотелось. Велик будет гнев хана. Поступок Джучи может признать за прямое неповиновение.
У крепостных ворот, окованных толстыми перекрещенными полосами железа, паслась коза, с двумя пестрыми козлятами. Мекая, козлята носились по валу, покрытому первой, еще бледной зеленью.
— Уходи отсюда, дура такая! — крикнул Судуй.
Коза подняла голову, посмотрела на них и вновь принялась щипать траву. Загремели засовы ворот, и Судуй торопливо подобрал поводья. Из крепости выехали Чин-Тимур и переводчик. Ворота сразу же закрылись.
— Ну что? — Джучи направил коня навстречу Чин-Тимуру.
— Не знаю… Сначала они хотели меня убить. Но я им напомнил о Сыгнаке. Они стали спорить меж собой. Ни до чего не договорились.
— Будем ждать до утра. Если не откроют ворота, город придется брать.
— Воинов в городе почти нет, — сказал Чин-Тимур, — думаю, они покорятся.
Утром ворота не открылись. Джучи не стал тратить время на разрушение стен, послал на них воинов. Горожане не оказали сопротивления. Ни один из воинов не был убит. Джучи велел всех жителей вывести за стены города, воины беспрепятственно взяли в домах все лучшее, и, когда добыча была собрана, горожанам было позволено возвратиться в свои дома…
Глава 6
По приставной лестнице, угрожающе потрескивающей под его грузным телом, хан поднялся на плоскую крышу загородного дворца Коксарай. Следом легко вбежал Тулуй. Отсюда была видна часть самаркандской крепостной стены с тяжелой надвратной башней, ров, заполненный водой, просторное поле, окруженное садами. По краю поля двигались ряды его конных воинов вперемежку с пленными бухарцами. По его приказу тысячи захваченных бухарцев поставили в строй, дали на каждый десяток туг. С городской стены их примут за воинов, и содрогнутся сердца самаркандцев… Хан до сих пор не знал, сколько в городе воинов. Люди купца Махмуда доносили разное. Одни говорили, что хорезмшах оставил для защиты своей столицы сорок тысяч, другие — шестьдесят, третьи — сто десять тысяч воинов. В Бухаре было тридцать тысяч воинов, и город он взял без труда. Эмиры шаха больше думали о том, как спасти свою жизнь, чем о защите города. И служители бога-аллаха помогли ему, уговорив жителей сложить оружие. А что будет тут? На всякий случай хан велел подойти к Самарканду войску Угэдэя и Чагадая. Они пришли, и сил у него теперь достаточно.
— Тулуй, скажи нойонам — пусть дадут войску отдых. Завтра примемся за дело.
Он спустился вниз, через дворцовые переходы вышел в сад. Здесь на лужайке под персиковыми деревьями стоял его шатер. Первую ночь провел во дворце (его облюбовала Хулан), но спал плохо. Толстые стены, казалось, не пропускали воздуха, он задыхался… Утром велел поставить в саду походный шатер. А Хулан с Кулканом так и живут во дворце…
С деревьев, белых от цвета, на землю тихо падали лепестки. В теплом, пахнущем медом воздухе, жужжали пчелы. Неумолчное жужжание и приторно-сладкий запах раздражали хана. Он велел разжечь у входа в шатер аргал, и горький дымок перебивал густой дух цветения.
В шатре хан разостлал на войлоке чертеж владений шаха, водя по нему пальцем, стал искать то место, где, как ему доносили, находится шах Мухаммед. Непонятен замысел этого человека. Все побросал, ушел в глубь своих владений. Для чего? Может быть, он хочет собрать войско за Джейхуном, чтобы не дать ему, хану, переправиться на ту сторону? Что же, это было бы с его стороны разумно… Нельзя ему позволить сделать это. А как? Еще под Бухарой у хана родился замысел, но сначала он показался слишком уж дерзким. И силы приберегал для Самарканда…
Пчела влетела в шатер, покружилась над головой хана и села на чертеж.
Он щелчком сбил ее, окликнул кешиктена, велел позвать сыновей, нойонов Джэбэ, Субэдэй-багатура, купца Махмуда и Данишменд-хаджиба. Один за другим они явились на его зов.
— Завтра мы начнем приступать к Самарканду, — сказал он. — Будем разбивать стены. Но я уверен, что твердость духа защитников города уступает твердости стен. Ты, Махмуд, и ты, Данишменд, пойдете в город.
Махмуду будет сподручно поговорить со служителями сартаульского бога. Они должны знать, что с ними я не воюю. Их жизнь и все, чем они владеют, останется в неприкосновенности… Ты, Данишменд, поговоришь с эмирами.
Если они не будут сражаться с нами, я, может быть, сохраню им жизнь.
У Махмуда Хорезми опустились плечи. В город ему идти не хотелось. И хан ждал, что придумает хитроумный купец, чтобы не исполнить его повеления.
— Ради тебя, владыка вселенной, я пойду не только во враждебный нам город, я положу голову в пасть льву рычащему, опущусь в пучину греховности…
