Валентин Рыбин - Море согласия
— Нут-ка, господа, занимайте мое место, — предложил командующий и, выйдя из большой каменной колоды, сказал Мадатову: — Пойдем-ка, Валерьян, выкурим по трубке.
За ними было увязались Воейков, Верховский и другие офицеры, но Ермолов остановил их. Едва генералы вышли в раздевалку, слуги подали им широченные турецкие халаты и туфли без задников. Несколько лакеев бросились в предбанник, в боковую комнату, где был накрыт столик. Ермолов и Мадатов прошествовали туда и сели в кресла. Тотчас на столе появилось вино и палочки дымящегося шашлыка.
— А теперь выкладывай, Валерьян Григорьевич, с чего хандришь, волком затравленным смотришь? — потребовал командующий.
— Да ведь мало ли что, Алексей Петрович. Вот недавно пристав ширванский помер. Жалко бедняжку.
— Слышал, — нахмурился Ермолов. — Только не пойму, почему его смерть тебе покоя не дает?
— Да ведь всякое болтают люди. Досплетничались до того, будто бы я его... Будто вместе с ним золотишко Мустафы-хана из Ширвани вывез, а потом, дабы не было свидетелей, отправил его на тот свет.
— Понятно, — отрывисто произнес Ермолов и опять спросил: — Золото не нашлось?
— Да уж ведомо, не нашлось. Но есть какой-то доносчик, который якобы видел как мы с приставом Макаевым ханский дворец обследовали.
— Кто же он, этот доносчик? — спросил Ермолов, спокойно потягивая из золоченого рога вино.
— Понятия не имею, Алексей Петрович. Кабы знал— иной разговор. Говорят, что комендант Ширзани, Высоцкий...
— Понятно... Ну, а богата ли золотая коллекция Мустафы ?
— Да есть кое-что...
— Ладно, Валерьян, я займусь сам. Подай-ка мне свечку.
Ермолов раскурил трубку, затянулся и окутался белыми клубами дыма.
— Стало быть, хан, кроме своих ног, ничегошеньки не унес? — засмеялся он после продолжительного молчания
— Пусть бы попробовал! — оживившись, хохотнул Мадатов и вдруг невпопад стал рассказывать о перегоне жителей Фитдага в старую Шемаху, дабы не завелись в горах разбойные племена.
Ермолов озорно засмеялся.
Выпив вина и выкурив по трубке, они опять направились в баню, чтобы сполоснуться еще разок.
Часа через два кортеж командующего двинулся к Куре, загрохотал по мосту. Где-то позади, приотстав, играл оркестр. Музыка умолкла, но еще долго слышался лай собак.
Вечером Ермолов принимал гостей. О делах вовсе не хотел говорить. В комнатах командующего витали светские сплетни. Ермолова окружили дамы. Они доставляли ему удовольствие россказнями. То, о чем нельзя было узнать от свитских, знали они. По-свойски откровенничала с Ермоловым вдова Ахвердова. Беседу вела по-французски: иронизировала и кокетничала, В считанные минуты командующий узнал, что в его отсутствие несколько раз наезжал в Тифлис Горчаков и виделся с Мерлиной; бывали балы — у Ховена, Багратиона-Мухранского, Орбелиани, у князя Мадатова. Тут же Прасковья Николаевна смутила Ермолова неожиданным вопросом: почему князь Чавчавадзе отстранен от командования полком.
Командующий холодно пояснил ей, что есть перипетии, кои не доступны даже уму военных, и он, право, не в силах сказать что-либо определенно. Ахвердова погрозила пухлым пальчиком, однако нашла в себе благородство и не спрашивала больше об этом.
Ермолов весь вечер отсиживался в своей комнате, на диване: принимал реверансы и поздравления с благополучным приездом. Все спешили к нему засвидетельствовать свое глубочайшее почтение. Некоторые присаживались тут же, другие, менее знатные по положению, не смели поддерживать какой бы то ни было разговор и отправлялись в гостиную, где за круглыми столиками, у стен, украшенных картинами в позолоченных рамах, пили шампанское и вели светские беседы, Среди прочих в компании и находились приезжие господа — Кюхельбекер и Устимович. Впервые после долгого лечения руки появился в обществе Грибоедов. С лица его не сходила странная торжествующая улыбка; он ненасытно глядел на своих друзей, будто не мог понять — как странно распоряжается судьба. Еще недавно он прозябал в Тавризе, но вот — Тифлис и даже больше: лучшие сыны России, друзья его — с ним.
Поздно вечером, когда Ермолов вышел к гостям, Кюхельбекер, разгоряченный шампанским, вышел на середину залы и с большим чувством прочитал стихи, посвященные командующему. Алексей Петрович, немного смущенный, воскликнул: «Браво!», и остаток вечера провел с компанией Грибоедова.
Разъехались поздно ночью.
На другой день в штаб-квартиру съехались генералы Кавказского корпуса, командиры полков, штабные начальники. В аудиенц-зале командующий вручал награды особо отличившимся по службе.
Вельяминов называл фамилии, коротко говорил о заслугах награжденного. Ермолов прикалывал ордена и медали к мундирам и надевал на пальцы перстни — личные подарки государя. Среди войсковых господ-офицеров получили награды и свитские. Верховскому был пожалован бриллиантовый перстень, Боборыкину — медаль. Совершенно обойдены были командиры полков — 41-го — Аснариус и 7-го карабинерного — Ладинский. Но зато войнесся в герои князь Валериан Григорьевич Мадатов. За особые заслуги перед императором и государством Российским он был награжден орденом Владимира, бриллиантом и крупной денежной суммой. Наградная Мадатова резко отличилась от других аттестаций. Резали слух слова: «героизм, талант военачальника, милосердие...» Хотя ни для кого не было секретом, что путь Мадатова к славе лег через черные делишки, учиненные в ханствах, но кто бы осмелился усомниться в заслугах князя? Ермолов, вручая ему награды, сказал взволнованным голосом: «Не будь таких героев отечества, как генерал Валерьян Мадатов, трудно бы пришлось кавказскому воинству!» Собравшиеся шумно аплодировали. Старик Вельяминов покраснел по самые уши, и Ермолов со злорадством бросал на него взгляды и ждал окончания церемонии.
После вручения наград состоялся банкет, где опять превозносили имя генерала Мадатова. Командующий, как мог, способствовал этому. В тот самый момент, когда были подняты полные бокалы и из конца в конец залы пронесся хрустальный звон, он сказал Вельяминову:
— Ты, Иван Александрович, осведоми меня, не забудь. Говорят, какой-то подлец чернит имя Валерьяна?
Начштаба окончательно смутился.
— Хоть сейчас, Алексей Петрович, — выговорил он недовольно.
— Ну, сейчас, так сейчас, — согласился Ермолов. — Пойдем, пусть без нас пируют, разговляются.
Выйдя из аудиенц-зала, они поднялись на второй этаж и закрылись в кабинете.
— Ну что там, показывай, — попросил Ермолов, усаживаясь в кресло возле окна, через которое струился желтый свет зимнего солнца.
Вельяминов вынул из шкафа дело в серых картонных корках, развернул его и подал командующему. Тот небрежно полистал страницы, остановил взгляд на доносе. Вслух прочитал фамилию:
— Высоцкий.
— Так точно. Подполковник Высоцкий, комендант Ширвани, доносит о непристойном поступке Мадатова,— уточнил начштаба. — Мадатов из Ширвани в Карабах, в свое поместье, переселил до трехсот дворов. Об этом Высоцкий сообщил в письме Наумову, а последний представил сие мне.
— Чего же ты, старина, воду тогда мутишь?! — сразу подобрел Ермолов. — Ну, переселил — что ж из этого! О сокровищах-то в доносе ничего нет.
— Стечение обстоятельств и мои личные выводы, Алексей Петрович, — начал было резюмировать Вельяминов, но командующий прервал его.
— Обстоятельства. Выводы, — пренебрежительно бросал он. — А мои выводы таковы, да и не только мои, но и государевы: князь Мадатов — герой Кавказа, один из самых преданнейших слуг его величества. Что на это скажешь, старина?
— Внешне оно так.
— Да так оно и есть — и внешне, и внутренне, — он помолчал, чувствуя полное удовлетворение от беседы, спросил: — С Ивановым что решили?
— Дознание продолжается, Алексей Петрович. Дело в руках Могилевского.
— Ладно, Александрыч, пойдем к господам. С Могилевским я повидаюсь нынче сам.
И они, выйдя из кабинета, вновь отправились в гостиную, где обедал командный состав корпуса и свитские.
Пролетело несколько беспокойных дней с выездами в полки и на батареи, на бал к губернатору Ховену и в гости к экзарху всея Грузии Феофилакту... И жизнь командующего опять вошла в обыденное русло. С утра часа по два он устраивал у себя в кабинете приемы, затем выезжал в части, расположенные в городе и в его окрестностях, или же играл в бильярд. С вечера до полуночи в гостиной командующего шли «баталии» в бостон или вист. Иногда общество превращало в игорный дом офицерское собрание. Ермолов успевал бывать и тут и там.
Входящие в вестибюль дома командующего обычно прислушивались, откуда идет стук бильярдных шаров. Шли в закрытую на зиму галерею, где стояли два стола и возле них деловито, с киями в руках, прохаживались игроки. Могилевский, Верховский, Воейков, князья Орбелиани, Мадатов, да и многие приезжие из полков посещали галерею командующего. И не только для того, чтобы сыграть с его высокопревосходительством. Иные вовсе не умели держать кия в руках. Но заходили сюда отнюдь не из праздного любопытства, а с документами, дабы подписал Алексей Петрович: с рапортами о возвращении из поездок, с жалобами и тяжбами. Словом, все, что командующий делал у себя в кабинете, тем же он занимался и здесь, не отходя от бильярдного стола. Только надо было вовремя обратиться к нему. Порой, когда он проигрывал и был сердит, посетители часами топтались у парапета и не решались подойти к командующему, — ждали, пока он сам спросит, зачем пожаловали. В хорошем настроении Ермолов подписывал документы, не глядя, разговаривал с юмором, с присказками, располагал к себе душевностью. В такое время просители уходили из галереи осчастливленными.
