Кристиан Камерон - Тиран
Дальше к востоку пересаживались на свежих лошадей Травяные Кошки, десяток воинов Диодора — и сам Диодор.
— Эти господа подарили нам свежих коней, — сказал Диодор. Его шлем исчез, рыжие волосы казались на солнце совсем светлыми. У него была опасная рана на плече, одна петля нагрудника разрублена. — Здесь было жарко. Я думал, мы отступим?
Киний пожал плечами.
— Поздно.
Диодор сражался со своим панцирем. Ситалк протянул ему кожаный ремень. Вдвоем они привязали нагрудник плотнее. Никий собирал выживших в один отряд.
— Где царь? — спросил Диодор.
Киний плетью показал на запад.
— Царь идет, — сказал он.
Люди бросали свои дела, прислушивались, и он крикнул, показывая на поднимающуюся за театром битвы пыль:
— Царь идет!
Эти слова пронеслись по равнине, как огонь по сухой траве.
Диодор цинично улыбнулся.
— Конечно, идет, — сказал он и хлопнул Киния по спине. — Поехали навстречу.
Киний сделал плетью знак, и ольвийцы последовали за ним, а справа плотным отрядом ехали Травяные Кошки.
Они ехали на север, и к ним присоединялись все новые люди — раненые и те, с кого хватило битвы, но кто сейчас изменил свои намерения. Киний никого не бранил. Он только собирал всех, не отрывая взгляда от штандарта с конским хвостом.
Все саки и все македонцы смотрели на этот штандарт. Для одних священный знак, для других — знак присутствия царя. Киний собирал людей, а центр водоворота перемещался, двигался на север, вырывая из боя тех, кого удавалось вырвать.
Земля просохла, и смертоносное облако праха наконец начало подниматься.
Двигаясь на север, Киний продолжал наблюдать за боем. Лошади македонцев устали — устали не от битвы, а от похода в целом, и если саки отступят, македонцы не смогут их преследовать. Поэтому он невозбранно выводил своих людей из боя, а македонцы ничем не могли ответить, только смотрели.
На это ушло время, и он успел увидеть слишком много. Придавленное конем Аякса тело Никомеда на расстоянии длины копья от изувеченных останков предателя Клеомена. Ликела со сломанным копьем, прошедшим через все тело, и пухлого, похожего на жреца Агия с разрубленными лицом и шеей: он больше никогда не будет читать наизусть Поэта. Ольвийская конница приняла на себя главный удар первого македонского натиска и дорого заплатила за это.
Варо, вождя Травяных Кошек, с его приближенными окружало кольцо мертвых врагов, словно крепость на холме. Выжившие были мрачны.
Киний собрал их всех и, пока внимание врага оставалось прикованным к штандарту с конским хвостом, двинулся на север.
И тут штандарт упал.
Все саки закричали, и, несмотря на то, что тысячи голосов звучали невнятно, Киний разобрал слово. Саки кричали:
— Бакка!
К этому времени с Кинием было почти двести человек: ольвийцы и пантикапейцы, Диодор и Андроник, Кен и Ателий, Герон и Лаэрт с перевязанной рукой; два десятка Травяных Кошек и горсть окровавленных Стоящих Лошадей, а также Никий, Патрокл и его отряд. Он прошел вдоль фланга так далеко, как сумел решиться, и молился Афине, чтобы его двум сотням, как удару Кам Бакки, удалось еще на несколько минут отвлечь внимание Зоприона и его войска. Солнце в небе стояло высоко над облаком пыли.
Он показал туда, где упал штандарт.
— Там Зоприон! — крикнул он все еще сильным голосом. Ситалк вложил ему руку копье.
Киний посмотрел на друзей. За рекой нет никакого дерева, и он не на той лошади, нет брода, вообще все это — чистое безумие. Но ощущение победы, пронизывавшее его, именно то самое, и поэтому он знал, что час пробил. И хотел увидеть, чем все кончится.
— Голова Зоприона — свадебный выкуп за Страянку! — крикнул он. Они рассмеялись. Эллины и саки смеялись, и их смех был ужасен.
— В атаку! — сказал Киний в последний раз.
Лошади македонцев спотыкались и едва шли, многие всадники сражались спешившись. Двести человек Киния появились из пыли, внезапно ударили по красным плащам и опрокинули их. Многие погибли, но многие отчаянно дрались.
В облаке пыли Киний отыскал Филиппа Контоса. Лошадь встала на дыбы, великолепный плащ отлетел, Киний узнал всадника и окликнул. Контос тоже узнал его; в грохоте доспехов, под топот лошадей они сошлись грудь к груди. Контос не уступал Кинию, отвечая ударом на удар, их кони кусали друг друга, жеребец врага-полководца был лучше, чем у Киния, но Контосу не повезло, самый слабый удар Киния достиг цели, и пальцы руки, державшей меч, вдруг осыпались, как ветки под ударом топора. Противник упал на спину лошади, а с нее на землю. Киний объехал вокруг него: ему нужна была лошадь Филиппа и его копье. Контос держал в руке узду, ярость боя схлынула, он смотрел на Киния, но прежде чем Кинию пришла в голову мысль о милосердии, Ателий заколол Филиппа.
Киний развернул коня и осмотрелся. Впереди Кен, спешившись, собирал копья, Ситалк приканчивал своего противника. Ателий проехал рядом, стреляя излука; каждый раз, накладывая стрелу на тетиву, он поднимал лошадь на дыбы, чтобы быть выше, и после каждого его выстрела пустело еще одно седло. Пока Киний трогал с места своего коня, Диодор схватился с военачальником, ударил тяжелым копьем, но копье фессалийца попало ему в нагрудник и сбросило с лошади. Киний вонзил пятки и колени в бока лошади, и та полетела над землей. Мелькнул меч Киния, разрубил глаза и нос фессалийца; кто-то ударил Киния по шлему, он не глядя тоже ударил назад, обернулся и увидел, как Ателий поднял на дыбы коня, чтобы выстрелить и не позволить противнику нанести второй удар. Меч Киния рассек нападающему бедро, а в прорезь его бронзового шлема прошла стрела Ателия; Киний схватил Диодора за руку и посадил за собой, а Ателий продолжал стрелять по сражающимся.
Я больше не полководец, подумал Киний. Он увидел лошадь Контоса, скачущую без всадника, поехал к ней, но Ателий опередил его с арканом. Диодор соскочил с коня Киния и сел на чужого.
— Аполлон, да он гигант! — воскликнул он.
Они были почти одни — в минуте от битвы, которая передвинулась к югу. Земля высохла, и пыль поднималась быстрее — знакомая пыль, которая сопровождает любую битву. Ничего не видно на расстоянии броска копья — даже еще ближе, люди движутся в пыли, как призраки.
Киний перевел дух, осмотрелся, нажал пятками на бока коня, и понес его вперед. Киний успел обрадоваться этому и снова оказался в центре безумия.
Что-то изменилось. Шум стал иным, а вся масса сражающихся переместилась на запад, как океанское течение. Киний поскакал туда. Несколько ударов, и его клинок вонзился в кость руки противника, застрял там, и меч остался в ране. Времени на сожаления не было — у Киния еще оставались кинжал и плеть; он использовал то и другое, тесня очередного противника, стегнул сакской плетью по лицу и добил кинжалом, сжимая коленями бока лошади, чтобы не упасть.
Что-то попало ему в бедро — вспышка боли, ничего больше; копье между его ногой и боком лошади. Он ухватился за это копье, вытащил из ремня подпруги и упал на землю: подпруга разорвалась.
Он не почувствовал удара, который сбил его.
Вокруг конские копыта, хрип, пронзительное ржание, а он не может встать — не слушается правая нога. Пыль во рту, она забила горло, лошадь наступила на него и перешагнула, не испытав своей тяжестью прочность его нагрудника, а он все еще не может дышать — повсюду пыль, и копыта, и копья.
— Киний! — закричал Кен. Он обеими руками вращал копье, действуя им как фракийским мечом, расчищая пространство вокруг командира, и тут же Ситалк нацелился копьем и с силой метнул его, убил человека справа от Киния, потом сбросил с лошади другого, провел лошадь мимо Киния, Кен схватил того за одну руку, Никий — за другую, и подняли.
Ателий держал еще одну лошадь. Он улыбнулся, его лицо — маска из грязи, глаза горят. Где-то за ним послышались крики «Аполлон!», и Ателий сунул руку в свой горит и достал очередную стрелу.
Правое бедро Киния в огне, нога не повинуется ему. Он может лишь стоять на спине своей новой лошади — садиться больно, и не может сжать колени. Он посмотрел направо и налево — и ничего не увидел, кроме облака пыли и людских теней, но справа от него звучал пеан Аполлону, и он слышал, как движутся вперед ольвийские гоплиты. И не видя, он понимал, что происходит: невидимые в пыли македонские ветераны отступают.
Где-то в пыли на поле боя наконец появился царь. Ничто иное не могло объяснить такой поворот.
Они победили. Киний знал это ощущение, пережитое во сне, — уверенность в победе.
Он посмотрел на своих друзей и, ни слова не говоря, снова окунулся в пыль; несмотря на рану, он чувствовал в себе силы бога, чувствовал демона, который в огне битвы поднимает человека выше его возможностей. Он был уверен, что это его последние мгновения, и намерен был до конца скакать на коне судьбы. Он следовал за Ситалком, который оставлял за собой полосу мертвых. Впереди, в облаке, враг. Впереди — там — друзья.
