Эдвард Радзинский - Николай II
Вернувшись, наконец, в город уже к восьми часам вечера (17 июля) – начали добывать все необходимое – керосин, серную кислоту. Телеги с лошадьми без кучеров были взяты из тюрьмы…
Отправились только в двенадцать с половиной ночью с 17-го на 18-е. Чтобы изолировать шахты на время операции, объявили в деревне Коптяки, что в лесу скрываются чехи, лес будут обыскивать, чтобы никто из деревни не выезжал ни под каким видом. Было приказано, если кто ворвется в район оцепления, расстрелять на месте».
Захватить пару лошадей у случайно встретившегося крестьянина, пристрелить ненароком зашедшего в зону охранения обывателя – и все во имя светлого будущего.Тайная могила
В полночь комендант возвращается к шахте…
Сын чекиста Медведева: «Светили факелами. Ваганов, матрос, влез в шахту и стоял внизу во тьме – в ледяной воде. Вода была по грудь. Спустили веревки. Он привязывал трупы и подавал наверх».
И опять комендант увидел в свете факелов всю Царскую Семью…Юровский: «Меж тем рассвело (это был третий день, 18-го). Возникла мысль: часть трупов похоронить тут же у шахты. Стали копать яму, почти выкопали, но тут к Ермакову подъехал его знакомый крестьянин, и выяснилось, что он мог видеть яму. Пришлось бросить дело, решено было везти трупы на глубокие шахты».
И вновь тронулись трупы. Сначала на телегах, потом на грузовике. И вместе с ними Юровский. Третьи сутки он – рядом с мертвецами, «эвакуируя семью в надежное место».
Юровский: «Т. к. телеги оказались непрочными, разваливались, комендант отправился в город за машинами – грузовик и две легких для чекистов. Смогли отправиться в путь только в девять вечера, пересекли линию ж. д. в полуверсте, перегрузили трупы на грузовик. Ехали с трудом, вымащая опасные места шпалами, и все-таки застревали несколько раз. Около четырех с половиной утра 19-го машина застряла окончательно. Оставалось, не доезжая шахт, хоронить или жечь… последнее обещал на себя взять один товарищ, фамилию комендант забыл, но он уехал, не исполнив обещания.
Хотели сжечь А[лексе]я и А.Ф., по ошибке вместо последней сожгли фрейлину. Потом похоронили тут же под костром останки и снова разложили костер, чтоб совершенно закрыть следы копанья. Тем временем вырыли братскую могилу для остальных. Часам к семи утра яма аршина в два с половиной глубины и три с половиной в квадрате была готова. Трупы сложили в яму, облив лица и вообще все тела серной кислотой, как для неузнаваемости, так и для того, чтобы предотвратить смрад от разложения (яма была неглубока). Забросав землей и хворостом, сверху наложили шпалы и несколько раз проехали – следов ямы и здесь не осталось. Секрет был сохранен вполне – этого места погребения белые не нашли».
В конце своей «Записки» Юровский сделал приписку, где указал место этой тайной могилы:
«Коптяки, в 18 в[ерстах] от Екатеринбурга к Северо-западу. Линия ж[елезной] д[ороги] проходит на девятой версте между Коптяками и Верхне-Исетским заводом. От места пересечения ж. д. погребены саж[енях] в 100 ближе к Исетскому заводу».Была ли эта могила?
Гость усмехнулся:
– Вы рассказали историю захоронения так, как описал в «Записке» Юровский. Но… ведь был еще один, и не менее важный, свидетель – мой друг Петр Захарович…
И он ведь тоже описал, как происходило захоронение… Так что существует два описания… Правда, в пятидесятых годах на Западе появилось еще одно описание очевидца…
– Вы говорите о брошюре Иоганна Мейера?
– Совершенно справедливо. Это фальшивка, где действуют мифические, никогда не существовавшие люди… Так что рукопись Петра Захаровича – один из двух существующих достоверных документов, принадлежавших перу подлинных участников. Причем не просто участников – распорядителей этого страшного захоронения, если можно назвать «захоронением» ужас, которым они занимались.
После этой тирады Гость опять открыл свой дипломат, и я получил старательно переписанное от руки окончание «Воспоминаний» Ермакова. Вот оно:
«Когда эта операция была окончена, около часа ночи с 16-го на 17 июля 1918 года, автомобиль с трупами направился в лес через Верх-Исетск по направлению дороги в Коптяки, где мною было выбрано место для зарытия трупов.
Но я заранее учел момент, что зарывать не следует, ибо я не один, а со мной еще есть товарищи. Я вообще мало кому мог доверять это дело, и тем паче, что я отвечал за все, что я заранее решил их сжечь. Для этого приготовил серную кислоту и керосин, все было усмотрено. Но не давая никому намека сразу, то я сказал: мы их спустим в шахту, и так решили. Тогда я велел всех раздеть, чтобы одежду сжечь, и так было сделано. Когда стали снимать с них платья, то у «самой» и дочерей были найдены медальоны, в которых вставлена голова Распутина. Дальше под платьями на теле были особо приспособленные лифчики двойные, подложена внутри материала вата и где были уложены драгоценные камни и прострочены. Это было у самой и четырех дочерей. Все это было штуками передано члену Уралсовета Юровскому. Что там было я вообще не поинтересовался на месте, ибо было некогда. Одежду тут же сжег. А трупы отнесли около 50 метров и спустили в шахту. Она не была глубокая, около 6 саженей, ибо все эти шахты я хорошо знаю. Для того чтобы можно было вытащить для дальнейшей операции с ними. Все это я проделал, чтобы скрыть следы от своих лишних присутствующих товарищей. Когда все это было окончено, то уж был рассвет, около 4 часов утра. Это место находилось совсем в стороне дороги, около 3 верст.
Когда все уехали, то я остался в лесу, об этом никто не знал. С 17-го на 18 июля я снова прибыл в лес, привез веревку, меня спустили в шахту, я стал каждого по отдельности привязывать (то есть трупы привязывать), по двое ребят вытаскивали (эти трупы). Когда всех вытащили,тогда я велел класть на двуколку, отвезли от шахты в сторону, разложили на три группы дрова, облили керосином, а самих (то есть трупы) серной кислотой. Трупы горели до пепла и пепел был зарыт. Все это происходило в 12 часов ночи 17-го на 18 июля 1918 года. После всего 18-го я доложил. На этом заканчивая все. 29.10.47 г. Ермаков».Я спросил его:
– Могу ли я опубликовать это?
Гость как-то равнодушно пожал плечами:
– Мне все равно. Я стар… скоро, скоро я увижусь с ними… так что перед уходом с удовольствием все вам оставляю. (Эти хранившиеся тогда в спецхране «Воспоминания» Ермакова были вскоре опубликованы мною все в том же «Огоньке».)
– Опасной вы темой занялись, – продолжал он, – съест она вашу жизнь, как мою съела… Однако к делу… Я разочарован вашим вопросом. Я на вашем месте заинтересовался бы совсем другим… Опуская обычное хвастовство Петра Захаровича, когда он привычно приписывает себе все, что делали другие, – обратите внимание на главное: по Ермакову, никакого второго погребения не было – трупы сожгли недалеко от Коптяков… Здесь у него совершенное разночтение с Юровским, причем в важнейшем факте – существует ли могила. И здесь Ермаков повторяет то, к чему пришел Соколов: могилы не существует – тела Семьи исчезли в пламени костра… Грешным делом, я подумал: а может, Петра Захаровича за пьянство просто не взяли на второе захоронение? Нет, Юровский, рассказывая про события 18 июля, ясно пишет в «Записке»: «Тут к Ермакову подъехал его знакомый крестьянин». Значит, присутствовал Ермаков и видел все до конца. Тогда что же?… Вот почему я его все пытал, а он в ответ одно и то же: «Сожгли трупы».
Вот почему и возникла моя встреча с третьим.«Харон»
В 1943 году, когда я его впервые увидел, – третий жил в Перми, тогда это был город Молотов… Я так его и называл: «товарищ Харон». Но он не смеялся. Даже когда объяснил ему, что Харон – это перевозчик в царство смерти у греков. Он никогда не смеялся и никогда не говорил на интересующую нас тему. Я увидел его в 1953-м, незадолго до смерти. Он был сухонький старичок, мал росточком, нос тонкий, хищный, волосики реденькие, в жалкой ушаночке и истертом зимнем пальтишке ходил наш Харон… В ужасной хибаре, в крохотной комнатушке жили бывший водитель грузовика с царскими трупами, а за занавеской – его младший сын с женой. Хибара эта находилась на улице 25 Октября… Там он и умер… На улице имени своей Революции в грязном бараке умер этот старый большевик…
Вы уже поняли, о ком я собираюсь рассказать? Сергей Иванович Люханов – третий свидетель той ужасной дороги… Биография у него прелюбопытная… В отличие от всех цареубийц он никогда не упоминал о своем участии в великой пролетарской миссии цареубийства, не боролся ни за какие выгоды. Более того, его сын мне рассказал, что он никогда не упоминал, что был в Екатеринбурге в 1918 году. И вообще, за все наши встречи он мне так ничего и не рассказал. Ох как трудно было говорить с этим молчальником. Помню, я в ресторан его позвал, он весь вечер просидел молча, потом взял счет, который я оплачивал, и сказал: «Жаль, я мог бы жить на это целый месяц…» И ушел. Все, что я узнал о нем, узнал от младшего сына… Алексеем сына звали, как наследника – вот он мне и рассказал о папаше. Оказывается, дожив до 80 лет, его отец не получал даже пенсии – сын объяснил, что, дескать, Сергей Иванович не знал. Странно. Большевик с 1907 года не знает, что в стране победившего социализма старикам положена пенсия… Много в его жизни было странного. К примеру, эти постоянные переезды из города в город. Сразу же после расстрела он покидает Екатеринбург вместе с отступающими большевиками. Но после возвращения в Екатеринбург советской власти Сергей Иванович в город не возвращается. Он уезжает в город Осу, но вскоре покидает и этот город. И дальше частая смена мест, он будто мечется по Уралу – меняет места… только немного освоится с местом и, глядь, от выгодной должности отказывается – и в путь! Он будто чего-то боится. Но самое интересное – его взаимоотношения с женой Августой.
