Галина Петреченко - Рюрик
— Отдохни, князь, — тихо, с горестным вздохом посоветовал он Рюрику и медленно встал. — Я, верховный жрец племени, должен прежде всего исцелять твою душу, — величественно проговорил Бэрин, подойдя к князю и положив обе руки ему на плечи. — А ты, вместо податливости души, преподносишь мне одно ее глухое и яростное сопротивление. — Он изрек это тем своим неподражаемым голосом, которым обычно говорил молитвы перед множеством народа. Рюрик удивленно смотрел на торжественно говорившего Бэрина и вдруг понял, что для жреца эта речь — как для тонувшего соломинка. Он потрясенно вглядывался в знакомые и такие дорогие черты лица своего друида солнца: в его серые глаза, жадно внушающие князю необходимость веры, истинной веры в Христа; в его постаревшие, но властно двигающиеся губы, одрябший, но волевой его подбородок. Рюрик осторожно положил свои руки поверх рук жреца и чуть-чуть сдавил их.
— Я глубоко тронут, Бэрин, — со слезами на глазах, печально проговорил он и медленно снял руки жреца со своих плеч. — Но я… все равно… не могу помочь тебе… в моем исцелении, — хрипло, с надрывом сознался князь и жестко добавил: — Не надо нам больше мучить друг друга. Прости за ненужный зов. Уходи!
Бэрин кивнул ему согласно головой: он не обиделся на горькое откровение князя, низко склонил перед ним голову и тихо на прощание сказал:
— Смири свою душу, князь.
Рюрик бессильно опустил руки и обозленно вдруг ответил, глядя на седовласую голову жреца:
— Если бы это было в моих силах! Не терзай меня, Бэрин: уходи! — И он отвернулся от жреца.
«Не тяни никого насильно вперед… У каждого своя дорога…» — вспомнил Бэрин давний завет своего отца и тяжелой походкой медленно пошел из гридни князя.
* * *В следующие два дня ни князь, ни верховный жрец никому не показывались на глаза. Каждый из них думал о своем горе, и каждый из них мечтал справиться со своей бедой в одиночку. Рюрик не подпускал к себе даже Эфанду с сыном. Только Руги, хромоногий Руги со слезами на глазах заходил к князю, уныло смотрел на его согнутую спину, ставил на большой стол еду в горшочках и молча уходил, огорченно покачивая лысой головой. На третий день Рюрик встал со стула, на котором просидел две ночи с широко раскрытыми глазами, уставившись в жерло остывшей маленькой печки. Медленно обмылся водой, заботливо принесенной Руги, и решительно направился к священному котелку, что неизменно стоял в южном углу гридни на своей серебряной треноге. Князь осторожно снял с него льняной убрус, с новым чувством трепетной любви оглядел маленький, покоящийся в свеем уютном древнем гнездышке котелок, нежно погладил его, затем выпрямился и застыл в торжественно-традиционной позе, обратившись с молитвой к Святовиту…
Бэрин в тревоге метался по своей клети. Всю вину за застаревшую хворь князя он полностью взял на себя и не мог простить себе, что уверовал в то, будто волхвы не станут принимать все доступные им меры, чтобы извести его князя. «Опередили жреца! Верховного жреца рарогов! Эх ты, жрец! Да тебе имя — черный ворон! Предрекать гибель — это ты можешь! А вот помочь избавиться князю от хвори — на это у тебя не хватило ни сил, ни умения! Да какой же ты после этого целитель Душ своего народа?!» — снова и снова беспощадно ругал себя Бэрин и вдруг решился на самое отчаянное…
— Немедленно в лес, — забормотал он, — взять факел — и в лес! Самосожжение такой рухляди, как я, никого не удивит, — все громче и громче рассуждал сам с собой жрец, торопливо собирая свои вещи в узелок. — Ничто не должно напоминать здесь обо мне: ни этот ритуальный ковер, — бормотал он, сдирая со стены льняной ковер с изображением солнца в центре, — ни эти молитвы, — хватал он со стола берестяные свитки…
В это время распахнулась дверь его клети, и на пороге появился озабоченный Гостомысл с двумя христианскими миссионерами. Изумление и растерянность были на лицах вошедших. Первым пришел в себя Гостомысл.
— Куда это ты собрался? — спросил он, властно проходя вперед и строго глядя на осунувшееся лицо верховного жреца, прямо в его воспаленные глаза.
— В лес, — зло ответил Бэрин, справившись с минутным замешательством, вызванным появлением непрошеных гостей. — Вот ты-то и поможешь мне превратиться в пепел и отправиться на небеса в мое сгоревшее жилище, — со злой решимостью, напористо проговорил Бэрин, ожесточенно завязывая узел. — А ты, — обращаясь к первому миссионеру, озадаченно наблюдавшему за его действиями, сказал Бэрин, — будешь следить за тем, чтобы все мое духовное наследие сгорело вместе со мной!
— Мы не требуем от тебя такой жертвы, — тихо сказал христианин, не принимая из рук Бэрина его узла. — Давайте сядем и обсудим все спокойно, миролюбиво и доброжелательно проговорил он, наблюдая за жрецом, который на его слова возбужденно и недоверчиво рассмеялся.
— О-о! — хитро протянул Бэрин, искоса глядя на миссионера. — Так ласково говорить и я умею! Только что в этом толку! — зло воскликнул он и так же зло добавил: — Ежели есть головы, слушающие не столько голос, сколько суть, содержащуюся в словах! Я привел ему и свои и ваши доводы, — прохрипел он, бросив узел со скарбом в угол клети, — но он уперся в одно: ему нужно по-ня-ти-е! — тяжело и горько произнес Бэрин это слово, как неизмеримое, невыносимое бремя, и вдруг заплакал.
Все опустили глаза — перед ними стоял просто старый, растерявшийся, разуверившийся в чем-то очень важном для него человек, а не могущественный друид солнца.
— Понятие… чего? — вкрадчиво спросил первый миссионер, понимая горе жреца варягов, но не желая щадить его: слишком многое стояло за толкованием этого слова.
Бэрин посмотрел на него как на безумного, смахнул с лица слезы ладонью и горько вздохнул. Он понял, что и миссионеры и Гостомысл считают, что у него не все в порядке с головой. Он перевел дух и тихо проговорил, глядя на присутствующих мокрыми от слез глазами:
— Князь не понимает, почему наш Бог единовременно и Бог Отец, и Бог Сын, и Бог Дух Святой.
Миссионеры переглянулись меж собой, и первый из них, немного помолчав, искренне ответил:
— Мы в это поверили, не вдаваясь в понятие, и счастливы, как видишь.
— Я говорил ему об этом, — хмуро отмахнулся Бэрин, — но он не может верить в бога, сущность бытия которого не понимает! — Жрец снова страдальческим взглядом оглядел всех и с болью воскликнул: — Душа его ропщет, разум не понимает, и он бессилен что-либо сделать! Он такой, что должен вначале все понять, лишь потом — поверить! — горячо прошептал обессиленный взрывом своего горя Бэрин и в отчаянье закачал головой.
Наступила минута молчания.
Гостомысл тяжело дышал, соображая, чем еще можно помочь Рюрику, и нерешительно проговорил;
— Можа… гривны преподнести князю… Бэрин во все глаза уставился на посадника и с ужасом прошептал;
— И это его… отец!
Миссионеры с любопытством посмотрели на Гостомысла, но ни о чем не спросили: они давно все ведали, но ни разу не были свидетелями столь откровенного разговора. Задумчиво смотрели они на убитого горем верховного жреца и думали, что же еще можно сделать, чтобы убедить Рюрика в необходимости принятия их веры. Ведь он теперь великий князь! И от него зависит очень многое!
— Все великие князья и короли Европы уже столетия исповедают нашу веру, — внушительно заговорил первый миссионер, глядя на Бэрина, — и я не помню, чтобы кто-то из них ставил перед собой такую задачу, как твой князь. Бог есть Бог! — воскликнул миссионер и убежденно добавил: — Он вездесущ и всеявен! Как можно сомневаться в этом! Бог есть во мне, в тебе, Бэрин, и в тебе, Гостомысл! И в Исидоре! — величественно сказал христианин и указал на второго миссионера, молодого красивого черноглазого еврея.
— Не надо меня убеждать в этом! — горько попросил Бэрин, умоляюще глядя на первого миссионера, — Ты думаешь, мно легко после его отказа? А каково услышать мне от своего князя: «Уходи!»? Да ты ведаешь ли, что это значит? вскрикнул он. — Да после этого мне только в лес надо уходить! — в отчаянье прокричал верховный жрец и закрыл лицо руками.
Гостомысл вспыхнул, резко шагнул вперед и бросился к жрецу.
— Опомнись, Бэрин! Что ты глаголешь! — растерянно сказал он и уверенно добавил: — Я знаю своего сына не первый год, уверен, что он никогда и ни за что не посмел бы выгнать тебя из своего дома! — Новгородский посадник гладил друида солнца по голове, стараясь отнять руки жреца от его лика, и ласково говорил: — Я всегда был спокоен за Рюрика только потому, что знал, — рядом с ним такая добрая душа, как ты! Он просто не захотел продолжать с тобой рядиться из-за Христа и не совсем же тебя изгнал! — уговаривал Гостомысл удрученного жреца, и тот потихоньку стал выпрямлять спину: да, и верховный жрец нуждается в сочувствии и теплоте, и ничего тут не поделаешь.
