Два брата - Александр Мелентьевич Волков
Испытания закончились. Пороха Маркова оказались по меньшей мере раза в полтора сильнее Шмитовских. Продолжительность хранения оказывала на них меньшее влияние. Если дальность выстрела лежалым порохом у Шмита падала на десять — пятнадцать футов, то у Маркова она уменьшалась футов на пять — восемь, хотя с точностью определить это было невозможно.
— А ведь, пожалуй, и впрямь мачтам конец пришел, — сказал Петр. — Отныне пробы делать будем не на высоту, а на дальность, и к сему надо способы изыскать. Займись-ка этим делом, Егор!
— Слушаю, государь. Только, осмелюсь доложить, — и мачты могут в дело идти: стоит только уменьшить вес пробы…
— Верно, верно. Молодчина, скоро соображаешь! — Царь притянул к себе Маркова, ласково тряхнул его за плечи. — За сегодняшнее изъявляю тебе, Марков, свое особливое удовольствие… О сём будет еще у нас разговор.
Егор взглянул на царя с удивлением.
«Это неспроста», — подумали догадливые царедворцы.
Питер Шмит, набравшись смелости, быстро шагнул вперед:
— Могу ли я говорить, ваше величество? — и после разрешения продолжал: — Успех мингера Маркова принадлежит не ему!
— А кому? Уж не тебе ли? — презрительно кинул царь.
Но Шмит, войдя в азарт, уже не обращал внимания на выражение царского лица.
— Да, мне, именно мне! — взвизгнул голландец. — Неведомо какими путями, но мингер Марков выведал мой секрет обработки пороховой смеси под бегунами.
— То ложь неистовая! — вынырнул из толпы горячий Бушуев и тотчас же был утянут обратно сильной рукой Ракитина.
— Ну, ну, говори! — подбодрил царь замолкшего Шмита.
Но тот уже выдохся и только в бессильной злобе дергал себя за рыжие обвисшие усы.
— Кончил? Теперь нас послушай! — сказал царь. — Сегодня опять наша взяла, как многожды за последние годы случилось, и сему я зело рад. Вы, иноземные мастера, привыкли от своих секретов питаться, и ими себе таковое значение придавать, какого по заслугам совсем не стоите. И уже одно то, что господин Марков своим открытием тебя заставил работать, весьма похвальным мню, но… — Петр сделал большую паузу и продолжал, повысив голос: — …знаю, что господин Марков до новоманирного способа своим собственным умом дошел, и то во сто крат дороже!
— Мне, стало быть, ваше царское величество, уезжать из России? — упавшим голосом спросил Шмит.
— Зачем? — весело возразил царь. — У нас всякая затычка в дело годится. Армия наша велика, и порохов нам много надо: ты отнюдь не вздумай свою мельницу прикрыть. Пороха же твои хоть и похуже марковских, но супротив прежних больше силы оказывают и в лежании порядочно стойки… Работай, работай, мингер Шмит! Разве только поучиться тебе у Маркова? А? Как, Егор, поучишь голландца?
— Рад к услугам, ваше царское величество.
— Это насмешка! Не стану я учиться! — угрюмо пробурчал Шмит.
— Жаль, жаль! Много потеряешь… Ну, а теперь с тобой, Марков. — И царь круто повернулся к Егору. — Хочешь быть главным пороховым мастером?
— Увольте от такой чести, ваше величество! — взмолился Егор. — Я опять в токарню пойду.
— В токарне можешь работать, а от порохового дела не отрекайся.
— Ваша царская воля! У меня к вашему величеству еще прошение… — осмелел Егор. — Был у меня предорогой помощник…
— Кто, кто? Давай его сюда!
Марков вытащил из толпы красного от конфуза Елпидифора Кондратьича.
— Вот он, Бушуев его фамилия. Он на мельнице у Ракитина управляющим и к пороховому делу весьма приобык.
— Ну что ж. Марков, ты теперь сам можешь выбирать помощников. Поставь Бушуева интендантом.
Из толпы блеснули завистливые глаза Ракитина.
«А я-то что ж?» — говорил его умоляющий взгляд.
— Должен довести до сведения вашего царского величества, что Иван Ракитин, на фабрике коего я работал, большую заслугу имеет: на мои опыты и изыскания не жалел он денег и тем успеху моему весьма способствовал.
Царь рассмеялся:
— Значит, всем сестрам по серьгам, а себе ничего. Ладно, не позабудем и Ракитина.
Лицо Ивана Семеныча просияло.
Шумно смеясь, сановные зрители пошли к ожидавшим поодаль экипажам. Народ стал расходиться, солдаты выстраивались в колонну. Довольный Илья Марков равнял ряды своего отделения, как вдруг к нему подскочил мужик в тулупе, в огромных валенках и радостно вскричал:
— Илья! Друг!
Ефрейтор удивленно смотрел на незнакомца.
— Не признаешь? Гущин ведь я!
— Гаврила!..
Марков готов был обнять старого приятеля, но вспомнил, что он на службе. Он наскоро предложил Гущину пойти к Егору и пообещал встретиться в тот же вечер, если ему дадут увольнительную. Затем Илья вернулся к своему делу. Гущин не обиделся: он сам был старослуживый солдат и понимал, что «служба не свой брат».
Егор Марков узнал Гущина, когда тот напомнил о себе, и встретил гостя приветливо, а старушка Аграфена Филипповна захлопотала.
Илье удалось отпроситься со службы, и вечером они вдвоем с Гаврилой (Егор выполнял неотложный заказ) сидели за столом. Многое пришлось им порассказать друг другу, ведь столько лет они не видались!
Под конец Гаврила стал рассказывать, почему он очутился в Питере.
— Знаешь, Илюха, — с горечью говорил он, — трудное получилось дело. Ты вот под Полтавой явился к царю в поповской одёже, и сразу тебя к нему допустили. А здесь нет, брат, не подходи — обожжешься! До царя добраться нам, мужикам, немысленно. Везде караул, лакеи мордатые, хитрые приказные… Денег нам в Кижах собрали на дорогу да на прожитье в столице, так веришь, Илюха, чуть не все пришлось раздать хапугам, абы до какого ни на есть начальства добиться. Ну, кончилось тем, что попали мы к старенькому сенахтуру, он наше челобитье принял, сказал, посмотрит, да вот уж третью неделю от него ни жару ни пару. Деньги у нас вышли, кормимся чуть не Христовым именем да по дворам работенку сыскиваем…
Илья посочувствовал старому товарищу, но заметил:
— Вряд ли вы чего добьетесь. Я в Питере уж десятый год, насмотрелся на высоких бар (тоже в караулах приходится стоять). Заботы у них об народе — ни капли. Пиры, да наряды, да кареты раззолоченные — вот и все их думки. А царь… Что ж царь? Может, он и хотел бы побольше порядку навести, да ведь у него одна пара глаз, а не тыщи, за всеми казнокрадами не углядишь. Думаю я, ни с чем вы в Кижи вернетесь.
Гаврила энергично тряхнул льняными волосами, голубые глаза его сверкнули.
— Если нашему челобитью ходу не дадут, мы по-другому заговорим. Есть у нас топоры да вилы, а у кого и фузея добрая с пулями, на медведя отлитыми. Только
