Николай Задорнов - Капитан Невельской
— Это люди без долга и чести, — сказал, выйдя от него, капитан.
Наутро Невельской и Корсаков встали в четыре часа, написали письма генералу и родным в Россию. Кони были поданы. Проводить отъезжающих явились чиновники. Приехал и Фролов. Невельской не подал ему руки, сдержанно поклонился.
Фролов очень беспокоился за своего родственника, приказчика Березина, который вел караван в Аян. Невельской догонит его в тайге на тракте. Что там будет? А ну как он накинется на Березина и сорвет на нем зло? А Березин единственный человек, на которого можно положиться. Но как втолкуешь это Невельскому? Фролов и боялся капитана, и рад был бы замять происшедшую ссору, и не мог решить, как поступить, писать ли жалобу. Подозревал, не нарочно ли сказаны Невельским оскорбления. Он ведь друг генерала!
Вечером в двухстах верстах от Якутска, на станции, которая находилась в юрте, крытой дерном, Невельской сказал Мише, показывая на молодую полную якутку, выносившую ведро с молоком:
— Смотри какова! Глаза черные и разрез как у чилийской красавицы. А формы?
— Не в моем вкусе…
— Посмотри, сколько в ней живости, женственности, при ее полноте. Какая свежесть!
Над тайгой летели караваны гусей и лебедей.
А еще через неделю в глухой и по-весеннему голой тайге Корсаков и Невельской прощались, стоя среди кочек, там, где тропа двоилась. Правая — аянская — шла прямо в воду, в болото, и, как говорили якуты, надо было ехать десять верст по воде. Левая шла в горы, но за ними — по слухам — тоже болота.
Корсаков ехал налево, в Охотск, наблюдать за перенесением порта, за движением грузов по охотской дороге. Невельской — на Аян.
Проводники попрощались и разъехались на вьючных лошадях. Один из якутов сидел на иноходце, ожидая капитана и держа в поводу его коня. Казак, спутник Корсакова, трусил за вьюками, ушедшими на Охотск.
— Налево пойдешь — коня потеряешь… — пошутил Миша.
— Направо пойдешь — голову потеряешь… — добавил Невельской.
Они постояли, глядя друг другу в глаза, и подали руки.
— Прощай, Миша, дорогой мой друг! Прощай, брат! — сказал Геннадий Иванович. — Один ты желал мне всегда добра!
Корсаков заморгал.
— Верь мне, кто полюбил в тридцать пять лет, тот никогда не разлюбит. Я люблю ее и не разлюблю никогда! Прощай!
Они обнялись и трижды крест-накрест крепко поцеловались.
Миша дал шпоры своему коню и стал догонять поехавшего вперед проводника.
Невельской сел в седло и тронул коня. Вскоре он въехал в болото и поднял ноги на седло. Лошади шли по брюхо в воде.
…Через потоки грязи, болота, тайгу, по рекам пробирался Невельской на Аян, проклиная новую компанейскую дорогу.
Не раз винил он себя, что зря обидел Фролова, что груб с людьми. Но на станциях опять кричал, требовал старшин, угрожал. Грузы всюду лежали, лошадей не было, люди, назначенные следить за транспортировкой, пьянствовали. День ото дня убеждался он, что все остановилось, никто ничего делать не хочет.
— Почему же нет коней? — спрашивал капитан на одной из станций.
— Нету… — отвечал горбоносый низкий якут, плотный и широкоплечий, родовой староста и местный богач, державший, по слухам, всю округу в кулаке.
— Где двести пятьдесят коней, которых ты обязан был выставить?
Якут молчал.
Другие якуты, собравшиеся тут же, с ненавистью смотрели на Невельского. Он налетел внезапно. Якуты были далеки от той цели, которой их обязывали служить. Они видели в Невельском только злого чиновника.
— Приготовить розги! — велел казакам Невельской.
Якут встревожился.
— Вашескородие, хороший господин… — заговорил он, а глаза его забегали.
— Ты староста? Ты должен был поставить коней? Так вот я тебя выпорю и будешь знать… — сжимая кулак и поднося его к лицу старосты, грозно сказал капитан.
Пришли казаки с розгами. Явились понятые, двое стариков — один русский, другой якут.
— Мер-завец! — крикнул капитан на повалившегося в ноги старосту. — Будут кони или нет? Или запорю тебя, мерзавца…
Он схватил богача за ворот и тряхнул его.
— Будут, будут…
— Я вас выучу, что значит не исполнять приказание генерал-губернатора!
Невельской на всех станциях требовал собирать людей и распекал старост… Одна была у него надежда, что впереди идет Березин с караваном и грузы, нужные для Камчатки, доставит вовремя.
В десяти верстах от перевала через хребет сплошь лежал снег. Невельской измерял его глубину — в среднем было пять четвертей, но чем дальше, тем снег становился глубже. Кони выбивались из сил.
Невельской велел искать оленей, а сам расположился на компанейской станции, которая находилась в землянке. На плоской бревенчатой крыше ее — толстый слой снега, вокруг — ни единой постройки, только загон для лошадей, и тот почти не виден из-за снега. Куда ни кинь взор — всюду снег и снег. Тут уж толщиной в сажень. Из сугробов торчат редкие лиственницы и тощие белые березы. Вдали за лесом сияет гребень хребта.
Якут-смотритель послал за оленями. Капитан велел делать себе широкие охотничьи лыжи.
Тут еще стояла зима.
— Никогда не бывало на нашей памяти, — говорил один из казаков, сопровождающих капитана, — чтобы в эту пору держались такие холода…
Глава третья
ПАРУС КИТОЛОВА
Василий Степанович Завойко готовился к лету, к переезду на Камчатку. Он был назначен на должность губернатора Камчатской области, надеялся, что со дня на день должен стать контр-адмиралом, и беспокоился, почему указ об этом не приходит.
Он с нетерпением ожидал вскрытия льда и прибытия судов, которые зимовали в Охотске и должны были перевозить людей и грузы из Аяна на Камчатку. Он чувствовал прилив сил и готов был к деятельности.
Поздняя и холодная весна связывала ему руки. Вдали море вскрылось давно, но у берегов широкой и крепкой полосой стоял лед, и вся бухта была во льду, а на сопках и в тайге лежали глубокие снега. Завойко знал, что за хребтом страшная распутица, что на болотах сейчас утонешь в море грязи и что Березину нелегко пробиваться с караваном. Давно уже посланы якуты встречать Невельского.
Завойко уверен был, что Невельской запоздает к началу навигации и упустит время: чего доброго, провалит все — вот тогда, полагал он, Николай Николаевич и все высшие лица в Петербурге увидят, на кого они возложили надежды и что за человек Невельской! Как же можно поручать такое дело неопытному человеку, выдвинутому по протекции! Василий Степанович считал, что теперь дела лучше пошли бы без Невельского.
«Я сам бы все закончил на Амуре так же успешно, как начал. Там Орлов — мой человек, который доведет все до конца без треска и шума, получше Невельского. Орлов еще проверит все его открытия как следует. Все это дело начато Компанией и Компанией должно быть завершено. Так судит и дядюшка, и не может судить иначе. Я же сразу увидел Невельского, каков он! Поручили ему Амур! Ну вот, пусть и расхлебывает теперь! Лето на Амуре наступило, а его нет. Они еще поклонятся Завойко, который много лет печется об этом».
Василий Степанович сидел в магазине, разбирал свой запас гаванских сигар.
Нужно было четыре тысячи штук приготовить Михаилу Семеновичу Корсакову, тот просил для дяди, сенатора Мордвинова, чтобы послать в Петербург. А еще нужно перед уходом на Камчатку отправить сигар дядюшке Фердинанду Петровичу и братцу Василию Егорычу, которым уже послана часть по осени и еще по посылке зимой.
Прибыв на охотское побережье, Завойко, как человек практичный, быстро понял, чем могут быть полезны китобои. Апельсины и бананы с Гавайев, кокосовые орехи, муку, консервы, разные вещи он получал от них. Но апельсины и бананы в Питер не пошлешь. А хорошие сигары, настоящие гаванские, любит покурить каждый наиважнейший вельможа в столице, а при нынешних пошлинах таких сигар там не достанешь ни за какие деньги. У Завойко запас их не переводился.
Послышались колокольцы, и вскоре прибежал старик молоканин, живший в доме у Завойко, и сказал, что якуты приехали, Березин с караваном на подходе и, видно, завтра будет.
— Ну слава богу! — сказал Завойко, поднимаясь с табуретки, перед которой двое компанейских приказчиков в меховых сюртуках, стоя на коленях, укладывали сигары.
— И этот… ну… приехал… как его… — продолжал старик, — Невельской!
— Что ж ты, старый дурень, молчишь! Полтавской галушкой подавился? Осел!
Завойко пошел в дом, переоделся в мундир и вошел в гостиную, где его ожидал капитан.
— Дорогой Геннадий Иванович, — широко улыбаясь и раскидывая руки, воскликнул Завойко, — как рад я вас видеть, как рад! Что же, думаю, не едет Геннадий Иванович! Ну как же, как же, наш дорогой, проехали вы, какие новости, как там его превосходительство Николай Николаевич?
