Иван Фирсов - Головнин. Дважды плененный
За два года совместного плавания проницательный командир «Камчатки» основательно изучил своих подопечных. Он досконально знал их мнения и суждения, взгляды на морскую службу, окружающую действительность, на жизнь.
На любом судне в дальнем плавании редко удается скрыть от окружающих сокровенные мысли, тем более если за плечами только двадцать лет…
Головнин в душе радовался, его цель достигнута, кропотливый труд окупился неплохими всходами. Почти все они, по его мнению, должны недурно проявить себя на службе отечеству. Да и сам командир уже кое-что прикидывал в уме, обдумывал возможности как-то пособить им на первых порах, определиться на флотской стезе по своим способностям и устремлениям, не дать пропасть втуне здоровому честолюбию. Как-никак он почетный член Государственного Адмиралтейского департамента. Круг знакомств его невелик, но там есть люди достойные и влиятельные. Как, например, вице-адмирал Гавриил Сарычев.
Пройдут годы, труды командира «Камчатки» оценит самый строгий судья — жизнь.
Из среды обитателей шлюпа выйдут четыре адмирала, все они еще раз обогнут землю в кругосветных плаваниях. Три из них внесут весомый вклад в отечественную науку. Два офицера станут правителями Русской Америки, этот далекий край приворожил их…
В пятницу 5 сентября 1819 года, спустя два года и десять дней, «Камчатка» салютовала родной Кронштадтской крепости. Среди строк рапорта командира Морскому министру одна говорит о многом: «Шлюп обстоит благополучно, и экипаж находится в здоровом состоянии».
На первый взгляд скупая, суховатая фраза. Но в ней Головнин не забывает главный двигатель корабля — людей…
Командира ждали послепоходные хлопоты и заботы. Ворох докладов и записок, отчетов и справок. Сплошная писанина.
Офицеры паковали саквояжи, прощались с кораблем. Расставались, разъезжались, расходились их дороги. Некоторых «Камчатка» сблизила. Матюшкин и Врангель лелеяли мечту отыскать неизведанную землю на востоке Ледовитого океана. Литке тоже тянуло в этот океан, манила загадочная Новая Земля…
«Камчатка» многому научила, заложила прочные основы науки познания, закалила характеры. В конце концов все они убедились, что жесткость командира пошла на пользу. Головнин действовал по испытанному суворовскому принципу: «Тяжело в учебе, легко в бою».
Со временем все его питомцы отдадут должное мудрости командира «Камчатки». Тот же Федор Литке, порой скрипевший зубами и бурчавший на давление «чифа», как он величал за глаза на английский манер капитана, со временем признается: «Его система была думать только о существе дела, не обращая никакого внимания на наружность… Щегольства у нас никакого не было ни в вооружении, ни в работе, но люди знали отлично свое дело, все марсовые были в то же время и рулевыми, менялись через склянку, и все воротились домой здоровее, чем пошли… Я думаю, что наша „Камчатка“ представляла в этом отношении странный контраст не только с позднейшими николаевскими судами, но даже с современными своими. В начале похода я не имел никакого понятия о службе; воротился же моряком, но моряком школы Головнина, который в этом, как и во всем, был своеобразен».
Редкая похвала уже умудренного адмирала. Сказано емко, без лести и справедливо. Собственно, примерно так выговаривались за глаза и все офицеры, покидавшие «Камчатку». Главное, все они как один будут честно и беззаветно служить отечеству, не поминая лихом своего командира…
Море и берег неразлучны
У архангелогородских поморов есть старинная присказка: «Где лодья ни рыщет, а у якоря будет». Сколь ни плавай, а когда-то каждому моряку наступает его срок, приходит время «списываться» на сушу. Иные деятели умудряются ни одного дня не пробыв в море, «заслужить» адмиральские эполеты. Случается, что преждевременно покинуть корабль вынуждает недуг. Другие плавают до упора, но в виде балласта.
Адмирал Захарий Мишуков начинал службу при Петре Великом, ничем себя особенным не проявил ни в бою, ни в походах. Всю службу умело лавировал и страховался. В семьдесят пять лет, в конце царствования Елизаветы, «завалил» кампанию с пруссаками и был удален от службы. Не в пример ему адмирал Григорий Спиридов на исходе седьмого десятка прославился победой при Чесме…
У Головнина были свои взгляды. На пятом десятке он свое отплавал сполна… Высокая нравственность, взгляды на жизнь, калейдоскоп наблюдаемых воочию событий за четверть века невольно вызывали потребность поделиться своими воззрениями с людьми. В силу Божьего дара и недюжинных познаний ему приоткрылась великая тайна могущества печатного слова. После японского плена он впервые испытал себя в издательском деле. И как отзывалась публика, небезуспешно. А флот и море навсегда остались в его сердце.
Успехи вояжа в Петербурге оценили достойно званиями и орденами. Не откладывая, только что пожалованный капитан 1 ранга Василий Михайлович, верный своему слову, обвенчался на другой день с милой его сердцу подругой Авдотьей Степановной. Медовый месяц подсласти ла весточка из Академии наук, Головнина за труды по исследованию Японии избрали корреспондентом Академии. Другая новость тоже порадовала. В то время, когда Камчатка» пересекала Тихий океан, его избрали Почетным членом Вольного общества любителей словесности, наук и художества. Приятное соседство с Крыловым, Жуковским, Батюшковым так или иначе льстило самолюбию…
По ходатайству командира все офицеры «Камчатки» получили ордена. В министерстве обошли только Матюшкина. Жил он по-холостяцки в гостинице Де Мута, и Головнин пригласил его к себе, на Галерную улицу, где только что обосновался.
— Не везет мне, Василий Михайлович, — удрученно посетовал Федор, — и наградой обошли, и на флот еще не определили.
— Не горюйте, Федор Федорович, — утешил его Головнин, — надеюсь, чиновников одолеем, биться будем. И на Севере побываете.
За своего бывшего воспитанника, в помощь Головнину, вступился и директор лицея : «Из прилагаемого при сем в копии отношения г-на Головнина видно, — докладывал Энгельгардт в записке царю, — что Матюшкин отличным своим поведением, усердием к службе и познаниями по оной заслужил до такой степени одобрение и доверенность почтенного своего начальника, что он на возвратном пути удостоил его исправления должности лейтенанта и представил его господину министру морских сил к награждению с прочими офицерами, при нем бывшими. Они все уже получили свои награждения, кроме одного Матюшкина, которого судьба остается поныне еще нерешенною, вероятно, потому, что на поданное от Матюшкина прошение о переводе его в морскую службу не воспоследовало еще резолюции.
При отличном одобрении, какового удостаивает капитан Головнин г-на Матюшкина, нельзя сомневаться в том, чтобы был он переведен во флот, и надлежало бы тогда дать ему в сравнении с прочими его товарищами орден Св. Анны 3-й степени, как то и полагает сам капитан Головнин».
За время плавания на «Камчатке» Головнин, несмотря на разницу положения и возраста, подружился с Матюшкиным. Долгие часы в хорошую погоду, когда вахта не особенно обременяла, вышагивали бок о бок на шканцах командир и его способный ученик. Головнин поучал морским премудростям, Матюшкин делился воспоминаниями о лицейских годах, своих друзьях: Дельвиге, Пушкине, Яковлеве, Кюхельбекере. Чаще других вспоминал Пушкина, гордился доверием начинающего поэта.
— Александр бывает горяч не в меру, занозист, — откровенничал Федор, — но я его люблю за независимость и честность и, конечно, необычный талант. Частенько он мне первому читал свои вирши…
От своего младшего друга командир узнал еще многое о Пушкине и проникся уважением к поэту с той поры…
Усилия бывшего командира не пропали даром. Мичмана Матюшкина определили-таки на флот и наградили орденом Св. Анны 3-й степени. Он вместе с Врангелем начал готовиться к дальнему походу на берега Ледовитого океана. Помог Головнин и Литке, тот мечтал отправиться командиром брига к Новой Земле.
В осуществлении замыслов Врангеля и Литке усердствовал и Крузенштерн, оказывая помощь Головнину.
Теперь Василию Михайловичу можно было и осмотреться, попросить отпуск, привести в порядок записи. Но не давал покоя, теребил, умолял издатель «Сына отечества». Николай Греч просил в любом виде его путевые заметки. Помнил успех очерков о пребывании в плену у японцев. Пришлось уступить…
Накануне отъезда в Гулынки зашел проститься капитан-лейтенант Матвей Муравьев. Уезжал на Аляску, правителем Русской Америки.
— Гляди, Матвей Иванович, не посрами наш экипаж, — неторопливо говорил Головнин. — Изъяны ты знаешь в делах компании. Много там бед от лихоимства, поступай по совести, шли весточки…
В Гулынки Головнин увозил с собой недавно увидевшие свет две его книги: о плавании шлюпа «Диана» на Камчатку и вдоль Курильских островов. Не раз в пути вынимал их из саквояжа, в который раз перечитывал знакомые страницы. Как и многие авторы, с досадой подмечая незаметные для постороннего глаза оплошности, делал пометки…
