Варшава в 1794 году (сборник) - Юзеф Игнаций Крашевский
Заплатят за кровь моих землевладельцев и холопов!
Король, говоря это, весь задрожал.
– Заплатят! – повторил он холодно и настойчиво, – заплатят!
Воевода медленно поднял глаза, поглядел на короля и головой дал знак согласия с его мыслью. Локоток говорил дальше:
– Хотели меня запугать и устрашить уничтожением моей земли, жестокостью вынудить, чтобы я отдал им в добычу Поморье, ещё и поклонился… но не реализовали, чего хотели. Зуб за зуб, буду и я жестоким, мы не простим ни белым плащам, ни золотым цепям, ни панам гостям, что на нас, христиан, как на охоту приезжают.
Король весь встрепенулся, но тут же начал остывать.
– Минута близка, – говорил далее Локоток, глядя на изумлённого и как бы недоверчивого воеводу, – я верю в моего Бога, Он не может допустить, чтобы безнаказанно преследовали христианский народ. Мы отомстим за наши кривды, а тех солдат раздавим. Ты не будешь ждать долго, я уверен! Нападу на них, когда знать обо мне не будут… и ожидать; но ты, воевода, должен быть мне помощью. В их крови сотрёшь свою вину.
Король замолк, вытягивая его на ответ.
– Милостивый пане, – начал Винч, – даст Бог, чтобы ваше пророчество сбылось. Пусть будет, как вы сказали. Но я боюсь их преимущества, надо напасть на разделённых. Численностью и бронёй преобладают над нами. Как тут посягнуть на эти ходящие железные колоды, от которых наши бессильные стрелы отпадают. А сколько притащилось их сюда на добычу.
– Не беспокойся, – отвечал король, – выбрать час – моя вещь. Подожду его, но на главный отряд я должен покуситься, чтобы самые достойные командиры головы положили… оруженосцы мне нипочём… Стяну их легко, комтуров и графов их алчу – и буду их иметь…
Они сами научили меня, что без шпионов войны нет. Найду их в лагере, они снуют около него, иду за ним… Смотрю и из глаз их не выпущу. Ты подожди, когда я начну, а услышишь наши сурмы, бросайся на отвратительных разбойников – в живых не оставлять никого… У меня также есть горсть солдат, которые их немецкому не уступят и так же окованные, храбрые и находчивые. У меня есть также венгры, что и чехам не уступят поля.
Король улыбнулся.
– Я должен только выждать минуты.
Локоток, докончив, смотрел ещё на молчащего. Обе свои сильные руки, жилистые, вспотевшие, он вытянул к нему.
– Дай же мне слово, Винч, мне и сыну.
Тут Казимир приблизился, тоже вытягивая руку.
– Воевода, – сказал он, – забудь же раз и вернись к нам… Мы спасём Польшу… помоги нам в этом. Просим тебя оба.
Воевода был взволнован, низко склонил голову, обе руки скрестил на груди.
– Сделаю, как приказываете, – сказал он коротко. – Сделаю, так помоги мне Бог. Я провинился, вы простили мой порыв, пусть Бог вам за это заплатит… Я ваш… ваш…
В голосе чувствовалось волнение. Он сложил пальцы двух рук в форме креста, вытянул их и, как знак креста, поцеловал, складывая на него клятву.
– Так помоги мне и спаси, Боже!
Король взял со стола стоящий крестик и, показывая на него, воскликнул возвышенным голосом:
– Винч, ты знаешь меня не с сегодняшнего дня! Я также клянусь простить тебя и в милости моей уверяю. С твоей головы не упадёт волоса. Ты спасёшь эту корону… С тобой я их преодолею, выгоню и кроваво запишу своё возвращение…
Казимир также живо подошёл и начал обнимать воеводу, который склонился ему до ног.
Когда таким образом соглашение было заключено, король, пользуясь временем, стал живо расспрашивать о силе крестоносцев, о дальнейших их намерениях, куда думали пойти: вернуться ли снова к Калишу? Воевода в немногих вещах мог объяснить королю – потому что знал только, на что смотрел, а, впрочем, немцы от него утаивали и молчали.
Между великополянами и немцами, хотя шли вместе, всё меньше было договорённости и согласия. Война, в которой они часто пытались защищать своих атакуемых и обижаемых братьев, всё больше раздражала с обеих сторон. Иногда должны были разделять лагерь, дабы не дошло до кровавых столкновений.
Горячей крови Наленчи часто возмущались, доставали меч, а немцы, уверенные в своей силе, напирали на них кучами, и должны были вмешиваться командиры; так их разнять было трудно.
Не один труп ночью с разбитой головой лёг потом и нашёлся утром под польскими или немецкими шатрами, так, что его днём стражи должны были выволакивать за ноги, чтобы никто не видел. Исчезали люди, а ненависть росла.
Маршал, согласно рассказам воеводы, всё меньше имел на него взглядов, принимал его холодно, никогда не приглашал, а когда являлся среди их пира, показывали ему, не скрывая, как он мало значил.
Сколько бы раз воевода не спрашивал о дальнейшем походе или хотел защитить свою землю, от него избавлялись насмешками и общими фразами. Ему ничего не доверяли и не слушались ни в чём.
Король слушал эти жалобы с великой радостью, видя из них, что великополяне в духе были приготовлены к отступлению от крестоносцев. Для этого был нужен только кивок.
Воевода, который той же ночью должен был вернуться в лагерь, собрался прощаться с королём и королевичем, не так, как их приветствовал, с опаской, но по-старому до колен их сгинаясь. Король обнял его, Казимир с улыбкой вытянул руки.
Вели его так к выходу.
– Не вырывайся сам, – добавил Локоток, – не выдавайся ни с чем, жди, пока я на них не ударю, а услышишь мои сурмы… Ты их знаешь, потому что тебя не раз на бой вызывали. Не играют они мягко, кричат, потому что к мести взывают! Маршалу кланяйся до последней минуты, чтобы те доверяли… Не будешь уже ждать долго, я верю в Бога – пусть Он тебя счастливо ведёт.
Воевода вышел из шатра, как пьяный, возродившийся, чувствуя себя очищенным – совсем другим, чем сюда входил.
Воздух для дыхания казался ему легче.
На шаг от порога его ждала неспокойная жена; он подошёл к ней и, обхватив руками, начал целовать, растроганный благодарностью.
– Бог платит! – шепнул он. – Я тебе этим обязан, верная моя, достойная Халка. Сталось, как ты вымолила у Бога, и хорошо сталось…
– Возвращаешься туда? – спросила воеводина, видя, что он хотел идти и глазами искал коня.
– Должен, немедленно, – сказал коротко воевода. – У меня есть панский приказ и я
