Аркадий Савеличев - Последний гетман
– Ну, нечего делать, племянница. Не подеремся, поди, под одним одеялом?
– Поди, не подеремся. Эк ширь! – открыто распахивала шелковый, отороченный соболями покров.
Ну, истинно жена любвеобильная!
Кирилл Григорьевич стал забывать и о гетманстве, и о Сенате, и о Чрезвычайном Совете, ибо здесь все было: гетманща, сенаторша и советчица непререкаемая.
Как-то незаметно исчезали из поля зрения дочери одна за другой, а самая любимая, Елизаветушка, и названная-то в честь своей благодетельницы-Государыни, вдруг взяла да и сбежала с графом Петром Апраксиным, свояком Софьи Осиповны. «Как?! – очнулся батюшка от сладкого забытья. – Этот развратник? К тому ж и женатый? Мусульманин он, что ли, чтоб десять жен заводить?!»
Невенчанные молодожены, как водится, покатили за границу, а отец поближе коней пустил – ко дворцу. Попутно и фрейлинский шарф прихватив.
– Возвращаю, ваше величество, сей доверительный шарф моей негодницы! Опозорила, грешная!
Екатерина насмешливо оглядела его похудевший лик:
– Да сами-то мы иль не грешные? Он потупился.
– Иль тоже без Апраксиных обходимся? Он молчал.
– Как хотите, граф Кирила, но я не вижу в любви вашей дочери большой беды… тем самым из числа фрейлин ее не исключаю.
– Ваше величество! Двоеженство же?!
– Ай-яй-яй, нехорошо! – веселым смехом зашлась Екатерина. – Так первое супружество я отменю, а второе-то зачем?.. Коль слюбились, так слюбились… чего и вам с Софьей Апраксиной желаю! Хотя могли бы вы, Кирилл Григорьевич, и получше выбор сделать.
Он как в ледяную прорубь от этих слов прыгнул:
– Мог бы… да ведь избранница моя не пойдет?..
– Не пойдет, любезный граф Кирила.
– Вот именно! А жить-то, Государыня Екатерина Алексеевна, надо? – Он с трудом перевел дух. – Надо ль?!
Он смотрел на нее тупо и бессмысленно, холодея всем телом и заваливаясь на подлокотник кресла.
– Граф Кирила?.. – заметалась возле него Екатерина. – Эй, кто там? Врача моего! Воды!…
Теплов первым прибежал – и тут же убежал искать врача, про воду забыв. Екатерина под шум набежавших слуг и фрейлин опять повторила:
– Воды!
Он открыл глаза и до врача еще встал, сказав:
– Вина бы лучше…
Подоспевший на крики Григорий Орлов притопнул:
– Вот именно! Вина! Никого не слушайте, тащите графа ко мне. Я лечить буду!
Екатерина сурово и решительно одернула своего любимца:
– Не забывайтесь, Григорий Григорьевич! Здесь слушают только меня. Меня… и никого другого!
Орлов мягко опустил крепкие, никому вроде бы не подвластные плечи…
Другому же Григорьевичу, Кириллу, было не понять сейчас столь грозный окрик. Просто время еще не пришло…
V
Время пришло годом позже. Ни для кого уже не было секретом, что первый камергер Орлов из дворца изгнан и собирается жениться на двоюродной сестре Екатерине Николаевне Зиновьевой. То-то было удовольствие для недоброжелателей! Как, этот ловелас, претендовавший даже на корону, довольствуется ласками сестрицы?!
Ату его, ату!
Известно: кому больше доставалось от фаворита, тот и первейший враг. Все с подобострастной надеждой поглядывали на Разумовского. В Сенате шли закулисные шептания. Готовились некие постановления, одно другого страшнее. Уж теперь-то отыграются за все унижения! Так оскорбить Государыню, так пренебречь ею… Все словно с цепи сорвались, позабыли, что не он удрал из дворца и позарился на захудалую сестрицу – его «удрали»; с горя и всеобщего пренебрежения, чтоб совсем не спиться, всесильный фаворит и бросился в ее объятия. Да ничего особенного и не было: французская мода. Она теперь пересмешницей-кумой в самые знатные дома входила. Эпатаж! Кузен да кузина. Если французам возможно, так почему бы и нам не сотворить ласковенькое родство? Церковь еще не знала, как быть с таким новшеством, а господа сенаторы знали: воспретить… и примерно наказать! Чтоб другим неповадно было.
Немало потрудился в пользу Сената и тайный советник Теплов; тут уж как есть тайно, без особой огласки. Его теперь тоже исключили из кабинет-секретарей, и ему очень хотелось попасть в круг сенаторов. В отличие от услужающих царедворцев, сенаторы были более независимы. Какие люди, какие фамилии! Граф Бестужев, граф Шувалов, фельдмаршал Бутурлин, канцлер Воронцов, целая когорта князей – Трубецкой, Одоевский, Голицын, Шаховской, Волконский!… Ну, и бывший покровитель – Разумовский. Общим-то числом – всего двадцать пять персон! Сыну истопника – как не порадеть. Истинно, последний шанс попасть в «случай». Осечки быть не должно.
«Не потрафляя французской моде, не узаконяя родственную пагубу, не оскорбляя Святую церковь - того ради брак графа Орлова с сестрой Зиновьевой, паки по-грешный, всенепременно воспретить и обоих в дальние монастыри разослать, поелику совместно жить им нельзя…»
Дело верное, во всех смыслах богоугодное. Да и для Государыни тож – весьма приятное.
Сенат благосклонно шушукался, читая этот указ. После сенатского закона Государыня подпишет его как пустую бумажку.
И вот, когда дело дошло до именного подписания, сенатор Разумовский слова попросил. Упреждая всех, со своей несокрушимой насмешкой заявил:
– Дело ваше, господа сенаторы. Но я сие не подпишу. Правая рука напрочь отвалилась, левой невместно.
Он плетью неподъемной из кружев камзола опустил калечную руку. Болталась, бедная, перед глазами сенаторов…
Как перешагнуть через плеть пересмешника?
Графские голоса раздались. Княжеские вострубили. Да и прочие:
– Граф Кирила!
– Ведь мы вроде порешили?..
– Потешился Орлов, хватит.
– Извольте объясниться, граф Кирила…
– Да, да, никого не оскорбляя…
Когда за громадным круглым столом поднялась внушительная фигура экс-гетмана, разговоры стихли.
– Изволю, господа сенаторы, объяснить. Все хорошо вы… пускай мы… порешили, да забыли ведь выписку из постановления о кулачных боях.
Он стоял над сидевшими в изумлении сенаторами, вроде и с одной рукой готовый биться на кулаки.
– Какие бои?..
– Кулачные?..
– …постановления?..
Сенаторы посмеивались, покачивали светлыми, русыми, каштановыми, вовсе черными париками – темень какая-то!
Но Разумовский без всякой темноты продолжал:
– В постановлении о кулачных боях, утвержденном нашим Сенатом, ясно сказано: «Лежачего не бить». Стыдитесь, господа сенаторы!
Под общий шум, вздохи, старческое кряхтение, ожидание скорого застолья – голосование отнесли на другой день…
Но ведь такой сенатский анекдот не мог удержаться в четырех, даже самых крепких, стенах. По всему Петербургу пошло-поехало!
И на другой день – перенести, излишних разговоров для… И на третий – поправки опять же для… На пятый… Десятый…
Пока Государыня, которой надоели анекдоты, своим негромким голосочком не прикрикнула:
– Делать им больше нечего!
Дела нашлись и без Григория Орлова.
В монастырь его не отправили, а направили в Первопрестольную, где разгоралась чума. А погаси-ка ты ее, любезный!
Орлов чуму погасил руками рогожских раскольников – за что им были дарованы земли за Рогожской заставой и свободное строительство своих церквей. А царскому пожарному – опять же от имени раскольников – подарено десять тысяч червонных.
Встречаясь с Екатериной, Разумовский мог ожидать как пересказа самого анекдота, так и его московского продолжения. Но Екатерина хранила странное молчание. Вроде как Григория Орлова уже и не существовало?
Из Дунайской армии как раз приехал «на поправку здравия» другой Григорий – Потемкин. Тоже богатырь великолепный и тоже участник последнего переворота – в чине унтер-офицера Конной гвардии. Десять лет пребывавший в тени своего счастливого тезки, он обнаружился лишь недавно… в чине генерал-поручика, знай наших! Может потому, что во время восхождения на трон Екатерины унтер-офицер был на третьестепенных ролях, не примеченный даже прозорливой княгиней Дашковой, не знал его и Разумовский. А обнаружив в образе героя Дунайской армии, как-то сразу сошелся с ним накоротке, хотя был постарше да и в звании большем. Не от грусти ли, что сей герой отбыл в армию, Екатерина опять выбрала в собеседники старого сотоварища. Понимай как знаешь! Ни единого дня не могла провести без него. А когда он заговаривал о Малороссии, на правах какой почти любимой сестры ужасалась:
– Кирилл Григорьевич, свет мой ясный! Как без вас жить-то буду? Вы смерти моей желаете, да?
Она, конечно, и сама не верила в свои слова. Но перед обедом почему бы и не посмеяться? В отсутствии одного Григория и другого – старый друг был как нельзя кстати. А после – вист, по десять рублей робер. С уходом царствования Елизаветы Петровны – ушел и досточтимый «фараон»; теперь вист, только вист. За которым можно лукаво вопросить:
