Золотой петух. Безумец - Раффи
Заметив в вечернем сумраке у пруда одинокую фигуру монаха, незнакомец подошел к нему.
— Преосвященный, это вы?
— Вардан!.. — воскликнул монах и обнял его.
Это был настоятель монастыря св. Иоанна и одновременно глава алашкертской епархии, который прибыл сюда, на русские земли, вместе с беженцами, чтобы не покидать свою паству.
Архимандрит и Вардан уселись на каменную скамью. — Когда ты приехал? — спросил архимандрит.
— Только сейчас, — ответил Вардан и огляделся: не подслушивает ли их кто-нибудь.
— Никого еще не видел?
— Нет, здесь такое столпотворение, что трудно кого-нибудь найти! Я очень хочу повидать Мелик-Мансура, мне сказали, что он здесь.
— Я видел его два дня назад, — сказал монах, — он собирался в Ереван: хотел повидаться там с какими-то господами, которые намерены составить комитет вспомоществования беженцам.
— В Тифлисе уже создан такой комитет.
— В Ереване, видимо, будет один из его отделов.
— Ну, а как тут обстоят дела?
— Очень плохо, — грустно ответил монах. — Околачиваюсь тут уже целую неделю. В Казарапате мне отвели угол, но на меня не обращают внимания, никто не пожелал узнать, какие обстоятельства привели нас сюда. Мне было обещано, что католикос меня примет и выслушает, но проходят дни, и никто меня не вызывает. Я написал письмо, обрисовал историю бегства алашкертцев и надеялся, что уж после этого меня непременно вызовут и выслушают. Но и это ни к чему не привело. Я встретил полное равнодушие и безразличие! Я подсчитал, что из трех тысяч семей беженцев за это время половина умерла от болезней и от голода. Оставшихся ждет та же участь, если их положение не изменится.
Как ни печальны были факты, но они не удивили Вардана. Он предвидел эти роковые последствия.
— Все беженцы обосновались в Вахаршапате? — спросил он.
— Нет, они попадают сюда из Игдира, потом идут дальше. Теперь их встретишь везде, от Сурмалинской провинции до Ново-Баязета и Старой Нахичевани, в любой деревне есть беженцы.
— А как к ним относится население?
— С большим сочувствием: дают кров, кормят их, одевают, делятся последним. Нужно сказать, что здешний народ сам терпит большую нужду. Из-за войны все вздорожало. Но беженцам сейчас в первую очередь нужна врачебная помощь, их косят болезни.
Ночная мгла окутала Вахаршапат. Монахи разбрелись по своим кельям, но из глубины леса все еще доносились звуки песни:
Соловушка-щеголь сапожки надел
И песню о розе любимой запел…
— Куда же ты намерен сейчас идти? — спросил, поднимаясь с места, архимандрит.
— Я и сам не знаю.
— Пойдем ко мне.
— Я бы не хотел, чтоб меня видели в монастыре.
— Уже поздно, нас никто не увидит.
Глава тридцать девятая
Преосвященный занимал одну из келий верхнего этажа Казарпата. Холодная дрожь прошла по телу Вардана, когда он переступил порог монастыря. Он не был здесь более десяти лет. И вот роковая судьба вновь привела его сюда. Эта обитель, где жили люди, отрешившиеся от земных благ и посвятившие себя богу, произвела тяжелое впечатление на несчастного юношу, воскресив тягостные воспоминания о детстве, которое он провел здесь. Об этой темной поре своей жизни он не мог вспоминать без отвращения.
Видя, как опечалился Вардан, преосвященный с сочувствием спросил его:
— Что с тобой, почему ты так молчалив?
— Меня иногда одолевает такое настроение.
Преосвященный Ованес и Вардан уселись за маленький стол, на котором горела сальная свеча и стоял кипящий самовар. Преосвященный налил себе и Вардану чаю. Они пили молча. Горячий чай немного успокоил Вардана, но разговор не клеился. Но вот заговорили о том, что одинаково интересовало их обоих.
— Как здесь смотрят на наше дело? — спросил Вардан.
— Коротко объясню тебе, — ответил преосвященный. — Сюда прибыл из Турции один архимандрит, которого должны были рукоположить в епископы. Он еще здесь, возможно ты встретишься с ним. Вначале он в мрачных красках рисовал положение турецких армян, рассказывал о зверствах, которые чинят над ними курды, о произволе турецких властей, о варварстве, творимом там, и приводил в доказательство такие неопровержимые факты, что ему нельзя было не поверить. Но после того, как он повидался с «ососами», архимандрит заговорил совсем иначе: стал восхвалять гуманность турок, расписывал их великодушие, честность, справедливость. Ничего другого не оставалось бедняге. Если бы он не покривил душой и не стал превозносить то, что ему было ненавистно, можно поручиться, что он не получил бы желанного епископства. Приведу еще один пример. Другой архимандрит, монастырь которого был разграблен курдами, приехал сюда просить о помощи. Этот с еще большим жаром описывал, как притесняют народ курдские беки и турецкие власти. Когда его жалобы дошли до «ососов», они не только не вняли его просьбам о помощи, но велели изгнать его из монастыря. И этот горемыка точно так же вынужден был отказаться от своих слов. Только после этого он был допущен в покой католикоса и уже не заикался ни о монастыре, ни о народе, ни о бесчинствах курдов. Больше того, этот архимандрит, всеми силами стараясь выслужиться перед «ососами», на одном празднестве провозгласил тост за здоровье султана. И это в то время, когда в Баязете и Алашкерте турки резали армян! Теперь, полагаю, тебе ясно, как здесь смотрят на этот вопрос.
Вардан не верил своим ушам. Ему казалось, что все это он слышит во сне. Он не мог постигнуть, как можно было дойти до такого полного бессердечия, граничившего с предательством. В этот трагический момент, когда народ очутился над бездной, когда его физическое существование и все его будущее висели на волоске, — в бедственный момент, когда взоры всего народа были с надеждой обращены к своему спасителю Арарату, — он встречает полное равнодушие со стороны своих духовных пастырей и видит их на коленях перед своим врагом, перед своим убийцей…
— Неужели все духовенство так настроено? — с волнением спросил Вардан.
— Нет, только «ососы»; они находят, что турецкое правительство поступает законно и справедливо и что те, кто ропщет и выражает недовольство, — клеветники.
— A-а, понятно! «Ососы» из той же разновидности людей, что и Томас-эфенди, а томасам-эфенди на руку турецкие порядки. Но почему они не берут пример с патриарха Нерсеса, с Хримяна и Нарбея, славные имена которых войдут в историю Армении?
— Ты очень наивен, мой друг, —
