Зинаида Чиркова - Граф Никита Панин
Узнав о прекрасно проведенной Орловым операции в Москве, Никита Иванович был неприятно изумлен — он и не предполагал в своем извечном противнике такие таланты прекрасного организатора. Он от души поздравил Орлова, не без зависти оглядывая его щегольской вид, а себе положил на душу — вперед не принижать человека, никогда не знаешь, что он может сотворить, когда придет его время…
Пока что Орлов был в силе и фаворе, хотя императрице уже становилось тяжело переносить его бесконечные измены. Едва он старался приласкаться к ней, проводил рукой по ее все еще прекрасному плечу, как тут же показывались у нее на глазах слезы, кипели и срывались. Болезненно и тяжело переживала Екатерина его ветренность, грубость и даже не обижалась, когда он отвечал ей иногда «Черт бы побрал тебя совсем», но становилось ясно всесильной самодержице, что личное счастье с этим красавцем невозможно, слишком различны они по природе — она отдавала ему всю душу, а взамен не получала ничего, даже преданности.
Флирт с Зиновьевой не давал покоя оскорбленному сердцу, и царица отослала Орлова в Фокшаны для заключения мира с турками — думала, может, за это время остынет к Зиновьевой, может, снова вернется к ней…
Нет, не остыл, а она не могла мстить, она не была Елизаветой, способной из-за пустячного наряда отправить соперницу в ссылку, вырвать язык и покарать кнутом. С тяжелым сердцем смотрела Екатерина на юную прекрасную соперницу и с грустью думала про себя, что все ей удается, а женского счастья нет и нет. И ее фавориты — лишь отчаянные поиски этого женского счастья, что всем им нужно только ее положение, богатство, власть, а к ней самой, как просто к женщине, не испытывают они никакой любви. Но она была рада обманываться…
Орлов отправился в Фокшаны — заключать мир с турками после таких блистательных побед русского оружия.
Глава четырнадцатая
Панин, обычно такой спокойный и медлительный, буквально ворвался в кабинет императрицы.
— Матушка, — чуть не со слезами закричал он, — да что же он делает?
Екатерина сидела за туалетом. Она только что закончила натирать лицо льдом, и оно, мокрое, покрасневшее, отражалось в зеркале.
Царица недовольно обернулась к Никите Ивановичу.
— Не могли бы вы, граф Никита, объясниться более четко? — презрительно произнесла она.
— Простите, государыня, — припал на одно колено Панин. — Но мысли путаются, когда я получаю такие известия…
И он подал ей донесение Обрескова.
Екатерина пробежала глазами депешу…
Не далее, как вчера в одном из писем к своему корреспонденту в Европе она с восхищением и гордостью писала:
«Полагаю, что мои ангелы мира находятся теперь уже лицом к лицу с этими противными бородачами турками. Граф Орлов — без преувеличения самый красивый мужчина нашего времени — должен казаться действительно ангелом перед этими неотесанными мужиками. Свита его блестящая и избранная, но, бьюсь об заклад, его особа затмит всех окружающих. Странная личность, этот посол. Природа была так щедра к нему, как в отношении наружности, также и ума, сердца и души»…
И вот, пожалуйста, сюрприз!
Незадолго до Фокшанского конгресса, где должен был быть заключен мир с Турцией, противники освободили Обрескова. Он прослужил в посольстве России в Константинополе почти тридцать лет, знал досконально эту страну, нравы ее правителей, превосходно владел турецким языком и почитал пользу России высшим в мире достоянием. Однако на конгресс он был назначен вторым лицом после Орлова.
А Григорий начал с того, что нарушил все инструкции государственного совета и не предъявил туркам первоначальных жестких требований. Мало того, взялся за обсуждение самого сложного вопроса, на что никто его не уполномочивал — о независимости Крыма. Турки сразу осмелели и поставили под сомнение сами переговоры. Когда же Осман-Эфенди пошел на важную уступку, Обресков потребовал срочно сообщить в Петербург. Здесь можно было найти компромисс, но Орлов запретил сноситься со столицей.
Тотчас по приезде на место он все поставил вверх дном. Граф и не думал заниматься порученным делом. На заседании конгресса затеял ссору с Румянцевым и грозил его повесить в присутствии турецких представителей. Прерывал переговоры для празднеств в Яссах и проводил время в маскарадах и балах, щеголяя в камзолах, расшитых бриллиантами, посланными ему Екатериной.
Наконец, кто-то по дружбе сообщил ему, что императрица нашла себе другого фаворита, и Орлов бросил все и поскакал в Петербург…
Худшего исхода для переговоров с турками не могло и быть.
От бешенства Панин даже изменил своему обычаю ходить медленно и говорить основательно и не торопясь…
Но Екатерина поняла его.
— Худо, Никита Иванович, — улыбнулась она ему мокрым лицом в зеркале, — да увидишь, какой прием тут ему устроим…
Прием в самом деле не заставил себя ждать. За три десятка верст до Петербурга кибитку Орлова остановили, показали инструкцию о карантине — всех, прибывших с мест, где гремела эпидемия, запирать в карантин — и поместили в Гатчину, во дворец…
Вечером того же дня, как приехал Орлов, кто-то увидел среди придворных экипажей кибитку — небось Григорий приехал на маскарад? Екатерина испугалась, знала, что гвардия за Орловых, убежала в апартаменты Панина…
Впрочем, тревога оказалась ложной!.. Но фавор Григория закончился, хотя императрица долго еще заискивала перед удалым молодцом…
Конгресс в Фокшанах закончился полным провалом для России. На следующем конгрессе в Бухаресте турки теперь не уступали, со дня на день ждали они, что Швеция выступит против России. Мирный договор был согласован лишь частично. Порта затаилась — на Дону и Яике появился Пугачев…
Война с турками не закончена, польские дела требуют настоятельного вмешательства, а Пугачев успешно занимает район за районом и направляется уже к Москве. Положение оказалось критическим.
Звезда Орловых закатилась, но появилась новая — Григорий Потемкин. Он тоже был членом государственного совета.
Накануне заседания совета Екатерина получила известие, что Казань разорена бунтовщиками, губернатор со своей командой заперся в кремле. Со дня на день ожидалось наступление Пугачева на Москву.
Никита Иванович пришел на заседание в крайне угнетенном состоянии — ничего хорошего ни внутренние, ни внешние дела не обещали.
Екатерина казалась крайне пораженной известием о восстании и объявила:
— Намереваемся мы оставить здешнюю столицу и ехать в Москву для спасения первопрестольной и всей внутренности империи, потому настаиваю сказать о том каждому свое мнение…
Потрясенные члены совета молчали.
— Никита, граф Панин, скажи хоть ты, — требовательно обратилась к нему Екатерина. — Знаю, что скажешь дельно, не молчи…
Никита Иванович поднялся.
— Не только хорошо сделает императрица, если оставит столицу и уедет в Москву, чтобы самой оттуда действовать, но крайне бедственно в рассуждении целостности всей империи…
Екатерина с облегчением вздохнула: отошла ее пора гарцевать на коне впереди войск.
Потемкин, наоборот, высказался в пользу поездки Екатерины. Прежний фаворит «с презрительной индеферентностью все слушал, ничего не говорил и извинялся, что он не очень здоров, худо спал и для того никаких идей не имеет».
Остальные молчали.
Вызванный из Польши генерал Бибиков, направленный против Пугачева, умер, надо было назначать на его место нового командующего войсками для подавления восстания.
Плодотворное заседание кончилось тем, что постановили послать к Москве дополнительные войска, возбудить московское дворянство последовать примеру казанцев и собрать ополчение, к Казани направить знаменитую особу с такою же полною мочью, как имел генерал Бибиков. Кого назначить вместо Бибикова, совет так и не посмел определить.
Никита Иванович волновался сильно. Он отвел Потемкина в дальний угол и предложил ему поддержать у императрицы кандидатуру своего брата, который несомненно согласится выступить против Пугачева, даже если его придется нести на носилках.
Потемкин не сказал ни да, ни нет — он только вошел в фавор, боролся еще с Орловым, и ему мало дела было до Пугачева и всех дел, вместе взятых…
Никита Иванович отправился к государыне.
Ей он изложил то же самое.
«Государыня, — писал он брату, — будучи весьма растрогана сим моим поступком, божилась передо мною, что она никогда не умаляла своей к тебе доверенности, что она совершенно уверена, что никто лучше тебя отечество не спасет, что она с прискорбием тебя со службы отпустила, что она не отважилась тебя призвать к настоящему делу по одному тому, что ты уже из службы вышел»…
