Христоверы - Александр Владимирович Чиненков
– Уж не о Власе ли Лопырёве ты ведёшь речь? – перебил купца поручик.
– Да, о нём, – ответил растерянно Сафронов. – А что, вам уже знакома эта гнусная личность?
– А кто же его не знает, – ухмыльнулся поручик, потирая руки. – Такого кутилу трудно обойти вниманием.
– Вот и я про то, – оживился Сафронов. – Он как паразит на теле у своих родственников, а теперь уже и в нашу семью мосты наводит, пропади он пропадом, прости меня, Господи.
– Да-да, чувствами здесь не пахнет, – поддержал его поручик. – Таким горьким пьяницам всё равно к кому приставать. А не может быть такого, что он спутал спьяну вашу дочь с какой-нибудь приятельницей?
– Да вы что, господин поручик?! – воскликнул возмущённо Сафронов. – Моя дочь красивая, скромная и воспитанная девушка! Она…
Слушая его, поручик внезапно изменился в лице.
– Гм-м-м… А как ее зовут? – неожиданно поинтересовался он.
– Мою дочь зовут Анна, – пролепетал Сафронов.
– Почему-то я так и подумал, – заинтриговал его поручик. – Надо же… Как я сразу не догадался, голова садовая.
– Что означает ваше «надо же»? – забеспокоился Сафронов. – Прошу объяснить, господин поручик.
– Ничего, – ушёл от ответа поручик. – Вопрос о вашей дочери так, к слову, пришёлся. Каковы ваши соображения насчёт того, почему Лопырёв-младший именно к вашей дочери воспылал нездоровым интересом?
«Почему он интересовался Анночкой? – лихорадочно соображал Сафронов, не слыша поручика. – Чего он добивался, задавая вопросы о ней? А может быть, ему известно об исключении Анночки из Казанского университета за противоправные беспорядки?»
– Вы не ответили на мой вопрос, Иван Ильич, – будто в тумане прозвучал голос жандарма. – Я спросил, есть ли у вас соображения?
– Он, может быть, и не воспылал бы, – взяв себя в руки, ответил уныло Сафронов. – С таким образом жизни, какой ведёт этот юноша, я сомневаюсь, что женщины вообще его интересуют. Это Гавриил Семёнович почему-то решил для себя, что у сына встанут на место мозги после женитьбы на моей дочери.
– Хорошо, я приструню этого разгильдяя, Иван Ильич, обещаю, – сказал поручик. – Он у меня шёлковым станет.
Сафронов недоверчиво покачал головой.
– Боюсь, что просто приструнить этого негодяя не получится, – сказал он. – Его семья так и будет всячески донимать меня своими притязаниями на мою дочь.
– Вы что-то собираетесь предложить мне, Иван Ильич? – улыбнулся поручик. – Если да, то предлагайте, а не ходите вокруг да около.
– Хочу, чтобы его забрали в солдаты, – сжав кулаки, выпалил Сафронов. – Если Влас попадёт на фронт, там у него и мозги прочистятся, и, может быть, про жизнь свою разгульную забудет.
Такое неожиданное «желание» купца застало поручика врасплох. У него даже лицо вытянулось и округлились глаза от неожиданности.
– Потрясающий выход, Иван Ильич, – сказал он, усмехаясь. – Я хорошенько над ним подумаю.
– Тут не думать, а делать надо, – вздохнул Сафронов. – Чем быстрее Влас воевать уедет, тем мне легче дышать станет, а ещё легче дочке моей.
– А вы? Что вы собираетесь мне предложить взамен? – прищурился хитровато поручик. – Вы же собираетесь сделать это?
– Я помню, вы предлагали мне сообщить о человеке, которого ищете, – осторожно напомнил Сафронов. – Так что, он вам ещё нужен?
– Да, я помню о своём предложении, – кивнул поручик. – Мы тогда разыскивали… Впрочем, разыскиваем и сейчас дезертира, грабителя и убийцу некоего Евстигнея Крапивина.
– Помнится, вы говорили, что он обожженный весь.
– Так и есть! А вы что, его где-то видели?
– Да, я видел человека с забинтованным лицом и руками, – стыдясь самого себя, сообщил Сафронов.
– Где? Где вы его видели? – подался вперёд поручик.
– Не так давно в Зубчаниновке, – вздохнул Сафронов. – В молельном доме хлыста Андрона.
– А что вы там делали? – сузил глаза поручик. – Снова любоваться радениями приезжали?
– Нет, я приезжал к старице Агафье за лекарствами для своей супруги, – вздохнул Сафронов. – Я не знаю, как и из каких трав она их готовит, но они очень способствуют выздоровлению.
17
На улице стемнело. В Зубчаниновке ещё с полудня свирепствовала метель, но она не удерживала хлыстов, стекающихся в молельный дом на радения. Разуваясь и снимая верхнюю одежду в прихожей, мужчины и женщины в белых рубахах входили в горницу.
Когда улеглась суета, перед ними со скорбным «ликом» предстал старец Андрон.
– Слушайте меня, люди верные-праведные, – обратился он к адептам. – Я уже не раз вещал всем вам о землетрясении на горе Араратской, как вершина её чёрными тучами облеклась, как из туч полились яркие молнии потоками, как стонала земля и возгремели до той поры неслыханные громы.
Сделав паузу, он обвёл лица хлыстов долгим взглядом.
– Тряслась гора Араратская и на части трескалась, – продолжил Андрон, удовлетворённый всеобщим вниманием. – Отрывались от неё скалы и ледники вечные…
Он снова сделал паузу и посмотрел на присутствующих.
– И вот араратский царь призывает меня к себе, голуби мои сизокрылые, – изрёк Андрон и развернул вчетверо сложенный лист бумаги, который держал в руках.
– Вот оно, послание, его всем вам читаю, – сказал он и поднёс его к глазам. – Приведу вас от севера из хладных мразных стран, – стал читать он текст, – в место покоя вечного, всякой радости и всякой сладости. С плачем изыдите из мест ваших, с весельем придите сюда, в места благостные. Через многие воды проведу я вас прямым путём, и вы не заблудитесь. Придите же ко мне, избранные ото всех племён человеческих, – здесь, на горе Арарате, на райской реке на Ефрате, обращу ваши нужды и печали на покой и отраду. Удержите же рыдания, удержите источники слёзные – напою души жаждущие, напитию души алчущие, на сердцах ваших напишу закон правды…
Он отвёл от лица бумагу и опустил руку.
– Вот какое послание прислал мне царь араратский, люди верные-праведные, – сказал он, трогательно вздыхая. – Схожу я на гору ту Араратскую, царя повидаю, слова из уст его послухаю и вести вам оттуда привезу. А теперь сами судите, голуби мои сизокрылые, идти ли мне на юг араратский?
Начались радения. Хлысты, провожая старца, старались изо всех сил. Кто подпрыгивал, кто приплясывал, кто падал на пол и замирал без движения с расширенными глазами, а вытекающая изо рта пена заволакивала губы. Те, кто оставался на ногах, топали всё громче и громче. Их песни-голоссалии звучали громче и громче в сионской горнице. Вскоре голоссалии перешли в исступлённые визги и дикие, неистовые вопли.
Когда радения достигли пика кульминации, Андрон, крадучись, приблизился к стоявшей в стороне Агафье и тронул её за плечо.
– Всё, оставляю их на тебя, – сказал он шёпотом. – Я ухожу, но скоро вернусь. А ты
