Евгений Анташкевич - 33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине
Сорокин сказал, что очень коротко – проездом.
– Во-от! Видишь как? Проездом! А в Москве, если на Красную площадь не сходить, да в Кремль, если у Тестова поросёночка с грешневой кашей не откушать, а после у Сандуновой не помыться, считай, что в Москве и не был.
Сорокин ничего про это не знал, только слышал, а про баню мадам Сандуновой и даже не слышал.
– Знатная баня была, а может, и сейчас есть, большевикам тоже иногда помыться надо! В разряд тятя нас водил, в самый перьвоклассный, для купцов и интеллигенции. Диваны там кожаные, потолки резные, как в католической церкви, банщики всё наши, ярославские, тятя знавал некоторых, важные, как генералы или министры, но дело своё туго знали. Знали, когда квасом надо оттянуться, а когда пивом, а когда чаем и каким, по десяти рублей за фунт или по пятидесяти, однако парная там была не очень… баня красивая, дворец, а парная не очень! А тут никакой тебе не дворец, а парная – знатная! – Он посмотрел на Сорокина, тот разделся. – Ну что, ваше благородие, готов?
– Я, Мироныч, парных не люблю, я в них задыхаюсь! – ответил Сорокин.
– Это ты задыхаешься, потому что тебя в парных, других-то, мучили, а я из тебя буду тюремный дух вышибать! Ты же сутки был на параше да на баланде! Рази́т! Только в парной этот дух вышибить и можно, и не спорь! Пойдём!
Мироныч поднялся и лёгкой походкой пошёл по мокрому, скользкому полу, балансируя иной раз на манер канатоходца. Мироныч был сухой, смуглый, с тонкой матовой кожей, под которой не было ни жиринки, только эластичные мышцы. Со спины ему можно было дать не больше двадцати пяти лет. И шрам от правой лопатки вдоль позвоночника до самой поясницы.
– …Чё молчишь, Капитоныч, на шра́мину мою любуешься? Так это япоши́ так проверяли: на поле боя… остался ли кто живой? Мне повезло, я на животе лежал, когда контузило, а многие были на спине, а мечи у японцев знаешь какие острые?..
Оказывается, пока Сорокин разглядывал спину Мироныча, тот что-то рассказывал. Они вошли в парную, и Сорокин сразу присел и схватился за уши.
– Не был, што ли, ни разу? – оглянулся Мироныч. – Тогда посиди, привыкни, а я место подготовлю, а сначала дух обновлю…
С этими словами Мироныч взошёл на самый высокий поло́к и открыл маленькую форточку. Потом взял черпачок, набрал воды, полил на каменку и присел сам. Потом ещё несколько раз лил воду на каменку, а между этим в деревянную шайку с кипятком насыпал сухой травы и дважды полил на каменку из этой шайки, после этого закрыл форточку.
– Теперь понюхай и пощупай! – сказал он Сорокину.
Михаил Капитонович принюхался: воздух в парной стал лёгкий, сухой и ароматный.
– Чувствуешь, полынь и… как на сенокосе!.. Ложись-ка вот сюда!
Сорокин послушно лёг на живот, и ему захотелось вытянуться и с краёв лавки обмякнуть и оплыть как опа́ра. Мироныч присел у него в головах.
– Я тебя сюда не зря привёл, здесь нас никто не услышит!
Сорокин удивлённо поднял на него голову.
– Именно што так! Ты, когда со своей королевишной английской в гостиницах кувыркался, вас слушали от перьвого оха до последнего вздоха!
Михаил Капитонович опустил голову. Мироныч посидел ещё минуту, видимо, ждал, что тот скажет, потом со вздохом поднялся, и Сорокин перестал его видеть и даже чувствовать, стал чувствовать только, как над его спиной начал гулять воздух мягкими и горячими волнами. Он понял, что хочет уснуть, он понял, что если он не будет прилагать усилия, чтобы держать пальцы в замке, то руки сами собой распадутся с лавки и будут по обе стороны висеть бессильными плетями. Он понял, что умер и воскресает. Дурной угар стал покидать его организм. И тут сквозь горячий ветер и бархатные шлепки веником по мокрой спине он стал слышать голос Мироныча.
Тот говорил:
– …До тебя у него интереса никакого не было, а до англичанки до твоей… Япония с Англией злейшие друзья-враги, с давних пор, потому у них было подозрение, што она шпионка! Вот и слушали и топали за ней, каждый шаг следили, однако, как я понял, ничего не выследили, потому и дали спокойно убыть… В «Модерне» каждый портье – осведомитель, и недаром, там все иностранцы живут и советские тоже, там вам было не скрыться, хотя, как я понял, ты и не старался…
«Я и не старался…» – слушая Мироныча, думал Михаил Капитонович.
– Ты и не старался, – повторил Мироныч. Он говорил, а Михаил Капитонович слушал и только чувствовал, как всё его тело и душа освобождаются и очищаются от налипшего слоя грязи, и вдруг он дёрнулся всей спиной.
– Ты чё, как конь на лугу, будто тебя как пауты́ обсели?
А Михаил Капитонович затих и стал вслушиваться в себя – а душа у него взбунтовалась! Он только что понял, что снова оказался… в Харбине!
«Зачем? – заорала на него душа. – Какого чёрта ты снова приехал в этот город? Это же убийца! Какого чёрта тебе тут надо?» Михаил Капитонович перестал ощущать Мироныча.
«Ну и что, что ей писал письма какой-то Миллз? Откуда ты знаешь, что это… – Тут душа проявила такт и никак не назвала Сэма Миллза, ну, не любовником же, когда Элеонора почти каждую ночь спала в его постели и в свою первую постель она легла с Сорокиным. – И что ты тут будешь делать? Это западня! Капкан! Пропасть хочешь? Смерти захотел?» Тут Михаил Капитонович снова весь вздрогнул и услышал и почувствовал Мироныча, потому что тот хлёстко ударил его веником и закричал:
– Береги-ись!!!
И на Сорокина обрушилась… ледяная Сунгари! Нет – Иртыш! Весь Северный полюс! Сорокина шибануло током, обожгло льдом, его спина разорвалась вдоль позвоночника и выпустила душу. В глазах потемнело.
– Живой? – через мгновение, как будто издалека, он услышал голос Мироныча. – А? Ледяной тебя водичкой!.. Щас твоя душенька полетает и в тебя же и вернётся, только ты уже будешь чистый, аки младенец! А? Как чувствуешь себя?
Михаил Капитонович слизнул с верхней губы каплю и не знал, что сказать.
– Мироныч! А меня научишь так па́рить? Тебя ведь некому!
Все мысли, которые за секунду до этого ядовито змеились в его голове, кудесник Мироныч смыл единой шайкой ледяной воды.
Лёгкий, сухой и ароматный Сорокин бежал по Биржевой.
«Сегодня девятое… Сегодня девятое… Сегодня девятое!..» – твердил он.
Сегодня было 9 мая, они с Элеонорой уезжали 6 мая, Ива́нов сказал, что он приехал в Харбин на три дня.
«Успею?.. Застану?.. Ч-чёрт!»
Он взбежал на третий этаж и дёрнул за шнурок дверного звонка. Открыли сразу. Это был сотрудник агентства, пожилой мужчина в чёрных суконных нарукавниках. Он узнал Сорокина и отступил в сторону. Сорокин с облегчением вздохнул – значит, Ива́нов ещё здесь! Ива́нов вышел ему навстречу, он был одет в китайскую военную форму без погон.
– У меня, – он обратился к Сорокину, как будто бы ждал его, – сорок минут до отхода поезда, если вы можете, проводите меня, я смогу вам что-то рассказать в буфете… ну и по дороге… Элеонора Боули мне дала телеграмму! Если вас это ещё интересует.
– Нет! – с ходу ответил Сорокин. – Меня интересует только Штин.
Ива́нов помешивал ложечкой в чашке уже двадцать минут, но до кофе не дотронулся. Сорокин смотрел на него и чувствовал себя неловко, как будто бы он пристаёт с вопросами к глубоко больному человеку, в тот момент, когда больному надо лежать и спать, или сидеть записанным к доктору, или быть уже на процедурах. Ива́нов не стал ни больше, ни меньше, не похудел и не сник с лица. На нём просто не было лица. Он смотрел остановившимся взглядом на Михаила Капитоновича, мешал ложкой остывший кофе и отказался от коньяка, который заказал Сорокин.
– Отвечаю на вашу просьбу! Я, молодой человек, чувствую себя старым и больным, я чувствую, как меня все ненавидят. Вас это не может интересовать, но я не советую вам ехать в группу со мной. Вас примут не как боевого каппелевского офицера, а как очередного кровососа в штабе Меркулова… Я же служу в штабе не уважаемого мною Николая Дионисьевича… – Всеволод Никанорович постучал ложкой по краю чашки, сбрасывая каплю, и снова стал размешивать. – Ваш Штин действительно погиб! Я уже второй раз сообщаю вам плохие вести. Не хочу, чтобы это стало привычкой. Лучше бы мы поговорили про Элеонору.
Михаил Капитонович упрямо мотнул головой.
– Да вы упрямец! Ну что ж! Про Штина так про Штина! Это случилось 19 февраля или 20-го, на станции Сюаньхуа́… или как-то так… у нас почти не бывает точных карт с правильными китайскими названиями. С бронепоезда «Хуна́нь» он высаживал десант, свою юнкерскую роту… Он даже не почувствовал боли, потому что пуля попала ему в голову, он умер мгновенно… А похоронили? Благо было холодно, поэтому довезли, на русском военном кладбище в Цзина́ни, это провинция Шаньду́н, и, если хотите, я нарисую вам план, как найти его могилу, а в общем, там служат приличные инвалиды, их как-то странно зовут, не помню, как два брата, хотя и не родственники…
«Моня и Ноня, что ли?» – невольно подумал Сорокин.
