Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова
Но первая колонна, не дойдя и сотни шагов до кургана, принуждена повернуть назад: немыслимо выдержать частый ружейный огонь севастопольских штуцерников. Вторая колонна заваливает ров и взбирается по склону вверх, но ее сбивают штыками. Она убегает, оставляя на отлогости кургана и в волчьих ямах сотни тел.
Англичане против 3-го бастиона также отражены. Лишь через батарею Жерве части штурмующих прорываются на Корабельную слободку. Но здесь они принуждены стать обороняющимися. Хрулев лично становится во главе роты севцев, к нему присоединяются подносчики патронов, артельщики и кашевары. И защитникам Севастополя быстро сдаются сотни неприятелей, возмечтавших о себе, что стали хозяевами Севастополя. Покончив с окруженными полками французов, Хрулев так же успешно атакует батарею Жерве и вновь занимает ее.
Павлу Степановичу не пришлось побывать в деле. Еще нет семи часов утра, а союзники по всей линии вынуждены признать свою неудачу и поднимают парламентерский флаг для уборки убитых и раненых. Их потери – семь тысяч солдат и офицеров.
На плоской крыше Библиотеки князь Горчаков смахивает старческую слезу и жмет руки приехавшим к нему с докладом генералам.
– Ах, Павел Степанович, вы 'были правы! Об оставлении Севастополя теперь не будет речи.
– Прислушайтесь, князь, к тому, что говорят солдаты, – отвечает Нахимов.
– Да, да, что говорят наши богатыри, адмирал?
– Небось присмирел француз! Сбили, видно, спесь-то. Почаще бы его так угощать.
И Павел Степанович пытливо смотрит на главнокомандующего.
– Наступать, ваше высокопревосходительство, непременно наступать, вмешивается Хрулев.
– Как генерал сказал давеча: "Благодетели мои, вперед!" – так рванулись, боже мой!.. сапоги снимали, чтобы догнать. Насилу удержали, ну, просто умолили вернуться в укрепления, – рассказывает Керн.
– От Малахова ловко отбросили, – вспоминает с удовольствием Хрулев.
– Я думаю, я думаю, господа. Все надо учесть, – бормочет Горчаков. – Но прежде возблагодарим создателя, даровавшего победу православному оружию. Театрально князь закатывает глаза, театрально крестится.
"Наградила нас судьба главнокомандующим, – думает Павел Степанович, тот хоть не смешон был…"
Глава девятая и последняя. Навечно в Севастополе
И опять опостылевшее зарывание в землю, взрывы скального грунта, бесконечное исправление разрушений, замена разбитых неприятелем орудий и установка новых батарей по большому плану довооружения Корабельной стороны.
Два дня подряд собирался Павел Степанович на третью дистанцию к Александру Ивановичу Панфилову по случаю производства в вице-адмиралы этого последнего из живых наваринцев в Севастополе, и не выбрался. Тотлебен был легко ранен, но делами заниматься не мог, и все его обязанности почему-то непосредственно легли на адмирала. Так выходило, что больше и больше адресовались к нему всех отраслей работники обороны – саперы и прочие инженеры, доктора и коновалы, артиллеристы и интенданты. И никто не задумывался, что Павла Степановича перегружают, что вот пришло лето, благословенное крымское лето, а он выглядит много хуже, чем зимой. Все поступали так, потому что это был самый простой, самый удобный способ разрешать любые вопросы без проволочек и добиваться исполнения. К тому же адмирал слушал, записывал и распоряжался не протестуя; и даже усмехался, когда начинали возмущаться навязываемыми ему поручениями его адъютанты – от юного Костырева до положительного и умудренного жизнью Шкота. Девятнадцатого июня, окончательно убедившись, что вся неделя расписана до последнего часа, Павел Степанович сказал племяннику:
– Поезжай, Платоша, на третье отделение и поздравь вице-адмирала Александра Ивановича. Скажи: при первой возможности буду у него.
– Начнись у Панфилова атака или даже большое бомбардирование, вы бы, дядюшка, сразу выбрали время, – осмелился покритиковать капитан-лейтенант Воеводский. – А наверное, Александру Ивановичу обидно.
– Это я и без тебя понимаю, – отозвался адмирал. Он, однако, тут же, словно забыл о словах племянника, стал перечислять Шкоту требования, с какими тот должен был ехать в управление обер-интенданта при штабе Горчакова.
Павла Степановича выручала записная книжка, в которую с одинаковыми правами вносились и общие нужды обороны и частные ходатайства. Шкот должен был на Северной стороне пробыть до тех пор, покуда не отправят тысячи комплектов белья, и флотские рубахи, и пороховые картузы, и конические пули. Он должен был проверить поставку на пароходы донецкого антрацита до полной их бункеровки. А наряду с тем исхлопотать пенсион матросской вдове, оставшейся без ноги, так как женщина полгода стирала на бастион. Подлежали проверке исполнением по штабу Горчакова еще несколько таких дел. И самым последним было получение военных орденов для раздачи на бастионах.
Внезапно Павел Степанович задумался. Однако ж обида Панфилову в самом деле может показаться чрезвычайной. Александр с ним служит не год и даже не один десяток, а без малого три. Да, почти тридцать лет, с тех пор как Завойко привел его на "Наварин". Он был и на "Палладе", и на "Силистрии", командовал бригадою в дивизии Нахимова, и, наконец, являлся младшим флагманом на эскадре, командиром пароходного отряда.
– Черт, хоть в понедельник отправиться, – сказал он по привычке думать вслух. А Шкот обрадовался:
– Прямо к Горчакову?
– Да нет же, я Платону отвечаю. На третьем отделении буду…
– У главнокомандующего все нужды живо бы удовлетворили, коли вы отправитесь к нему.
– Не люблю переправляться, – отмахнулся Павел Степанович.
Адъютанты переглянулись. Конечно, дело не в переправе. Уже несколько недель адмирал избегает встреч с главнокомандующим. Отчасти поэтому ночует на бастионах, заезжает в город только освежиться и вытряхнуть из одежды пыль. А разумеется, невесело разговаривать с изолгавшимся генералом, который клянется… защищать Трою, но повседневно подготовляет сдачу Севастополя.
– Не хочу переправляться, тем паче скоро можно будет шагать с Николаевской на Михайловскую.
Адмирал имеет в виду усиленно ведущуюся постройку моста между Николаевской и Михайловской батареями. Горчаков заявил, что это необходимо для лучшего снабжения Южной и Корабельной сторон с Северной, но' кому же не ясно, что создают дорогу для отступления, для очистки города.
Шкот чувствует, что адмиралу горько вспоминать об этом предприятии горчаковского штаба, и торопится отвлечь адмирала.
– Я подобрал, ваше высокопревосходительство, документы на героев-матросов для награждения военным орденом.
– Оставьте мне на ночь, просмотрю. У Бирюлева брали сведения?
– У лейтенанта Бирюлева в отношении разведчиков Шевченко, Кошки и других?
– Вот-вот. Они действительно герои. Требуется находчивость и мужество, когда в опасной близости падает бомба и надо мгновенно вырвать трубку запала или завалить бомбу землей чем попадется под руку. Но тут, так сказать, действует инстинкт самосохранения, и мы знаем сотни тушителей бомб, хоть это ведет иногда к потере пальцев или всей руки, или даже к смерти…
Павел Степанович обволакивается ароматным дымком и машет длинным чубуком. Адъютанты с его разрешения закуривают самокрутки и внимательно слушают. Мысли о храбрости у Павла Степановича всегда неожиданны и в другой раз озадачивают.
– Да, у Бирюлева матросы ходят за смертью, навстречу ей отправляются, и когда обманывают ее, а когда принимают и объятия ее. Кошка Петр и Шевченко оба мне давно знакомы. Шевченко с "Марии"… Кошка еще в десантах абхазской линии был. Так вот, посмотрите на подвиг Шевченко. В неприятельской траншее смерть ждала лейтенанта Бирюлева, а Шевченко бросился его закрыть, стал живым щитом. Что я в этом вижу? Высшую дружбу воинов и сознание подчиненного, что офицер-начальник нужен команде больше прочих.
– И Кошка? – спрашивает Острено.
– Страшилище для англичан, – определяет Воеводский.
Павел Степанович недовольно качает головой.
– Это – что он прирезал несколько неприятелей, меньше стал приводить пленников? Поэтому именуешь его страшилищем? Нет, молодые люди. Я вам скажу, что Петр Кошка отличается нежным сердцем и чувством справедливости. Он одного черкеса не прирезал: не думая об опале у начальства, на Кавказе отпустил горца, попавшего к нему в руки. Да-с. А тут просвещенных англичан не милует. Я полюбопытствовал и установил, с какого времени это началось у нашего героя.
– Я тоже знаю, – вмешивается Острено. – Когда англичане трупы наших прикопали и выставили перед своими ложементами.
– Совершенно так. Кошка на эту издевку добровольно вызвался притащить поруганных для захоронения. И осуществил, да как ловко! Взял по пути английские носилки, просунул в сделанные им дыры руки убитого и на спине приволок. Шесть пуль попало в жертву англичан, а Кошка и царапины не получил… Но с тех пор он неприятелей жалеть перестал… И то, на Кавказе он 'был пришельцем, а здесь защищает Россию…
