Эпоха харафишей - Нагиб Махфуз

самому времени: один, без всего того, что бы могло отвлечь его, без наркотиков. Он противостоял ему в своей неподвижности, оцепенении и тяжести. Это было что-то упрямое, твёрдое, густое, в глубинах которого он передвигался как будто спящий, которому снится кошмар. Это толстая стена, угнетающая, хмурая. Время невыносимо, если оно отрезает тебя от людей и от работы, словно мы трудимся, заводим друзей, влюбляемся, развлекаемся только за тем, чтобы убежать от времени. Жаловаться на его недостаток лучше, чем жаловаться на его быстротечность. Когда он достигнет бессмертия, то попробует тысячи работ, не страшась, и не ленясь. Он бросится в бой без размышлений и будет насмехаться над мудростью, как насмехался над глупостью. Однажды он окажется облечённым властью над всей человеческой расой. Сейчас же он ползает на брюхе перед счётом секунд и простирает руки, прося о милосердии… Он задавался вопросом, когда же к нему явится джинн, и как он с ним побратается. Увидит ли он его воочию, услышит ли его голос? Соединится ли с ним, подобно воздуху, которым дышит? Его это обременяло и вызывало досаду. Но он никогда не уступит изнеможению и никогда не проиграет битву, пусть он страдает и плачет. Он верил в то, что делает. Он не отступит. Вечности не напугать его. Он не узнает смерти. Мир будет подчиняться смене времён года, у него же будет вечная весна. Он будет в авангарде новой жизни, первооткрывателем существования, не знающего смерти, первым, кто отверг вечный покой, проявителем тайной силы. Жизни боятся лишь слабаки. Однако жить лицом к лицу со временем — это мука, невообразимая мука…59

Джалаль стоял голый перед раскрытым окном. Был последний день назначенного года. Он подставлял тело лучам солнца, очистившись зимней влагой и холодным дуновением неспешного ветерка. Столь долго терпевшему пришло, наконец, время пожать плоды своего терпения. Конец изнурительной ночи, конец гнетущему одиночеству. Джалаль Абдуррабих больше не эфемерное существо. Он охмелел от нового духа, наполнившего его чувства, опьянившего его вдохновением и подарившим силу и уверенность в себе. Он мог говорить с собой, и поговорит с собой и с другими, когда придёт время, и твёрдо поверит голосу совести. Своей непоколебимостью он победил время, стоя перед ним лицом к лицу без всякой помощи извне. Начиная с этого дня ему нечего бояться. Оно будет угрожать другим своим зловещим ходом: его же не поразят морщины, седина и импотенция. Его дух не предаст его, его не положат в гроб, его не укроет могила. Это твёрдое тело никогда не разложится и не станет прахом. Он никогда не вкусит скорби расставания. Он гулял голым по комнате и уверенно говорил себе:

— Эта вечная жизнь благословенна.

60

Дверь нервно открылась, и в комнату влетела Зейнат-блондинка. Безумно соскучившись, она подлетела к нему, и оба растаяли в долгих, жарких объятиях. Она разрыдалась и со страстной укоризной спросила:

— Что ты сделал?

Он поцеловал её щёки и губы, и она снова спросила:

— Как ты провёл это время?!

Его захлестнула тоска по ней. Она была прелестной, но эфемерной драгоценностью. Он видел её молодой красавицей, а теперь безобразной старухой. Сладкий обман. Словно сама верность и искренность стали чем-то невозможным. Он сказал ей:

— Давай забудем то, что было…

— Но я желаю знать…

— Это было словно болезнь, что уже прошла.

— Какой же ты предатель!

— А какая же ты хорошенькая!

— Знаешь ли ты, что случилось в мире за время твоего отсутствия?

— Давай отложим разговор об этом…

Она отступила назад и с изумлением сказала:

— Как ты красив!

Сердце его сжалось, и с чувством острого сожаления он пробормотал:

— Сожалею о том, что тебе пришлось перенести.

Однако она была настойчива:

— Хорошее самочувствие вернётся ко мне через несколько часов… Но в чём твой секрет?

— Я был болен, и вот уже исцелился.

— Мне следовало быть рядом с тобой.

— Лечением было одиночество!

Она прижала его к груди и страстно прошептала:

— Покажи мне, осталась ли наша любовь прежней… А о своих болях и печалях я расскажу тебе потом.

61

Он сел в вестибюле и тёплыми объятиями встретил отца Абдуррабиха и брата Ради. Вскоре к нему явились Мунис Аль-Ал и члены клана. Они уважительно облобызали его, и Мунис грустно сказал:

— Всё потеряно, я ничего не мог поделать…

Во главе процессии, состоящей из его людей, Джалаль вышел в переулок и направился в кафе. Весь переулок собрался на дороге, чтобы поприветствовать его: тут перемешались и его поклонники, и ненавистники, и восхищающиеся им, и завистники. Он склонился к Мунису Аль-Алу и спросил его:

— Не считает ли меня кто-нибудь безумцем?

Тот лишь воскликнул:

— Упаси боже, учитель!

Пренебрежительно рассматривая публику, Джалаль сказал:

— Пусть они возвращаются к своей работе, да ещё благодарны будут…

Потом он пробормотал:

— Как же много ненависти и мало любви!

62

Сопровождаемый Абдуррабихом и Ради, он посетил минарет. Он твёрдо стоял посреди развалин. Земля вокруг него была очищена от камней и грязи. Основание его было квадратным, размером с большой вестибюль, и имело гладко отполированную арочную дверь из дерева. Его твёрдая масса поднималась так высоко, что верхушки было не видать, он в разы возвышался над всеми другими строениями. Рёбра его внушали мощь, а алый цвет — странный ужас.

Абдуррабих спросил Джалаля:

— Если согласимся с тем, что это — минарет, то где же тогда мечеть?

Он не ответил, а Ради сказал:

— Он стоил нам огромной суммы.

Отец снова спросил:

— Что он означает, сынок?

Джалаль рассмеялся:

— Одному богу известно.

— С тех пор, как окончилось его строительства, все люди только и говорят, что о нём…

Джалаль презрительно отреагировал:

— Не обращайте внимания на людей, отец. Это часть данного мной обета. Человек может натворить множество глупостей, чтобы в итоге обрести редкостную мудрость.

Отец собирался уже задать свой вопрос заново, однако он резким тоном оборвал