Грегор Самаров - Адъютант императрицы
Ксения с ужасом отшатнулась и снова прошептала Пугачеву:
— Не верь ему, не верь ему! Неправда светится в его глазах.
- - Молчи! — грубо остановил ее Пугачев. — Не бабье дело вмешиваться в наш серьезный разговор. Повтори еще раз то, что ты сказал, Чумаков! Значит, ты думаешь, что мы можем разбить войско еретички!
— Я в этом так же твердо уверен, как в том, что солнце светит на небе! — ответил Чумаков. — Но только мы должны действовать немедленно, пока второй отряд не успел соединиться с первым и не закрыл нам выхода из нашей котловины, куда мой властелин засел точно барсук в нору.
— Но здесь мы в безопасности, отсюда нам открыт выход в степь, — заметил Федульев. — По–моему, до начала действий необходимо послать разведчиков узнать, так ли обстоит дело, как рассказывает Чумаков. Во время побега он легко мог ошибиться.
Другие начальники тоже были против такого быстрого выступления.
— Какие же вы маловеры! — закричал раздраженно Чумаков, так что все солдаты услышали его слова. — Как же вы можете победить, когда сами не верите в успех? Вы боитесь имени Румянцева, но ведь вам говорят, что его нет; а если бы он даже и был, то оказался бы бессильным перед нареченным Богом царем!
Послышались громкие одобрения.
Пугачев протянул вперед руку и громовым голосом произнес:
— Бог, чудом спасший нашего друга, вещает нам, что мы должны делать. Пусть будет так, как говорит Чумаков. Я, ваш царь, объявляю вам свою волю: опираясь на милость Божию, совершившую чудо на наших глазах, приказываем всему своему войску готовиться в поход. Через два часа мы двинемся отсюда, низвергнем врага и победоносно войдем в Москву. Вот вам наш приказ. Кто осмелится возражать против него, тот будет строго наказан, как государственный изменник.
Шумный крик восторга разнесся по всему лагерю.
— Румянцева здесь нет! — говорили солдаты друг другу. — Нас обманули… Враг бессилен! Вперед! Вперед, в святую матушку–Москву!
Антипов молча опустил голову; ни он и никто другой из его товарищей не решились высказать своего сомнения.
Казаки поспешили к своим палаткам и начали собираться в поход.
Чумаков быстро умылся и переоделся и верхом на лошади лично распоряжался сборами. Он долго горячо говорил с начальником каждого отряда, и те молча строили свое войско.
Пугачев тем временем отправился к себе, чтобы должным образом снарядиться. Он приказал также Ксении одеться в богатое платье, на груди которого был золотом вышит царский герб. Она прицепила к поясу саблю в золотых ножнах, а на голову надела шлем в виде короны. Ксения была прекрасна, как богиня войны, сверкая золотом и драгоценными камнями, украшавшими ее оружие. Пока прислуживавшие девушки наряжали свою царицу, она, бледная, с поникшей головой, молча смотрела в одну точку, и горькие слезы текли по ее щекам.
Прошли два часа, назначенные Пугачевым для выступления, все войско уже было готово к походу. Один отряд направился на север, чтобы увеличить гарнизон Саратова, все же остальные двинулись по дороге к ущелью.
Небольшая часть пехоты шла впереди, за ней следовала кавалерия, а артиллерия и обоз тащились в конце.
Подали лошадей; вскоре показался и Пугачев рядом с невеселой Ксенией, у которой были заплаканные глаза. Войско, стоявшее впереди, встретило своего повелителя громкими криками «ура!».
Было решено, что Пугачев пойдет со своим штабом в центре, чтобы иметь возможность одинаково скоро командовать как войском, шедшим впереди, так и тем, что сзади.
Подскакавший Чумаков доложил Пугачеву, что передовой отряд уже отошел далеко и что царю время занять свое место. Говоря с Пугачевым, Чумаков взглянул на Ксению. Мрачный огонь сверкнул в его глазах — и Ксения обмерла от этого взгляда. Она подошла к Пугачеву, снова тихим шепотом попросила остаться, но он не обратил никакого внимания на ее слова.
Ему подвели его вороного, он вскочил в великолепное, украшенное драгоценными камнями седло. Ксения взлетела на своего белого иноходца, отстранив Чумакова, подскочившего, чтобы помочь ей сесть. Войско двинулось вперед, освещенное лучами заходящего солнца, по узкой дороге, лежавшей между взгорками, покрытыми лесом. Вслед за Пугачевым и его штабом потянулись артиллерия и часть кавалерии. Телеги с провиантом и множеством женщин в обозе замыкали шествие.
Пугачев поражал всех лихорадочным, несвойственным оживлением: он не переставая говорил о победе, о коронации в Москве, о том, что немедленно, по восшествии на престол, издаст указ об освобождении крестьян. Он посылал вперед гонца за гонцом, чтобы поторопить передние отряды идти скорее.
Дорога становилась все уже, и все круче поднимались горы. Наступил вечер; звезды засияли на небе, а в ущелье делалось темнее. Веселые песни раздавались впереди и позади Пугачева.
Вдруг вдали раздался залп пушек, а вслед — дикие крики страданий и испуга.
Войско остановилось.
— Что случилось? — спросил Пугачев. — Ах, да, понимаю! — с довольным видом прибавил он. — Передний отряд перешел горы и встретился с неприятелем. Пошлите скорее гонца! Пусть он узнает, что делается там, в голове отряда!
Но, прежде чем его приказ могли выполнить, все сильнее и ближе стали раздаваться нечеловеческие вопли. Ружейные выстрелы трещали не переставая, и эхо отражалось в горах, усиливая еще больше грохот и стоны.
Все вершины были заняты регулярными войсками, и их непрерывная пальба с беспощадностью уничтожала пугачевские войска, стиснутые в ущелье. Передние отряды пятились назад, тесня идущих сзади. В одно мгновение все смешалось в хаосе. Люди давили друг друга и топтали на лошадях, а сверху на них сыпалась как дождь картечь.
Пугачев сидел неподвижно на своей лошади; он понял, что все кончено, что не было возможности выбраться из мешка, что смерть угрожала со всех сторон.
— Зачем ты не послушал меня? — простонала Ксения. — Я знала, что Чумаков ведет нас к гибели. Теперь нам осталось только убить себя, чтобы не попасться в руки врага.
— Убить себя? — воскликнул Пугачев. — Нет, мне еще рано умирать. За нами свобода, а свобода даст нам новые силы для борьбы. — Он сильно рванул свою лошадь и крикнул Ксении: — Следуй за мной, держись ко мне поближе. Им нас не поймать!
Пугачев выхватил из ножен саблю и пробивал себе ею путь среди своих же казаков, невольно расступившихся перед бешено мчавшейся лошадью. Ксения не отставала от него.
— Не теряйте из вида царя, — кричал Чумаков, стараясь все время ехать рядом с Ксенией, — берегите его жизнь!
Сподвижники Пугачева скакали за ним, так же не щадя никого и ничего, встречавшегося на их пути; а с гор, не умолкая, грохотали пушки и сыпался град пуль.
Сотня казаков окружила Пугачева, и в бешеной скачке им скоро удалось достигнуть лагеря, у входа которого стояли еще последние пушки и обоз. Все пространство, на котором еще недавно ключом кипела жизнь, было теперь пустынно и тихо. Пугачев остановился перед своей палаткой и снял Ксению с седла. Труп несчастного Ловича, торчавший на длинном копье, был освещен луной; явственно выделялась бледная голова с зияющей раной. Ксения опустилась на колени перед ним и подняла вверх руки, как бы моля о прощении.
Пугачев был мрачен, но холодно–спокоен.
— Дело проиграно, — проговорил он, — я потом разберу, как это произошло, и горе виновному. Но мой святой долг и право остаются при мне. Нужно отправиться в степи и набрать новые силы. Скажите артиллерии, стоящей у входа в лагерь, чтобы она готовилась встретить врага, если ему удастся дойти сюда. А мы переправимся на ту сторону Волги. Один отряд казаков останется здесь и передаст мой приказ уцелевшему войску следовать за мной. Плоты уже готовы. Пойдем, Ксения! На родной земле мы исцелимся от всех ужасов этой битвы.
Ксения поднялась.
— Господи, что с моим отцом? — вдруг воскликнула она. — Он шатается, он ранен!
Матвей Скребкин действительно с трудом слез с лошади и опустился на колени.
— Я умираю, детка, — проговорил он, — пуля пронзила меня. До последнего я старался держаться в седле, но теперь уже не могу больше, мой взор тускнеет… Однако я рад смерти: жизнь потеряла для меня всякую цену.
— Боже мой, — воскликнула Ксения, наклоняясь к отцу и поддерживая его голову руками. — Поедем с нами! На той стороне реки мы будем в безопасности и вылечим твою рану. Ты поправишься и будешь жить. Бог не может быть настолько жестоким…
— Все кончено, дитя мое, — с трудом произнес Скребкин, — для тебя тоже было бы лучше, если бы ты могла отправиться вместе со мной. Здесь тебя ждут лишь горе и позор. Ты вовсе не царь Петр Федорович, — собрав свои последние силы, обратился старик к Пугачеву. — Бог наказал тебя за то, что ты протянул руку к царской короне, которая принадлежит не тебе… Бог судил…
