Сын Яздона - Юзеф Игнаций Крашевский
Гость ещё так был одет, словно возвращался с похорон и замковых торжеств, в парадных одеждах, в собольем кожухе, в колпаке с пером, с позолоченным поясом. Этот наряд мешал ему, тяготил, потому что он всё больше поправлял его. Выдавала себя нетерпеливая натура.
Довольно долго епископ и он, поздоровавшись, стояли молча. Ведя его за собой, Павел пошёл сесть у изголовья и показал на застеленную лавку у своего бока. Он нагнулся к прибывшему.
– Начинается новая эра! – сказал он насмешливо.
– Или продолжение старой истории, – сдавленным, хриплым голосом сказал прибывший. – Нового здесь в действительности ничего нет. Охотника мы потеряли, его заменил солдат, а вождя и главу как не имели, так не имеем.
Павел покачал головой.
– Оба воеводы хороши! Не говорите! – сказал он. – Пудик вёл на поле боя и бился храбро. Лешек ещё лучше него.
– Наверное, но для князя этого слишком мало, – сказал гость. – Во время мира дома тоже голова нужна. Не достаточно удержать, что досталось; кто хочет царствовать, должен завоёвывать. Наши землевладельцы как одного, так и другого не любят. Они оба немцы.
– Немцы! Да! – рассмеялся епископ. – А отыщи-ка среди Пятов такого, кто бы им не был.
Они чуть помолчали и сам епископ добавил:
– Нам бы здесь нужны Мазовецкие, те имеют более сильную руку и более жадные сердца – и не столько онемечились.
Они смотрели друг на друга и снова было молчание. Епископ приказал принести вино, взяли кубки.
– Кто хочет что-нибудь предпринять, – шепнул Павел, – должен начинать заранее.
Гость дал утвердительный знак головой.
Так, должно быть, уже хорошо договорились, что слов им много не нужно было – разговаривали отрывистыми фразами.
– Нас двое, это мало, – шептал епископ.
– Подождите, вскоре найдётся больше, – ответил второй. – Нужно дать Лешеку время, чтобы оттолкнул от себя землевладельцев. Это легко придёт. Немцы у него – это всё.
Пусть разойдутся, пусть возьмут верх, это нам добавит приятелей.
– Разумно! – подтвердил епископ. – Но любая хотя бы самая красивая одежда имеет подкладку, так и эта ваша, которая сверху кажется хорошей. Одних Чёрный оттолкнёт, других приобретёт, потому что в бою ему везло и везёт – а рыцарство это за сердце берёт.
Гость отвечал удивлённым взглядом и, подумав немного, сказал:
– На это друзей не делал бы, поможет себе.
– Посоветуйтесь! – прибавил епископ.
Снова сидели, выпивая.
– Жегота, наш воевода, не говорит, что чувствует, – сказал прибывший, – но ему было и есть всё не по вкусу. Он подаст нам руку.
Епископ сделал весёлое лицо.
– Я в нём не уверен.
– Я же что знаю, то знаю, и стою при своём.
– А из Сандомира? – спросил епископ.
– Мой родственник Кристин, – отвечал гость, – через него пойдёт дальше.
Очень тихо и живо ксендз Павел добавил, наклоняясь к его уху:
– Но сегодня, сегодня нужно великую любовь и согласие выкладывать на миску, чтобы не унюхал, что варится.
– Он недалеко видит, – вставил другой.
– Это правда, но другие за него…
Они перешли на другую тему.
– Грифина, – отозвался епископ насмешливо, – хочет теперь больше, чем когда-либо, потомство. Я уже ей однажды служил добрым советом, когда чепец сбросила и шума и срама наделала Чёрному. Теперь у меня тоже есть, чем её приобрести… а в глазах людей сделать отталкивающей.
Быстрым взглядом гость прервал его речь, словно удивлялся хитрости епископа, который с улыбкой продолжал дальше:
– У меня тут есть один монах бенедиктинец, недавно прибывший из Италии. Он сведущ в разных медицинских искусствах и со всем может справиться. Он лечит всякие немощи и самые тяжёлые болезни. Так же имеет, как говорит, верное лекарство от бездетности.
Удивлённый слушатель уставил в него глаза.
– Не бойся, дорогой Варш, – добавил епископ, видя удивление. – Монах – баламут и самохвал. Он ничего не сделает, но будет водить её за нос, а когда возьмут, что им насоветует, опозорятся в глазах людей.
– А что это такое за лекарство? – спросил Варш.
– По доброй воле его нелегко попробовать, – говорил Павел, – но Грифина готова на всё. Давала уже обет св. Идему и другим, безрезультатно, послушает моего монаха. Он житель Салерно. Говорит, что он ученик Альберта Великого.
Варш слушал с напряжённым любопытством.
– Этот фанфарон и лжец, потому что таким я его считаю, хоть носит монашеское облачение, говорит, что знает таких гадов, змей и лягушек, потребление в пищу которых супругами неминуемо одарит их потомством.
Ксендз Павел начал смеяться.
– Грифина, несомненно, съест, что ей понравится, – говорил он дальше, – и как Ева подаст мужу часть запретного плода. Бенедиктинец любит болтать и хвалиться. Накормив их гадами, разгласит…
Варш только пожал плечами. Дело ему казалось или невероятным, или пустым. Павел же непомерно ему радовался как доброй находке, повторяя шутки о гадах, которыми должны были кормить нового пана.
Когда они так разговаривали, в дом к епископу вошли несколько человек, которые возвращались из замка. Уже из их численности можно было понять, что среди помещиков он сумел их приобрести в течение последних лет, если не важных приятелей, то доброжелательных и не отвернувшихся от него.
Первым показался воевода Жегота, о котором была речь, затем Кристин, каштелян Санодмирский, родственник каштеляна Краковского, который тут их опередил. Приходили и другие, прибывшие на похороны, так что через час в доме на Висльной улице уже было много народа.
Столы были накрыты обильно, потому что он всегда тем приобретал людей, что кормил их и поил по-пански и богато.
Вскоре похоронной грусти там не чувствовалось, а мало кто, кроме тех, кто служил ему для охоты, вспоминал Пудика.
О Лешеке также все осторожно молчали.
VI
И снова минуло четыре года.
Лешек Чёрный царствовал, удачно нанося удары Литве, а ходили слухи, что любимый патрон, архистратиг Михаил, помогал ему невидимым мечом справляться с врагами.
Епископ Павел вёл ту же самую жизнь, устраивал заговоры, только теперь, может, горячей и рьяней, чем при Болеславе, потому что долгая безнаказанность добавляла ему смелости и наглости. Ни для кого не было тайной, что он вёл на Краков Конрада Мазовецкого, которому более широкая власть очень улыбалась.
Горячая кровь первого Конрада отзывалась в этом потомке.
Отдав часть земли крестоносцам, вернуть которую уже никакой надежды не имели, хотели заплатить себе Краковом и Сандомиром, а епископ обещал лучшее будущее.
Расчёт на Сандомир подвёл, потом пришёл союз с Литвой, и эту Чёрный прогнал и побил. Как бы в довершение поражений голод и после него страшный мор опустошили страну.
Все предприятия и заговоры Павла обратились в ничто, но он
