Н. Северин - В поисках истины
— Ты думаешь, что тут и Корнилович причастен? — спросила Магдалина.
— Не думаю, а точно знаю, моя сударыня.
— Значит, он с ними в сговоре?
— И, матушка! Кто с таким вертопрахом в сговор пойдет! Да и не нужно вовсе. Будет с того, что он, как щенок слепой, в какую угодно тину полезет, чтоб отличиться, и, сам того не подозревая, им на руку сыграет, им и того довольно. Да и сам Федор Николаевич им с головой отдался… Посчастливилось проклятикам…
Магдалина побледнела.
— Как это с головой отдался? — спросила она дрогнувшим голосом.
— Да так же-с. Много они нам хлопот наделали. С испугу точно затмение на них нашло, — прибавил он, запинаясь.
— Говори мне все, все! — вскричала девушка, раздражаясь его нерешительностью. — Я сказала тебе, что ко всему готова, все вынесу…
Грибков передал ей подробно все, что произошло с Курлятьевым, начиная с его приезда к князю в одной коляске с губернским стряпчим и кончая допросом в остроге. Немудрено, что все это до мельчайших подробностей ему было известно — писарь, записывавший слова обвиняемого в квартире смотрителя тюрьмы, был его вскормленник и крестник. Грибков и грамоте его выучил, и в люди вывел; благодаря Карпу Михайловичу малый этот так понаблошнился в сутяжничестве, что, помимо должности при остроге, писал прошения, сочинял ябеды и отписки темному люду и поддерживал деятельное сношение между заключенными и друзьями их, еще не изловленными.
— Мне надо видеть Федора Николаевича, — объявила Магдалина, выслушав повествование старого подьячего.
— Это устроить можно-с, — отвечал Грибков.
— И чем скорее, тем лучше, — продолжала девушка. — Я одна могу заставить его действовать так, как он должен действовать. Он мне поверит, когда я ему скажу, что если он сам не докажет своей невиновности, то я ее докажу.
— Слушаюсь, — повторил Грибков, поднимаясь с места и низко кланяясь.
— И, пожалуйста, чтоб никто в мире, кроме нас двоих, про это не знал. Маменька будет беспокоиться.
— Я и сам хотел об этом просить, — сказал Карп Михайлович. — Можно, значит, прямо к вашей милости являться, когда нужно будет?
— Нет, здесь опасно. Кто знает! Может быть, и я на подозрении у господина Корниловича, — прибавила она с надменной усмешкой, — может быть, он найдет нужным за мной следить.
— Уж это как есть, всенепременно-с, — поспешил согласиться Грибков.
— Значит, тебе приходить ко мне нельзя, надо нам видеться в другом месте… — Она задумалась на минуту. — Мне кажется, что всего безопаснее было бы нам встречаться в старом доме, — вымолвила она наконец, — у старика Андреича…
— А разве он не выдаст?
Магдалина усмехнулась.
— Это меня-то, чтоб он выдал? Меня? Ну, нет, меня он не выдаст!
— А они? Нет, уж, боярышня, бросьте вы эту мысль, послушайтесь старого человека, не кидайтесь из огня да в полымя, не ходите больше в старый дом; уж я измыслю, как нам с вами видеться и как вас к нему провести, чтоб никому и вдомек не было, доверьтесь только мне, каяться не станете, Христом Богом клянусь вам, что не станете. Ну а теперь мне пора. Слышите, к обедне звонят? Народ, значит, по улицам сейчас заснует, надо скорее домой прошмыгнуть.
Молча кивнув, она протянула ему руку, которую он почтительно поднес к губам и поспешно вышел.
Грибков сдержал слово.
Дня три спустя, входя в церковь к всенощной, Магдалина увидела благообразную, похожую на купчиху женщину средних лет, повязанную светло-синим шелковым платком, которая так настойчиво уставилась на нее своими серыми выразительными глазами, что она невольно замедлила шаги, приближаясь к ней.
У боярышни Бахтериной было свое место в этой церкви, их приходской, у левого клироса, перед местным образом Богородицы, у самого алтаря, обновленного лет десять тому назад усердием покойного боярина Бахтерина. Место это ей почтительно уступали даже и тогда, когда она опаздывала к службе и находила его занятым. Но в этот вечер незнакомка в синем платке повела глазами на пустое место рядом с собой, и Магдалина, повинуясь тайному предчувствию, дальше не пошла и встала рядом с нею.
Лакей, с ковриком в руках, тоже остановился в двух шагах от своей госпожи, недоумевая перед ее неожиданным капризом. Всегда у самого алтаря, впереди всех становилась, а теперь вдруг у двери, чуть не с нищими встала.
Всенощная еще не начиналась. Народу набиралось с каждой минутой все больше и больше. Вдруг у самого уха боярышни Бахтериной чей-то голос отрывисто прошептал:
— Отдалите лакея.
Она обернулась. Соседка ее усердно крестилась, отвешивая поясные поклоны перед образом. Но Магдалина была уверена, что приказание исходило от нее, и, подозвав лакея, она велела ему поставить свечи перед образами, а также в алтарь. Когда он удалился, она снова повернула голову в ту сторону, где стояла незнакомка, но ее уже там не было; она торопливо пробиралась сквозь толпу к выходу. Синий шелковый платок мелькал на паперти, когда Магдалина ее догнала.
Заметив, что она настойчиво смотрит в ту сторону у ограды, где остановилась запряженная четверкой карета Бахтериных, Магдалина поспешно перешла пространство между церковью и оградой и приказам кучеру ехать домой.
— Я пешком вернусь, — прибавила она, продолжая бессознательно повиноваться чужой воле.
Женщина в синем платке, как будто только этого и ждала, чтоб юркнуть через узкий проход в каменной ограде в уединенный переулок, тянувшийся за церковью. Магдалина последовала за нею.
Переходя из улицы в улицу, они очутились в глухом предместье, среди каких-то хижин, мусора и щебня. Вдали виднелся острог.
От волнения у Магдалины дух перехватило. Сейчас она увидит своего возлюбленного. Она была в этом точно так же уверена, как в том, что жива и дышит.
Через что надо пройти, каким опасностям подвергнуться, чтоб достигнуть цели, ей и в голову не приходило останавливаться на этих мыслях. Она так рвалась к нему душой, что не замедлила бы шага даже и в том случае, если б ей объявили, что ее ждет смерть после этого свидания.
Но женщина к острогу не свернула, а зашагала в противоположную сторону, к оврагу.
— Мы к принкулинским, — сказала она и, оглянувшись на свою спутницу, прибавила: — Не извольте опасаться, тоже люди.
Магдалина поспешила ее успокоить. Одно только ей было страшно на свете — мысль, что ей не удастся повидаться с Федором.
— Не извольте беспокоиться на этот счет, уж если Илья Иванович за что-нибудь возьмется, значит, так и будет, — возразила ей спутница.
Илья Иванович это, без сомнения, тот писарь, крестник Грибкова, который записывал слова Федора на допросе и который живет под одной с ним кровлей, в здании острога. «А кто эта женщина?» — думала Магдалина. Но произнести вслух эти мысли ее что-то удерживало. Если б можно было, ей бы сказали, не дожидаясь расспросов. Да и опасно было тут говорить; у оврага как будто копошились люди между кустов.
За короткими южными сумерками наступила ночь, и на потемневшем почти внезапно небе выступили звезды, но сияние их было так слабо, что Магдалина узнала Грибкова в идущей к ним навстречу человеческой фигуре тогда только, когда он подошел к ним вплотную.
— Иди домой, я сам провожу отсюда боярышню, — сказал он шепотом спутнице Магдалины.
Женщина в синем платке немедленно повернула назад, а он предложил боярышне, опираясь на его плечо, спуститься по узенькой крутой тропинке в овраг, на дне которого кое-где торчали трубы на кровлях разваливающихся землянок.
В первую минуту кроме этих крыш и труб Магдалина ничего не могла разглядеть; тут было тихо, темно и спокойно, как в могиле; но мало-помалу и по мере того как глаза ее осваивались с темнотой, она стала отличать кусты от камней и заметила, что какие-то тени движутся между этих камней и кустов, и до ушей ее стали доходить шорох и шепот. Вдруг у самых ее ног, из оконца, выглянуло бледное лицо старухи; дальше, при их приближении, какой-то ставень захлопнулся в траве, причем она ясно различила руку, высунувшуюся из-под земли, чтоб потянуть к себе этот ставень.
И, вероятно, она невольно вздрогнула при виде этой руки, протягивающейся из-под земли, как рука мертвеца из могилы, потому что старый подьячий поспешил ее успокоить.
— Не извольте бояться, боярышня, никто вас здесь не тронет, — прошептал он. — Сейчас дойдем, — прибавил он, указывая на кусты в отдалении, сквозь которые проникал свет, такой слабый, что его можно было принять за гнилушку или за светящегося червяка, сверкавшего во тьме.
— Вздул-таки огонь, несуразный! На весь овраг напустил свету, леший, — заворчал старик, приближаясь к освещенным кустам.
И вдруг свет этот потух, кусты зашевелились, и человек выполз из-под земли им навстречу. При бледном мерцании звезд Магдалина различила высокую фигуру в чем-то сером, с пучком темных волос, спадавших на бледный лоб.
