Райдо Витич - Противостояние
— Ну и дави к чертям собачьим! А сектор чтобы взял! — рыкнул и трубку грохнул. Легко ему приказы отдавать, а каково ребятам их выполнять, если в заслоне вон, пацанята восьми, десяти лет, как Мишка притащил.
Эх, туда бы сейчас!
Грохнуло рядом. С потолка разбитой комнаты штукатурка прямо на голову посыпалась. Санин с фуражки ее стряхнул, выматерился: кой черт ему в штабе делать?
А Гитлер «хорош» — младенцев бы еще в ружье поставил, сука. Это же надо сволочью конченой быть — свой же народ на вымирание обречь!
Сплюнул, глянув на мальчишку, что в угол зажался.
— Накорми его, — Мишке бросил.
— Понял. Пошли, — кивнул пацаненку, автомат беря. У ребенка глаза больше страха стали, видно думал, расстреляют.
— Nicht, nicht!! — скривился, заплакав.
— Ишь ты, упластался. А стрелял — ничего?! — гаркнул на него Белозерцев. — Не реви! — и за шиворот потащил в соседние развалины, где кухонные оккупировались, хлеба взять у ребят. Мальчишка закричал упираясь. Потом ничего — стих ор. Видно получил краюху, понял, что убивать его не собираются.
Вернулся ординарец, сел на камни.
— Ну, чего?
— А ничего, жует только за ушами пищит. Так там, Николай Иванович еще пацанвы человек десять, и девчонка, совсем малышка. Повара наши кормят, вздыхают. А те не уходят, забились к стене и ни гу-гу. Глазища с блюдца. А девочка улыбается, Иваныч с ней вошкается. Белокурая, курносая, ну прямо и не немка, наша. Чумазая, правда, как бесенок, — улыбнулся.
— Ты их в зону за линию переправь. Горячо здесь, постреляют детишек.
— Займутся. На то другие есть.
— Тогда сиди здесь, а я пошел, — автомат взял.
— Товарищ подполковник! — возмутился Белозерцев, но Николай уже вынырнул на улицу.
Вот и задание — детей из руин выводить.
Улицы даже занятые советскими войсками то там, то тут простреливали. Группа то и дело пригибалась, к стенам прижималась. Первые развалины и трое малышей — в щели меж кирпичами забились. Маликов тягать их, а девочка за руку укусила.
— Тьфу ж, ты, ешкин свет! — выругался вытаскивая оборванку. Марина на руки подхватила испуганного ребенка и улыбнулась ласково. Притихла малышка, немного и вовсе обняла за шею, засопела. Люсинец еле слезы сдержала — мало чужих детей убивали, так еще и своих губят. Ну, не сволочи? Детям-то за что ужасы эти? Они — то в чем виновны?
— Хлеба им дайте. Здесь с Тарасовым и Парамоновым остаешься, сержант Люсинец, — приказала Лена. — Сюда сводить будем детей, отсюда и выводить.
— Есть, — отрапортовали солдаты, а сами уже по карманам шарили, сухари доставали и малыши притихли — голодные взгляды стали, а не испуганные.
Дети они и есть дети — хоть немецкие, хоть африканские — не им канонады слышать, пулями играть да смерти видеть.
Лена поморщилась — жалко несмышленышей, и кивнула бойцам: двигаемся.
Горячо. Таких жарких боев давно не было. Пули как комариные тучи над болотом летали, просеивали людей — кому жить, кому умирать.
Солдаты медленно по улицам продвигались, принимая бой на каждом углу, у каждого дома. За ними Ленина группа — детей выводила, и тоже бои вела с засевшими в развалинах немцами. И ладно взрослыми, а то ведь дети! Гитлерюгенд, мать его! Десять — четырнадцать лет мальчишки.
На одно такое гнездо напоролись, думали снайпера сидят — двоих из группы уложили, одного ранили. Лена и Валера с двух сторон в развалины гранаты кинули — только тогда автоматы и миномет стихли. Рванули и расстреляли оставшихся, злые как черти. Смотрят, а там мальчишки совсем и нехорошо стало.
Лена скривилась, дух переводя и мысленно ругаясь на чем свет стоит.
— Кто б знал, что сопляки за оружие схватились, — перекосило Синявина.
— Абсурд, — оттер лицо от крови Маликов — задело осколком камня по брови. — Мы, значит, детей немчуры выводим, спасаем, а эти же дети по нам палят! Твари! Капец, — рухнул на колени перед убитым товарищем. — В Берлине за детей выродков погибнуть… Это как?! — заорал на капитана.
— У тебя приказ, правильный приказ. Потом рассуждать будем Валера, после войны.
— До хрена уже на после войны отложено, — процедил тот и поднялся с колен.
Лена слова не сказала, знала, что мужчина в отчаянье, от горя глупостей наговорил. На деле ничего подобного не думает. Не может думать. Дети для любого народа святое, и не в чем их безгрешных винить. А гибнуть… На то солдаты есть. Смерть вообще дело неприглядное, но уж если выбирать меж смертью солдата и ребенка — кто выберет второго, если не фашист?
Валера волосами тряхнул, плечо ей сжал:
— Извини.
— Ничего. Нам своих выводить сколько довелось? Совсем малость их осталось, так пусть хоть эти живут. Ни при чем они.
Дальше пошли, раненного с одним из своих к Люсинец отправив.
К вечеру двенадцать детишек из зоны боев только и вывели. И обратно, с танками 4-ой армии.
Двадцать четвертое апреля. Шел третий день боев за Берлин, огромную, но последнюю опору фашизма.
Двадцать седьмого был взят, наконец, Потсдам, войска постепенно приближались к центру. А Лена с группой продолжала выводить детей из руин в северных районах, работая на другом от Николая конце города.
Полк Санина пополнили двумя польскими батальонами. Бои переместились к имперскому театру. На Кенигс-плаце у министерства внутренних дел стояли серьезно укрепленные опорные пункты, сломить сопротивление которых было очень сложно.
Тридцатого апреля начался штурм рейхстага, а закончился только второго. Полк же Санина продолжал очищать улицы. В шесть утра второго сдался в плен генерал Вейдлинг, к трем часам дня бои, наконец, начали затихать — немцы начали сдаваться гарнизонами. Прошел слух, что Гитлер покончил собой, а в Ставку советских войск к Жукову пожаловал генерал Кребс с предложением о временном перемирии, и стало ясно, отчего фашисты прекращают сопротивление. Но только к утру третьего бойцам полка Санина удалось передохнуть, поесть и немного поспать.
На Севере продолжали сопротивление три крупные группировки — чуть южнее Потсдама, в Мекленбурге и Бранденбурге.
Четвертого группа Саниной вытаскивала детишек из Бранденбурга, но то тут то там нарывались на автоматчиков, отряды фрицев, что продолжали сопротивление.
Бойцы залегли в развалинах — носа не высунуть.
— Вот лупят, мать твою, — проворчал Тарасов. Марина что-то на другой стороне заметила.
— Ребята! — махнула.
Выглянули осторожно — а там по камням, прихрамывая, бродила девочка лет пяти в одном ботиночке, и ревела до икоты. Волосы грязные, пальтишко в пыли, зато в руках крепко к груди прижат медвежонок. Главное сокровище…
Лена оценила взглядом положение — ребенок как раз в зоне перекрестного огня. С той стороны автоматчики и фаустники засели. Но не пальнут же они по своему ребенку?
Жахнуло в стену почти над головами солдат, крошка кирпичная полетела. А следом Марина — кто ее толкнул — бегом к девочке, перехватила, на руки подняв и обратно.
— Черт! Срежут! — испугался Парамонов. Лена дыхание затаила и только очередями прикрывала с Маликовым и Рекуновым — больше ничего не осталось.
Люсинец до ребят добежала — сразу три пары рук ребенка перехватили, а тут выстрел. Выгнуло назад женщину. Втянули за стену, а она только рот открывает и смотрит, словно сказать что хочет.
— Твари!! — заорал Валера, автоматы заработали, слева миномет вдруг застрочил, видно кто-то из своих на подходе, звук уличного боя услышали. Секунды какие-то, а за них жизнь утекала, как за годы.
Лена сжала руку подруги, мурашки по коже пошли и, закричать хотелось, «катюшу» подогнать и разровнять к черту Брандербург, Берлин, Германию!
— Не суждено значит… планам-то, — прошептала Марина. — Ничего… Зато к детям… к Павлику… Срскучилась…Хорошо… Ты за меня уж тут…
Улыбнулась и стихла, глаза смотрят в точку. Умерла.
Лена зубы сжала, пару минут в прострации, оглушенная гибелью женщины сидела и вот встала, пошла к ребятам и начала бить фашистов, почти не прячась. Накрыла ее смерть подруги, оглушила и контузила.
Не правда, что пуля дура — пуля само коварство, дочь смерти. Вжик — и нет человека, нет планов, нет его мечтаний, мыслей, дел. Все забирает. А память ей не забрать, слишком у многих крепко происходящее в нее засело. И пока хоть один этот ад прошедший жив, не забудется, не забудутся павшие.
Жутко терять товарищей в последние дни. Жутко знать, что нет человека, а в голове все бьется как Марина мечтала, туфельки на каблучках одеть, как детей хотела, целую тактику, чтобы мечту исполнить выработала… И ушла к своим детям, тем кто погиб в начале войны. Ушла в конце.
Какой черт или Дьявол крутит это колесо жизней?! Какая тварь решает, кому жить, кому умирать и когда?!
Взвод саперный помог группе Саниной, кончили еще одну стрелковую точку фашистов. Но дальше ребята не пошли, вернулись с девочкой и телом убитой Люсинец.
