Вельяминовы. За горизонт. Книга 1 - Нелли Шульман

Он не двигался, глядя на изящную, словно куколка, малышку. Инге сам ее вымыл, осторожно касаясь легких, как пух, рыженьких волос на круглой голове, над трогательными ушками. Личико было спокойным, девочка словно спала:

– Врачи считают, что она умерла, пока я ехал к телефонной будке. Когда русские ударили Сабину машиной, у нее отслоилась плацента, началось сильное кровотечение. У девочки остановилось сердце. Еще месяц, и она бы появилась на свет здоровым ребенком. Наша доченька, наша Констанца… – в теплой воде тельце порозовело. Глаза прикрывали темные реснички. Инге, ученый, знал, что смерть необратима:

– Она не дышала, сердце не билось, после операции ее оставили в морге, в холодильнике. Но ведь случаются чудеса… – он почти ожидал услышать обиженный плач младенца:

– Констанца поднимет ресницы, откроет глаза, и я увижу, какого они цвета… – Инге увидел, аккуратно вытирая дочь. Под ресницами прятались глаза Сабины, цвета темной вишни:

– Словно у тети, – понял юноша, – она бы выросла похожей на тетю. Она пошла в Сабину, тоже невысокая, хрупкая… – завернув дочь в пеленку, дождавшись, пока медсестра выйдет, Инге заплакал. Он плакал, надевая на нее чепчик, касаясь мягких щек:

– Я тебя не уроню, – пообещал Инге, – я умею носить младенцев. Мы все носили маленькую Лауру, когда она родилась… – устроив девочку в одеяльце, он покачал крохотный сверток:

– Она такая легкая. Она бы набрала вес, оставался еще месяц. Она бы стала переворачиваться, садиться, ползать… – горло перехватило слезами, – я бы сделал ей высокий стульчик и деревянного коня. Я умею, Пауль меня научил… – Инге прижал к себе дочь:

– Мы бы поехали в горы, с палаткой… – слезы капали на лицо ребенка, – пекли бы картошку, на костре. Ты бы шлепала по озеру, я бы рассказал тебе о созвездиях, как мне рассказала тетя… – он едва справился с болью, в сердце. Инге подышал:

– Я бы научил тебя цифрам, а мама, рисованию. Ты бы стала ученым, или художником. Пойдем, Констанца… – он вытер рукавом халата лицо, – мама с тобой попрощается… – коридор хирургического отделения, на третьем этаже, пустовал:

– Все на пятиминутке, – понял Инге, – никто нам не помешает… – он подумал, что надо сходить в церковь, к пастору:

– Сначала пусть Сабину выпишут из больницы. Это месяц, а то и больше. Потом мы устроим похороны. Мама Клара останется с нами, а тетя Марта… – Инге вздохнул, – ей надо вернуться в Лондон. Она будет нас допрашивать, с норвежскими службами, такого не избежать… – Инге не хотелось вспоминать русских:

– Никогда в жизни я и ногой в их страну не ступлю, – зло пообещал себе он, – по их заданию убили маму и папу, они лишили нас дочери. Впрочем, хорошо, что мерзавцы, во главе с господином Андреасом, поплатились за свои преступления… – в палате Сабины задернули шторы.

Вдохнув запах лекарств, удерживая девочку, Инге присел на кровать. Жена лежала, с капельницей в руке, вытянувшись на спине. Царапины и ссадины, на бледном лице, смазали йодом. Из-под госпитальной косынки выбивались кудряшки, цвета темного каштана:

– У девочки, у Констанцы, такие же, – понял Инге, – она тоже курчавая, только рыженькая… – юноша, осторожно, нашел под одеялом маленькую ладонь. По словам доктора, даже после выписки из больницы Сабина должна была оставаться в кровати:

– Три месяца, а то и больше, – заметил врач, – переломы таза срастаются медленно. Ей нельзя двигаться, пока позвонки не встанут на место. Вам придется нанять сиделку, когда закончатся школьные каникулы… – Инге велел себе пока не думать об этом:

– Сабина оправится, за будущий год, и мы поедем в Америку. Там она окончательно встанет на ноги… – он пожал знакомую ладонь:

– Милая, это я, Инге. Я здесь, я с тобой… – Сабина слышала его голос, словно сквозь туман. Она помнила резкую боль, в пояснице, горячую кровь, между ног:

– Русские ударили меня машиной, я пыталась подняться, прибежал Инге… – дальше была только чернота:

– Ребенок, что с ребенком… – девушка встрепенулась. Теплая рука погладила ее ладонь:

– Тебе нельзя вставать, любовь моя. Тебя оперировали, у тебя переломы… – Инге не знал, что сказать дальше:

– Я… я принес тебе… – он оборвал себя. Сабина, с трудом, подняла веки. Инге одной рукой удерживал крохотный сверток, в сером одеяльце. Она, почему-то, все сразу поняла:

– Дитя не выжило… – слезы брызнули из глаз, – Инге хотел, чтобы я попрощалась с малышом. Я даже не знаю, мальчик это, или девочка… – Сабина постаралась пошевелить губами:

– Спасибо, милый. Дай, дай мне… – Инге плакал:

– Это девочка, милая. Я не успел тебе сказать, я подумал, что было бы хорошо назвать ее Констанцей. Она рыженькая, а глаза у нее твои, темные… – вспомнив, что Сабине нельзя приподниматься, Инге устроил дочку на ее груди. Аккуратно взяв руку жены, он положил тонкие пальцы на чепчик. Лицо Сабины было мокрым от слез:

– Девочка, наша девочка. Бедный Инге, он считает себя виновным в случившемся. Это все из-за его работы… – Инге наклонился к уху жены:

– Мы поедем в Америку, когда ты оправишься, – шепнул он, – там хорошие врачи, я буду работать на армию, контракт очень выгодный… – Сабина дрогнула ресницами, влажные губы дернулись:

– Нет, – услышал Инге, – не надо изменять себе, милый, даже из-за меня. Не надо, Инге, у тебя своя дорога, не сворачивай с пути… – он приник губами к ее виску:

– Мама и тетя Марта сегодня прилетают в Осло. Мама останется с нами, на все лето. Я напишу дяде Эмилю, приглашу его погостить, с девочками. Он отличный врач, у него самого были такие травмы. Он тебе поможет, обязательно… – Сабина ощутила горячие слезы, на своей щеке:

– Прости меня, милая, прости… – Инге уткнулся рыжей головой в ее плечо. Он обнимал ее и девочку:

– Прости, пожалуйста, я во всем виноват… – он сполз с кровати, встав на колени, удерживая их:

– Простите меня, простите… – Сабина погладила его волосы, заплаканное лицо, прикоснулась к чепчику девочки:

– Не надо, милый, – выдохнула она, – не надо. Не вини себя, я встану на ноги… – она трогала лицо дочери:

– Глазки, реснички… – Сабина провела пальцем по щеке ребенка, – доченька, наша доченька, спи спокойно. Прощай, Констанца…

Найдя руку мужа, она положила его ладонь поверх своей: «Все будет хорошо. Мы вместе, навсегда».

Часть третья

СССР, июнь 1957 остров Возрождения, Аральское море

В полукруглой аудитории, для семинаров, открыли окна. Ветер с моря играл шелковыми портьерами, солнце било в черную, грифельную доску. Наверху, изысканным почерком, сообщалось:

– Навстречу июньскому пленуму ЦК КПСС. Доклад кандидата медицинских наук, товарища Кима: «Использование хорионического гонадотропина в фармакологии». Приглашаются работники медицинского и биологического секторов института…

Профессор Кардозо, склонив голову, усмехнулся. Взяв тряпку и мел, Давид исправил ошибки. За десять лет ГУЛАГа, товарищ Ким, в прошлом офицер японской императорской армии, и сотрудник отряда профессора Исии, так и не приучился писать грамотно:

– Но откуда ему было узнать русскую орфографию… – Давид прислонился к трибуне, – беднягу загнали чуть ли не на Таймыр…

Получившего советский паспорт, ставшего корейцем Кима, привезли на остров с началом оттепели, как теперь говорили о хрущевских нововведениях. Политику сотрудники Давида не обсуждали, но профессор, краем уха, слышал, что пленум разберет деятельность так называемой антипартийной группы Молотова, Кагановича и Маленкова:

– И примкнувшего к ним Шепилова… – он достал из кармана халата дорогой, итальянский блокнот – надо устроить партийное собрание, по результатам пленума. Впрочем, это дело парторга, а не мое… – секретарь у них был освобожденный, из числа сотрудников Комитета Госбезопасности:

– От меня, руководителя парторганизации, требуется только обеспечить явку… – Давид сделал себе пометку, – впрочем, мы лишились одного коммуниста. Ничего, скоро привезут нового, то есть новую. И не коммуниста, а комсомолку… – девушка, эндокринолог, благополучно защитив диссертацию, вступив в партию, трагически погибла в ходе научного эксперимента.

Давид