Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова
– Мой опыт не для отступлений, ваше высокопревосходительство. Не для того, чтобы покинуть город. Кровью лучших русских людей в Севастополе смывается позор этой войны, позор потопления флота. И почему не наступать, если пассивная оборона истощает наши силы? Они могут брать наши редуты, а разве их батареи неприступны?
– Не я оставил вчера укрепления, Павел Степанович, – морщится Горчаков.
– Я и Хрулев оставили-с. А почему? Потому что не было войска. Почему четыре полка прибыли ночью, после боя? Они нужны были в шестом часу. В шестом часу мы с ними отстояли бы редуты.
– Вы горячитесь, Павел Степанович. Но мне тоже трудно и горько. Я отвечаю перед государем. Я еще не даю приказа уходить, но мост…
– Мост, князь, нравственно ослабит гарнизон. Он будет означать, что нет решимости до конца отстоять Севастополь. Войска скажут: зачем умирать нам, когда после нас все одно живые сбегут-с.
Горчаков нервно потирает руки. Он уже жалеет, что пооткровенничал с Нахимовым. Кажется, лучше отдать инициативу приказа об отступлении в руки Петербурга. Тогда не придется одолевать сопротивления защитников Севастополя, особенно безумных моряков. К тому же по военным законам разрешается оставить крепость только по отбитии трех штурмов. Он тихо, будто проникся страстностью Нахимова, обещает:
– Я подумаю, Павел Степанович… Может быть, мы предпримем наступление в тыл союзников и отложим постройку моста.
– Прикажите отдать лес на оборонительную линию.
– Что вы, Павел Степанович, это невозможно. Он принадлежит инженерному отделу военного министерства!
Павел Степанович раздраженно выколачивает пепел из своей трубки. Нетерпимы волокита и канцелярщина, когда нужно класть все силы на дело. Но сейчас не это главное. Он еще найдет лес в адмиралтействе, и, наконец, можно приступить к разборке домов, которые все равно уничтожит неприятель.
Лишь бы не сдавали Севастополя. Для Малахова кургана и других бастионов Корабельной стороны он найдет еще сто двадцать морских орудий крупных калибров.
Он не знает, что тайно от защитников Севастополя Горчаков испрашивает в Петербурге разрешение покинуть Севастополь и получает на это согласие. И только временное ослабление деятельности осадной армии заставляет Горчакова не спешить с принятием позорных для русского оружия решений.
Между тем французы и англичане ослабили бомбардирование города не потому, что их командующие, как Горчаков, не знают, на что им решиться. Уверенные после захвата Камчатки в близкой гибели Севастополя, они готовятся к общему штурму. Только для успеха будущей атаки на город они прекращают бомбардирование и погружаются в земляные работы, разоружают старые батареи и возводят новые. На Камчатском люнете воздвигают четыре батареи на 28 орудий. На Киленбалочных редутах – три батареи на 24 орудия. В старых батареях прорезают дополнительные амбразуры и употребляют все средства к тому, чтобы сосредоточить против Малахова кургана и других бастионов еще более страшный огонь, чем в предыдущие бомбардировки.
Но неудачи 8 июня (26 мая) имеют и для защитников Севастополя положительную сторону: уяснились слабые места обороны и сейчас деятельно укрепляется линия между Доковым оврагом и рейдом. Моряки с "Парижа" строят новую батарею для действия по Киленбалочным высотам и оврагу. В разных местах оборонительной линии, как у союзников, прорезаются амбразуры для новых орудий. Теперь против недавнего форпоста крепости, Камчатки, могут действовать 40 больших орудий.
Новым мероприятием перед штурмом является создание барбетов для полевых орудий, чтобы во время приступа действовать картечью по штурмовым колоннам. Устраиваются также закрытия для размещения близко к линии обороны стрелковых резервов.
Кроме войны, видимой невооруженным глазом и в подзорную трубу, разрасталась к лету и начатая еще зимою подземная война. Англо-французские войска повели ее, чтобы взрывами мин в подкопах подойти ближе к позиции обороняющихся и улучшить исходные позиции для атаки.
Но русские минеры оказались активнее и смелее в подземной войне. Ни один из подкопов осаждающих не был упущен внимательными саперами и бесстрашными разведчиками-пластунами. Внезапно ночью сваливались к подходу в галерею бесшабашные бойцы и в редком случае уходили без пленников, не оставив после себя в полном разгроме работы неприятеля. Если же работы противника оказывались тщательно защищенными с поверхности, то саперы, прославленные Мельников, Орда, Перелешин, начинали вести контргалереи и проходили глубоко, под работы противника, чтобы взорвать их и свести на нет надежды осаждающих.
При таком положении севастопольцы считали, что они могут отстаивать крепость бесконечно долго. Лишь бы высшее командование снабжало их порохом, снарядами, пулями, одеждою и пищей. Людей они не просили. Семи тысяч матросов-артиллеристов и свыше сорока тысяч пехотинцев и впрямь при толковых начальниках было достаточно для отражения четвертого бомбардирования и штурма, которые начались 17 июня.
Страшное развитие получает с первого часа бомбардировки навесной огонь. Огромные мортиры союзников бросают тысячи бомб. Бомбы большого калибра! Они засыпают разом по две амбразуры, разметывают траверсы и хоронят под обрушившейся землею десятки людей.
К ночи защитники бастионов прекращают ответный огонь и невзирая на выстрелы союзников исправляют повреждения. В 2 часа, когда эти работы почти закончены, секреты Брянского полка обнаруживают в Килен-балочном овраге колонны, назначенные для штурма.
В резервах бьют барабаны. Кременчугский полк занимает 1-й бастион. В промежутке между 1-м и 2-м бастионами располагаются эриванцы. На 2-м бастионе – владимирцы. В Ушаковой балке и на куртине у Малахова кургана суздальцы. На самом Малаховом кургане – севцы, полтавцы и забайкальцы. В общем резерве остаются Селенгинский и Якутский полки с 18 полевыми орудиями.
В 3-м часу генерал Хрулев заканчивает все приготовления, и в это же время Павел Степанович велит пароходному отряду выбирать якоря.
"Владимир", "Херсонес", "Громоносец", "Крым", "Бессарабия" и "Одесса" занимают позицию в Килен-бухте. Прикрытые фонари слабо освещают пространство перед заряженными пушками, и люди негромко перебрасываются скупыми словами в томительной после суточного грохота тишине.
– Начинается! – Бутаков указывает на вспыхнувший в темноте белый фальшфейер. – Капитан Юрковский предупреждает о штурме.
– Уже не Юрковский, Григорий Иванович. Юрковский убит. Его заменил капитан 1-го ранга Керн. – Ах, бедняга! Что же с семьей будет, Павел Степанович? Десять детей у него.
– Много сирот, друг мой. Семья моряков о всех заботится.
– Кажется, скоро, Павел Степанович, немного останется в этой семье.
– Не все ляжем. Не все. Вы еще поплаваете, не сомневайтесь.
Адмирал молча прохаживается по шканцам. Сейчас бы в море, идти бесконечным океаном, как в молодости. У борта расплавленные потоки в золоте' и серебре, воздух нежит и лелеет, солнце в пурпуре уходит за горизонт. А ночью, под свежим ветром, в темноте хлынет пронзительный свет луны на паруса, и корабль вспенит зеленую сверкающую волну…
Частый ружейный огонь на берегу выводит его из мечтаний. В полутьме опоясывается огнем парижская батарея.
– Ну-с, давайте сигнал к бою, Григорий Иванович. Поддержите Корниловский бастион.
Он спускается по трапу, когда орудия пароходов начинают палить по Киленбалке.
Генерал Мейран, командующий французской дивизией в Киленбалке, ошибочно понял прекращение артиллерийской подготовки за сигнал к атаке. В то время как другие колонны еще устраиваются и ждут приказа главного французского командования, он выводит свои батальоны ко 2-му бастиону. Перекрестный ружейный и картечный огонь останавливает порыв его войск. В тридцати шагах от рва солдаты рассыпаются. Только получив подкрепления и поддержку своих батарей, они повинуются приказу Мейрана начать вторую атаку.
Павел Степанович поспевает на бастион, когда гвардейцы Наполеона III с штурмовыми лестницами и фашинами снова вскакивают перед рвом, и опять частая картечь косит их ряды. Они бросают лестницы и окончательно отступают в Киленбалку.
С этой радостной вестью адмирал спешит на Малахов курган. Уже светает. С английской ланкастерской батареи брызжет струя белого огня и поднимается сноп сигнальных ракет. Они рассыпаются разноцветными огнями, а выжженная серо-желтая степь покрывается красными мундирами англичан и синими куртками французов. Первые лучи солнца ярко освещают пестрые колонны, идущие на штурм под звуки рожков.
На Малаховом все смолкло. Прикрытие батарей выросло грозной сплошной стеной штыков на банкетах. Артиллеристы ждут сигнала. Керн, козырнув Павлу Степановичу, машет рукой сигнальщику. Боевой флаг поморскому взвивается над башней кургана, и сразу весь грузный холм опоясывается огненной лентой. Картечь рвется в колоннах наступающих, а они все в большем и большем числе выходят из своих траншей.
