Дело всей России - Михаил Харлампиевич Кочнев
Аракчеев дремал, раскачиваясь на мягком сиденье.
У самой подошвы горы тарахтят экипажи. Еще минута, другая — и они приблизятся на расстояние выстрела.
Усталое солнце садится за далекими курганами. Лучи его скользят над землей, сверкают на спицах крутящихся колес.
— С богом... — сам себе шепнул Гудз и взвел курок.
Один за другим громыхнули два выстрела. Над кустарником поплыл синеватый дымок. Пулями выбило стекло из дверцы кареты, но сам Аракчеев остался цел. Он так был перепуган, что на какое-то время утратил способность разговаривать. Клейнмихель, сидевший с ним рядом, задергал шнур, протянутый к кучеру, тем самым приказывая гнать еще быстрей.
Лишь в деревянном дворце Аракчеев снова обрел дар слова. Спросил Клейнмихеля:
— Это по нам стреляли на горе?
— По куропаткам, но спьяна попали не туда, куда им надо, — плел Клейнмихель.
— Нынче же очистить гору от кустарников. Заросли, подступающие к дороге, вырубить по обеим сторонам на полверсты, — приказал Аракчеев. — Не откладывая до утра, вывести на порубку всех жителей. Завтра к вечеру на дороге от Чугуева до Харькова не должно остаться ни одного куста, ни одного камня на указанном расстоянии. Головой отвечаешь за исполнение...
Толпы чугуевцев под присмотром унтер-офицеров той же ночью были выгнаны на очистку Чугуевской дороги.
Утром к ногам Аракчеева, когда он после завтрака спустился на первый этаж, упали жена и мать полковника Салова. Просительницы, забыв не только о женском, но и человеческом достоинстве, ползали у него в ногах, голосили, называли его такими возвышенными словами, каких достоин бывает лишь истинный герой. Вдоволь наслушавшись их воплей, Аракчеев вынул из кармана сорванные с коменданта эполеты и швырнул их просительницам:
— Прощаю вашего дурака и оставляю комендантом здешним. Но пускай второй раз мне не попадается, второго прощения не будет...
Всю ночь и весь день вооруженные топорами и пилами чугуевцы сокрушали рощицы и дубравы, подступившие к Чугуевской дороге.
Весь день нарочные развозили пакеты по всем округам поселения 2‑й уланской дивизии.
Аракчеев больше суток никуда не выходил и не выезжал из деревянного дворца.
Жители Чугуева — все, кто был поставлен под ружье и кто не был поставлен, — ожидали новой, еще более страшной кары.
15
Земля слухом полнится. На Харьковской ярмарке только и говорили о том, что каждый день творится в Чугуеве. Стало известно об избиении женщин в поле. Очевидцы рассказывали о столбах, поставленных на полковом плацу в Чугуеве. Самые смелые поехали в Чугуев, чтобы посмотреть своими глазами на все там происходящее.
Рылеев с Бедрягой, прежде чем покинуть ярмарку, решили еще раз съездить в Чугуев. На поездке настоял Рылеев, вынашивавший замысел большого исторического сочинения о казаках.
Главной же причиной его вторичной поездки в Чугуев было страстное желание вступиться за несчастных казаков, смягчить жесткое сердце генерального карателя. С этой целью Рылеев, забыв о личной безопасности, написал горячее обращение к Аракчееву, как самому близкому другу царя, с призывом к великодушию и состраданию. Рылеев заступался за казаков и возлагал всю вину за волнение на тех начальников, которые чинили и чинят казакам всякие притеснения вопреки обещаниям, данным казакам самим царем, а следовательно, и самим Аракчеевым. Бедряга одобрил этот очень рискованный замысел друга.
Юная жена Рылеева трепетала перед грозностью событий, в которые по своей воле ввязывается ее супруг. Ей понятно было его стремление помочь жестоко обиженным, но она не знала, чем все это может кончиться для самого Рылеева. Страшась возможных неприятных последствий, она все же одобряла решимость своего мужа вступиться за людей, совершенно незнакомых ему.
Дрожки катились по Чугуевской дороге. Рылеев обратил внимание — справа и слева рощицы и дубравы отступили на полверсты от дороги. Свежесрубленные кусты и деревья зеленели, как весной. Это было похоже на прощальную улыбку.
Унылым погребальным звоном встретил Чугуев Рылеева и Бедрягу. По главной улице к городскому кладбищу медленно двигалась похоронная процессия. Рылеев и Бедряга сошли с дрожек, обнажили головы перед скорбной толпой. На попах сверкали парчовые ризы. Пахло ладаном. И плач стоял невообразимый. Плакали не десятки и даже не сотни, а тысячи людей. Впереди процессии на головах казаки несли тридцать белых дощатых крышек, а сзади попов тащили на полотенцах тридцать гробов с забитыми насмерть поселенцами.
В гробах лежали отставные и неотставные казаки, с некоторыми из них Рылеев совсем недавно познакомился в Харькове. Стиснув зубы, смотрел он на проплывавшие мимо гробы и мысленно произносил имена убиенных:
— Яков Ламанов... Гавриил Пылев... Леон Романов... Жихарев... Малафей Трубчанинов... Пастухов... Григорий Черников... Бочаров... Храмцев...
Версты на три протянулось печальное шествие, сопровождаемое на всякий непредвиденный случай сильным конным караулом.
Долго Рылеев и Бедряга стояли с обнаженными головами. Рылеев не уставал повторять на французском:
— Тиран, ну и тиран... Палач, ну и палач...
А гробы с мертвецами все несли и несли мимо. Не переставали скорбно рыдать колокола.
Похоронная процессия текла и текла.
— На плацу вешать кого-то хотят, — послышался голос из толпы зевак.
Рылеев и Бедряга направились к деревянному дворцу на горе. Рылеев решился незамедлительно исполнить задуманное.
Нелегко было прорваться сквозь пешую и конную охрану, со всех сторон оцепившую дворец. Однако Рылееву и Бедряге удалось дойти до крыльца.
— К кому и зачем? — встретил их вопросом первый караульный заслон.
— К сиятельнейшему графу их превосходительству Алексею Андреевичу с посланием в его собственные руки, — объяснил Рылеев.
На первом этаже тем же вопросом встретил посетителей адъютант Блюменталь. Рылеев повторил свой ответ. Блюменталь потребовал передать послание ему. Но Рылеев не согласился. С трудом удалось дойти до лестницы, что вела на второй этаж.
На нижней ступени лестницы стояли четыре вооруженных богатыря-гренадера. Адъютант поднялся наверх к графу и застрял там. Долго Рылеев и Бедряга стояли под лестницей в ожидании приглашения. За их спиной, с ястребиной зоркостью следя за каждым их движением, теснилась целая куча вооруженных стражников, готовых броситься на них по первому же знаку.
Наконец наверху раздались шаги, к лестнице подошел сам Аракчеев, в армейском мундире и форменных сапогах. Из-за его плеча выглядывал лысый Клейнмихель.
— Господин Рылеев и господин Бедряга, — повторил адъютант, — желают передать послание
