Зимний сад - Кристин Ханна
Мама отдернула руку.
– Вы не Филипп Киселев?
– Нет, Джеральд Кунц. Филипп был моим кузеном. Он умер.
– Вот как. – Мать нахмурилась. – Простите за беспокойство. Нам сообщили неверную информацию.
Мередит посмотрела на листок в руках у Нины. Ошибки быть не могло. Им дали именно этот адрес.
– Профессор Адамович, наверное…
– Вася? – Джеральд широко улыбнулся, топорща усы и обнажив зубы. Он обернулся и крикнул куда-то за спину: – Милая, тут друзья Васи.
– Не совсем друзья, – сказала мать. – Простите за беспокойство, – повторила она. – Мы уточним адрес.
Тут к двери торопливо подошла женщина, одетая в черные атласные брюки и свободную блузу. Ее кудрявые седые волосы были собраны в небрежный конский хвост.
– Энни? – удивилась Нина. Мередит тоже узнала официантку из ресторана русской кухни.
– Ну надо же, – Энни ослепительно улыбнулась, – мои новые русские подруги. Входите, пожалуйста. – Она посмотрела на Джеральда: – Они заходили к нам поужинать пару дней назад. Я даже подала икру.
Джеральд ухмыльнулся:
– Похоже, вы ей понравились.
Нина первая решилась войти и потянула за собой мать.
– Входите же, – повторила Энни. Я заварю нам чаю, и вы расскажете, как меня отыскали.
Она провела их в уютную гостиную с красным углом, где горели три лампадки, предложила располагаться и сказала:
– Джер говорит, вы друзья Васи.
– Не друзья, – скованно ответила мать.
Где-то раздался грохот.
– Упс. Внуки шалят. – Джеральд извинился и выбежал из комнаты.
– У нас гостят дети сына. Я уже успела забыть, какие они все шустрые в этом возрасте. – Энни улыбнулась. – Сейчас принесу чай.
Она исчезла.
– Как думаете, это профессор Адамович что-то напутал? Или Максим дал неправильный адрес? – спросила Мередит, когда они остались одни.
– Странное совпадение, что тут живут русские и к тому же его знакомые, – заметила Нина.
Мать вскочила так резко, что ударилась ногой о журнальный столик, но, казалось, даже этого не заметила. Обогнув столик, она направилась к красному углу в другом конце комнаты. Издалека Мередит видела привычные атрибуты: столик наподобие алтаря, иконы, пару-тройку семейных фотографий и зажженные церковные лампадки.
Энни вернулась в гостиную и опустила поднос на журнальный столик. Она налила всем чаю и передала чашку Мередит.
– Вы знакомы с профессором Адамовичем? – спросила Нина.
– Да, – сказала Энни. – Они были очень дружны с моим отцом. Я много лет помогала ему с одним из проектов. Не в научном плане, конечно. Печатала на машинке, копировала документы. Все в таком роде.
– С проектом, посвященным блокаде Ленинграда? – спросила Мередит.
– Да.
– Тут кассеты, – Нина указала на мятый пакет. – Мама рассказала профессору под запись свою историю, и он направил нас сюда.
Энни опешила.
– В каком смысле – «свою историю»?
– Она жила в Ленинграде во время войны, – объяснила Мередит.
– И он направил вас к нам? – Энни посмотрела на мать, которая стояла так прямо и неподвижно, что напоминала мраморную скульптуру. – Но зачем?
Она подошла к матери и остановилась рядом. Чашка у нее в руках звякнула о блюдце.
– Чаю?.. – предложила Энни, глядя на чеканный профиль гостьи.
Сама не зная почему, Мередит поднялась с места. Нина сделала то же самое.
Сестры подошли к матери.
Мередит поняла, что привлекло мамин взгляд. На столике в красном углу стояли две фотографии в рамках. На одной из них, черно-белой, была молодая пара. Высокая худая женщина с черными волосами и широкой улыбкой, а рядом с ней красивый светловолосый мужчина. Фотографию пересекали вытертые линии, словно она много лет была сложена вчетверо.
– Это мои родители, – проговорила Энни, – в день их свадьбы. Моя мама была красавицей. Мягкие-мягкие черные волосы, а глаза… Я все еще помню ее глаза. Странно, правда? Голубые, с золотой крапинкой…
Мама медленно обернулась.
Энни заглянула в ее глаза, и чашка выпала у нее из рук. Чай расплескался, осколки разлетелись по паркету.
Не сводя с матери взгляда, Энни протянула дрожащую руку к столику.
И достала маленькую эмалевую бабочку.
Мама осела на пол.
– Господи…
Мередит хотела помочь ей встать, но они с Ниной не смели пошевелиться.
Энни тоже опустилась на пол.
– Меня зовут Анна Александровна Марченко-Кунц, я родилась в Ленинграде. Мама… неужели…
Мать глубоко вздохнула и разрыдалась.
– Моя Аня…
Сердце Мередит будто разорвалось, набухло и переполнилось одновременно. По ее лицу текли слезы. Она подумала о том, сколько всего пережили эти две женщины, и не могла поверить, что они, потеряв друг друга на много лет, чудом воссоединились. Она прильнула к Нине. Обнявшись, они наблюдали за тем, как их мать возрождается. Эти слезы – должно быть, первые слезы радости за много десятков лет – будто напитывали ее иссушенную душу.
– Но как?.. – спросила мама.
– Мы с папой очнулись в санитарном поезде. Он был тяжело ранен… В общем, когда мы вернулись в Вологду… Мы ждали, – Энни вытерла слезы, – мы не прекращали искать. А после войны папу пригласили в американский университет с лекциями, и каким-то чудом нам разрешили поехать, и вот…
Мама тяжело сглотнула. Мередит видела, как она собирается с духом, прежде чем переспросить:
– Мы?
Энни протянула ей руку.
Мама взяла ее ладонь и сжала изо всех сил.
Они поднялись, и Энни повела ее из гостиной к застекленным дверям. Снаружи простирался безупречно ухоженный сад. В воздухе стоял сладкий цветочный запах – сирени, жимолости и жасмина. Энни щелкнула выключателем, и двор озарила цепочка огней.
Тогда-то Мередит и увидела квадратный уголок, эдакий сад внутри сада. Даже при таком освещении нельзя было не заметить, что он бережно огорожен.
Она услышала, как мама говорит что-то по-русски, и они все вместе направились по выложенной брусчаткой дорожке к саду – почти такому же, как у мамы. Маленький участок словно защищала кованая белая изгородь с изящными завитками и острыми наконечниками. За ней стояла начищенная медная скамейка, а напротив – три надгробных камня из гранита. Их окружали цветы. Небо вспыхнуло потрясающими, волшебными красками; засверкали сиреневые, розовые, оранжевые полосы. Северное сияние.
Мама села – или, скорее, упала – на скамейку, а Энни устроилась рядом, не выпуская ее ладони.
Мередит и Нина встали сзади, положили руки на плечи матери.
Вера Петровна Марченко
1919 –
Помни о нашей липе в Летнем саду.
Я буду ждать тебя там, любимая.
Лев Александрович Марченко
1938–1942
Наш Львенок
Мы потеряли тебя слишком рано.
Прочитав последнюю надпись, Мередит стиснула мамино плечо.
Александр Андреевич Марченко
1917–2000
Любимый муж и отец
– В прошлом году? – спросила мать глухо.
– Он
