Анна Антоновская - Время освежающего дождя
Микадзе велел выпить всем по тунге вина, поймать взбесившегося коня и как следует отхлестать, дабы в другой раз не уподоблялся зайцу.
Над лесом занималась заря. Андукапар по каменным насечкам, опираясь на волшебный топор, приближался к воротам замка Арша. За ним следовал телохранитель, уже сбросивший в пропасть кабанью голову вместе с колпаком и серебряной бородой.
Десять дней сантуристы выбивали молоточками из семиструнных сантури пленительные звуки. Десять дней каманчи наполняли сладчайшими мелодиями нарядные покои Метехского замка. Бурно взлетали «макрули» — свадебные песни, разливались вина, неудержимо неслись в лекури танцоры.
Гордо восседал старый Мухран-батони рядом с правителем Кайхосро, Моурави и Иесеем Эристави Ксанским. Гордо восседала Русудан рядом с Тамарой — царицей имеретинской, Дареджан Мегрельской, надменной Гуриели и сердечной Мухран-батони.
Кто может так безудержно веселиться, как веселились «барсы» на торжестве своего Георгия из Носте? Кто, кроме Хорешани, может так красиво и благородно устроить празднество? Разве семья Саакадзе не ее семья? Разве она меньше любит Хварамзе и Маро, чем любила бы своих дочерей? Даже опьяненный счастьем Эрасти и его черноокая жена разве не дороже ей, чем любой князь с кичливой княгиней?
Мог ли еще кто-нибудь так щедро одарить молодых подарками, как одарили их Леван Дадиани Мегрельский, хвастливый Гуриели и осторожный царь Георгий Имеретинский? Тянулся за ними Шервашидзе Абхазский, не пожелал отстать и Зураб Эристави. А разве князья Картли и Кахети не спешили перещеголять друг друга в богатстве и щедрости? Или купцы и амкары забыли, кто празднует перемену жизни своих дочерей? Разве не тянутся по улицам Тбилиси носилки с богатыми дарами? Разве купцы не разметали от Сионского собора до Метехи бархат, по которому прошли молодые? Или у стен замка под оглушительную зурну не плясал весь Тбилиси, а по всем тбилисским площадям не раскинули стан крестьяне окрестных поселений?
Десять суток праздновал народ, радуясь вместе с Георгием Саакадзе. Десять дней шипели на вертелах яства. Пировали все, кто дрался на поле брани плечом и плечу с Моурави, кто страдал за Картли, кто, любя ее, отдавал свою кровь.
Никто не забыл в эти счастливые дни Моурави, и он помнил обо всех. Строители одобряли возведенные по их рисункам девять террас амфитеатра, вздымающихся над полем. Амкары горделиво показывали «барсам» украшение скамей: камень нижних разукрашен ковровыми подушками с позументами и шелковыми кистями, дерево верхних — пестрыми тканями.
Дигомское поле никогда не видело столько блеска, ибо здесь пожелал Моурави завершить десятидневный пир. Потому и хмель не помешал «барсам» тщательно следить за приготовлениями. Шумели царские, княжеские и церковные азнауры, намечая стоянки и споря за лучшие места. Цокот подков, свист нагаек, выкрики дружинников превращали Дигоми в военный стан.
Дато пререкался с уста-баши, намечая убранство кресла для Левана Дадиани, как вдруг Гиви дернул его за рукав и, отведя в сторону, шепнул: «Шадимановский лазутчик в рядах дружинников князя Нижарадзе».
Смеясь, Дато полюбопытствовал: не объелся ли зоркий «барс» овечьим сыром? Гиви обиделся, ибо с утра торчал на поле и никак не мог добраться до любимой еды, и, подражая Ростому, сквозь зубы процедил:
— А ты, видно, объелся куриной слепотой, растущей в овраге, ибо иначе бы узнал марабдинца-мсахури Раждена, который еще в Метехи любил хвастать отрубленным пальцем.
Хмель мгновенно испарился из буйной головы Дато.
— Следует немедленно поручить, — прошептал он, — ностевским разведчикам наблюдение за подозрительным мсахури.
Тут Гиви не на шутку рассердился и напомнил, что он — саакадзевский «барс», а не медный колпачок, надеваемый собачьим Ражденом на свой обрубок. Уже ностевцы рыскают по Дигомскому полю и выведали, что несколько шакалов из Марабды в наряде дружинников Нижарадзе обмениваются незаметными знаками…
Не дослушав, Дато принялся сзывать «барсов» к Хорешани на полуденную еду.
Как всегда на военном совете, Саакадзе раньше выслушал своих «барсов». Он прошелся по комнате и опустился рядом с Даутбеком:
— Выходит, князья замыслили восстание? Но кто? Без вожака волчья стая не подымется. Липарит? Не похоже, и причин нет, — всем доволен. Но верить следует только Мухран-батони и Эристави Ксанскому. А Арагвскому? — Саакадзе побледнел, он прочел в глазах «барсов» такое же подозрение. — Все прояснилось — цепь от Марабды тянется к Дигоми.
Внезапно Элизбар хлопнул себя по лбу: теперь он понимает, почему Нижарадзе шептался с Качибадзе, а лишь завидев его, Элизбара, чересчур громко заговорил о достоинствах пегого иноходца.
— Значит, трое обнаружены?
— Нет, Ростом, пятеро. Забыл прибавить Шадиман» и Андукапара.
— И я тоже кое-что заметил, — произнес Пануш: — У многих княжеских дружинников кизиловая ветка приколота к папахе одинаковыми булавками. «Наверно, в одной лавке украшение покупали!»
Все серьезнее становились «барсы». Саакадзе крупно шагал по ковру, говори как бы сам с собою:
— Выходит, Зураб не успокоился и замыслил воспользоваться удобным случаем ополчить против меня князей и захватить власть… Нет, власть в Картли для Симона захватит Шадиман, а Зураба женит на своей дочери и поможет ему воцариться над горцами… Конечно, вовремя раскрытое предательство поможет нам расправиться с изменниками, но какая в этом польза? На Дигомском поле в кровавом междоусобии лягут три тысячи лучших арагвинских конников, ибо верны Зурабу и драться будут до последнего вздоха… Если считать замешанными в заговоре десять князей, и каждый бросит в драку не меньше пятисот дружинников, то получится — пять тысяч. Если даже падет половина из них и хотя бы сотен десять из нашего постоянного войска, то ирано-картлийский рубеж ослабнет почти на семь тысяч шашек… Нет! Такую расточительность Картли не может допустить даже ради прихоти Шадимана вновь водворить на трон одноусого глупца и преподнести на пике «льву Ирана» умную голову Великого Моурави!
Димитрий, едва дослушав, вскочил. Он умолял разрешить ему сейчас же расправиться с Зурабом и его двумя соучастниками, он клянется — полтора века князья будут вспоминать Димитрия Сагинашвили.
— Разве опасность лишь в Зурабе, Нижарадзе и Качибадзе? Раздразнишь зверя — ни перед чем не остановится. Ведь неизвестно, кто еще из могущественных князей в заговоре… Неплохо придумал Шадиман. На Дигомское поле приглашены царь Имерети, владетели Самегрело, Гурии и Абхазети, а еще все те, кому я задумал показать устойчивость Картли и склонить к союзу против шаха Аббаса… — Саакадзе задумчиво провел рукой по усам. — Отменить празднество невозможно, заговорщики нападут на Метехи уже не ради победы, а ради моего посрамления. Ведь я убеждал в дружбе своей со всеми замками. Оказалось же, против меня пол-Картли!.. Правда, заговор будет нами подавлен, но союз с Западной Грузией погибнет, ибо уважается тот властелин, который умеет крепко держать в деснице поводья взнузданного царства, а не падает в пыль на полдороге. Заранее скажу — цари испугаются, поспешат покинуть опасную Картли и хвастливого Моурави. Как дым, рассеется с таким трудом достигнутое признание величия Картли… И еще: убегут ли в замки заговорщики, будут ли их истреблять — равно обессилится Картли.
— А не лучше ли заранее обезвредить врагов, хотя бы Нижарадзе, Зураба и Качибадзе? На Дигомском поле все равно придется укоротить им руки. Разумнее…
— Нет, не разумнее, мой Даутбек. Нельзя раньше срока раскрывать нашу осведомленность. Пожар разгорается от ветра… Другое необходимо: пресечь восстание, пресечь на самом Дигомском поле…
Наступила тишина — та тишина, вслед за которой гремит гром, а когда вновь заговорил Саакадзе, «барсам» показалось — опасность миновала.
Дато придвинул песочные часы.
— Георгий, тебе пора в Метехи, придирчивый Леван первый заметит твое отсутствие. Пируй спокойно, восстания не будет.
Саакадзе взглянул на веселые искорки, прыгающие в глазах Дато, на огромный кулак Даутбека, крепко упирающийся в колено, на готовых к прыжку «барсов» и поднялся.
Вскоре за окном послышался топот коней. «Барсы» теснее сблизились и, хотя здесь безопасно можно было кричать во все горло, говорили шепотом.
Еще двадцать дней тому назад, готовясь к празднику, Элизбар, Ростом и Димитрий, скрытно даже от мдиванбегов, усилили стражу вокруг Тбилиси. В ущельях, оврагах, балках, зарослях кустарника притаились ловкие копейщики и дротикометатели. Опытные разведчики из личных дружин «барсов» рассеяны не только по сотням и тысячам постоянного войска, но и по всем городкам, местечкам и придорожным духанам. Ни один всадник не мог прибыть в Тбилиси незамеченным. Даже Куру сторожили речные гзири, сидя на надутых мехах.
