Очерки истории Франции XX–XXI веков. Статьи Н. Н. Наумовой и ее учеников - Коллектив авторов
Живопись также свидетельствовала о культурном взаимодействии, инициированном политикой немецких оккупационных властей. Бельгийский художник Эмиль Баэс (1879–1953), снискавший известность в нацистских кругах благодаря удачно выполненному портрету Муссолини, который получил высокую оценку лидера итальянского фашизма, несколько раз появляется на странницах «Парижского вестника». Газета повествует о том, что кисти этого художника принадлежит портрет короля Бельгии Альберта I, который в годы оккупации хранился в музее Дома Инвалидов в Париже[1139]. Имя Э. Баэса ещё дважды упоминалось, когда речь шла о его личной выставке в «Галери Руайаль» в декабре 1942 г.[1140]и после показа его работ, который художник устроил в феврале 1943 г. в присутствии немецкой, французской и иностранной прессы. Редакция «Парижского вестника» постаралась сделать бельгийского художника ближе русским эмигрантам с помощью упоминания нескольких фактов его биографии: во-первых, Баэс уже долго жил в Париже и был вхож в различные светские, в том числе и эмигрантские круги; во-вторых, имел жену русского происхождения[1141].
Культурное влияние оккупантов не ограничивалось лишь искусством: образование также подверглось переменам. Немецкие оккупационные власти проводили политику «огерманивания» французского общества. Помимо многочисленных объявлений о курсах немецкого языка они создали и иной способ взаимодействия с завоеванным населением и его адаптации к оккупационному режиму: новые нацистские образовательные структуры – немецкие институты – были призваны научить читать и писать французов по-немецки в кратчайшие сроки. Всего в Европе, по данным «Парижского вестника», к сентябрю 1942 г. в немецких институтах обучались около 200 тыс. человек[1142]. Во Франции к началу осени 1942 г. они функционировали во многих городах как оккупированной, так и «свободной зоны»: Бордо, Нанте, Оранже, Нанте, Пуатье, Дижоне, Безансоне, Биаррице, Ницце.
В созданных немцами парижских институтах числились 16 000 студентов, среди них русские составляли приблизительно 5 %. Газета «Парижский вестник» с преувеличенным восторгом описывала эти образовательные заведения: «В Париже 2 немецких института. Оба находятся в великолепных зданиях, занятия происходят в больших, светлых классах, хорошо проветренных, выходящих в тенистый зеленый сад. В каждом институте есть читальня, где желающие почитать находят все новинки литературы, все газеты, все последние журналы»[1143]. Новизна преподавательского метода, предложенного в немецких институтах, заключалась в том, что обучаемому с первого занятия запрещали говорить на родном языке: предполагалось, что это даст ему возможность быстро научиться объясняться и даже думать по-немецки. Чтобы расположить русских эмигрантов к обучению их детей в немецких институтах, в газете подчеркивалось, что их главный директор во Франции г-н Клес «очень хорошо относится к русским. Во всех учреждениях немецких институтов в администрации служит множество русских. А директор – лектор Парижского института, доктор Гюнтер, изучает русский язык»[1144]. Однако говорить о том, что обучение на немецком языке было обязательным и уничтожались другие – французские образовательные институты, не приходится. Как видно из статистики, приведенной в газете, лишь небольшой сегмент молодёжи парижского общества проходил обучение в немецких образовательных структурах. Помимо них оккупационные власти предоставляли эмигрантам из России возможность изучать немецкий язык в рамках Русской школы Императора Николая II, иначе называемой кадетским корпусом в Версале[1145], или в Русской гимназии в районе Отэй под Парижем[1146].
Немецкое влияние наблюдалось и в организации социальной сферы. Большую роль в годы оккупации Франции сыграла так называемая «Зимняя помощь» (Winterhilfswerk). Отечественный историк К. Залесский определяет ее как благотворительную программу, разработанную под руководством Национал-социалистической немецкой рабочей партии. Программа «Зимней помощи» существовала в Третьем рейхе с 13 сентября 1933 и проводилась ежегодно вплоть до 1945 г. Изначально её задача заключалась в «разгрузке» государственной системы помощи безработным, а также «укреплении чувства национальной общности»[1147]. В рамках программы по всей стране организовывался сбор теплых вещей, пожертвований, отчислений от зарплаты, благотворительное участие в общественных работах. В то же время помощь «расово чуждым элементам», лицам, находящимся в местах заключения, а также престарелым и недееспособным в Германии исключалась[1148].
Русские эмигранты во Франции приняли нацистскую программу благотворительности и активно жертвовали на нужды своих соотечественников. Как свидетельствует «Парижский вестник», первый сбор «Зимней помощи» произошел осенью 1941 г. в Париже по инициативе Комитета взаимопомощи русской эмиграции[1149]. После создания Управления делами русских эмигрантов во Франции именно оно занималось вопросами «Зимней помощи». Управление ведало как сбором пожертвований, так и их распределением в среде русских эмигрантов. Программа была направлена на облегчение участи «инвалидов, одиноких стариков, больных, детей и пострадавших от бомбардировок»[1150], что отличало её от изначального немецкого варианта.
Необходимость взаимопомощи в среде русских эмигрантов во Франции, согласно газете, возникла из-за того, что «приток денежных средств в кассы организаций инвалидов в июне 1940 г. совершенно прекратился»: правительственные учреждения, отпускавшие денежные средства этим организациям, или вовсе прекратили свое существование, или приостановили выдачу денег; «сравнительно небольшое число русских благотворителей, сами попав в затруднительное положение, почти прекратили свою поддержку, иностранные благотворители отпали уже с самого начала войны, а вся масса жертвенной русской эмиграции, потеряв работу, естественно уже ничем не могла помочь своим обездоленным братьям-инвалидам»[1151]. Инвалиды войны с приходом оккупантов полностью лишились тех правительственных субсидий, которые и ранее далеко не удовлетворяли их потребности. По всей Франции закрывались дома инвалидов и приюты, уже летом 1942 г. «Парижский вестник» признавал: настали «самые чёрные дни для существования наших инвалидов»[1152], и надеяться можно только на добровольную помощь соотечественников-эмигрантов, «зарубежных россиян», русской колонии во Франции.
По утверждению издателей «Вестника», «характер теперешней жизни в Париже, если вглядеться, очень напоминает наш 17-й год: с революционерами, контрреволюционерами, спекулянтами, саботажниками и только, к счастью, без чрезвычайной комиссии»[1153]. Подобные оценки не только позволяют сделать вывод, что газета недостаточно тщательно подвергалась цензуре оккупационных властей, но и показывают непростое бытовое положение русской эмиграции и сложную социально-политическую обстановку во Франции в годы немецкой оккупации.
К зиме 1943 г.
