Руфин Гордин - Шествие императрицы, или Ворота в Византию
Потемкин — князю Репнину, командующему главным корпусом
Из копии при письме графа Александра Андреевича (Безбородко)… извольте усмотреть плоды ваших благотворений Александру Васильевичу Суворову, графское достоинство исходатайствовавших. Многие здесь… завидуют ему, считая успехи Александра Васильевича произшедшими от счастия, а не от распоряжений его; но государыня уважила об нем рекомендацию Вашей Светлости столько же, сколько службу его…
Гарновский, управляющий имениями, — Потемкину
Капитан-паша много пострадал в последней битве: маши пушки стреляли чудесно; после обеда он спустил свой большой четырехугольный флаг… чрез полчаса и все флаги турецкого флота опустились в один момент. Поль Джонс важное приобретение для русского флота…
Дерибас — Потемкину
Российский только Марс, Потемкин,Не ужасается зимы:По развевающим знаменамПолков, водимых им, орелНад древним царством МитридатаЛетает и темнит луну…Огонь, в волнах не угасимый.Очаковские стены жрет,Пред ними росс непобедимыйИ в мраз зелены лавры жнет…Мужайся, твердый росс и верный.Еще победой возблистать!Ты не наемник — сын усердный;Твоя Екатерина мать,Потемкин вождь. Бог — покровитель…Честь мзда твоя, Вселенна — зритель…
Громокипящими строфами первого поэта России Гавриила Державина, иллюминированной дорогой от Петербурга до Царского Села, горевшей в ожидании сокрушителя Очакова целую неделю, всеобщим ликованием, впрочем подогревавшимся особо нанятыми людьми, был встречен светлейший князь генерал-фельдмаршал Григорий Александрович Потемкин. Триумфатор въехал в столицу в один из первых дней февраля 1789 года и был помещен в любимом детище Екатерины — Эрмитаже.
Подобострастный шум с торжествами и балами на время заглушил в князе томившие его укоры совести. Очаков достался ему чрезмерной ценой, ему, непрестанно пекшемуся о сбережении солдат. Мысль о жертвах, понесенных при осаде и штурме, время от времени возвращалась и грызла его. Да, замедление было смерти подобно, хотя обстоятельства складывались против летнего штурма. Однако потери от холода, сырости и болезней едва ли не превышали число павших при штурме.
Государыня была в большом упоении. Повелела выбить памятную медаль с профилем князя, собственноручно возложила алую ленту ордена святого Александра Невского и орденскую звезду с крестом: высший в орденском ряду вместе с Андреем Первозванным не имевший степеней. Кроме того, светлейший, поиздержавшийся за время очаковской осады, получил на мелкие расходы сто тысяч рублей — непомерную по тем временам денежную дачу.
Несмотря ни на что, Екатерина была убеждена, что Потемкин оправдывает ее сокровенные, надежды и к концу нынешнего года поднесет ей ключи от Царьграда.
Меж тем с севера столице грозил авантюрный король Швеции Густав III. Он заключил союз с Турцией и потому полагал, что Россия, атакованная с двух сторон, падет на колена. И ему достанутся балтийские провинции России — Курляндия, Эстландия и Лифляндия с вожделенной Ригой.
Поэтому еще летом шведский флот под командою брата короля герцога Карла Зюдерманландского взял курс на Кронштадт. Он был уверен, что легко овладеет этой крепостью, а уж Петербург не за горами.
Однако русская эскадра, предводительствуемая адмиралом Грейгом, весьма потрепала шведов при Готланде, и герцог спасся в Свеаборг, под прикрытие крепостных батарей, и был там заперт с уцелевшими кораблями.
Тридцативосьмитысячной шведской армии во главе с самим королем тоже не шибко везло. Он было возмечтал разбить союзную России Данию, но прежде двинулся на финляндские города Фридрихегам, Вильманстранд и Нейшлот, отшедшие к России еще по Абовскому миру более сорока лет назад. Король полагал, что легко захватит их, а там уж и Петербург недалече.
Была легкость в мыслях, однако ж трудность в их материализации. Взбунтовались шведские офицеры и стали бить Екатерине челом: мы-де за независимость Финляндии и против короля.
Густаву пришлось разбираться с бунтовщиками, сколотившими так называемый Аньяльский союз, и в конце концов удалось их арестовать. Но королю на первых порах пришлось ретироваться от Фридрихегама и Нейшлота.
Столь великие разочарования при начале войны не подорвали, однако, воинственный дух короля. Он был готов помереть или победить, лучше, конечно, победить.
Екатерине это было хорошо известно. Но она отчего-то не печалилась. Близость армии Густава и угрозы его флота представлялись ей огорчительными, но отнюдь не опасными. Она уповала на своих генералов и своих флотоводцев. А со своей стороны сочинила комедию на Густава под названием «Горе-богатырь Косометович» — то бишь косо мечущий, мимо цели. Заканчивалась она таким куплетом:
Синица поднялась:Вспорхнула, полетелаИ море зажигать хотела.Но моря не зажгла,А шуму зделала довольно.
Шуму в самом деле было сверх всякой меры. Густав ярился, но не отступал, хоть и Дания стала против него, верная союзническому договору.
Обласкав князя, государыня понудила его ехать к армии: на носу было лето и, стало быть, открытие военных действий против турок.
— Ты моя надежда, князь Григорий, — объявила она ему, — верю в тебя и в твою звезду. У тебя на лбу написано: Царьград будет твой. Эвон, буква Цы начертана. — И она легко провела рукою по лбу, где поперечные морщины и в самом деле образовывали нечто вроде буквы «Ц».
— Лестно мне, матушка, что ты на меня столь уповаешь. — Улыбка его была отчего-то грустной. — Из кожи вон вылезу, гибели не побоюсь, дабы достичь того, о чем мы давно возмечтали и ради чего труждаемся. Но боюсь, боюсь…
— Чего ж ты, богатырь мой, боишься? И пристало ли тебе бояться?
— Боюсь, владычица моя, что слишком еще далек наш Царьград. В одиночку не дойти, а цесарцы ненадежны. Сил у нас маловато, а впереди еще великий везир с главною армией. Разобьем его, бессомненно разобьем, а ведь и сами изрядно потратимся. Для взятия же Царьграда понадобится сильнейший флот и свежая армия во главе с Суворовым. Да, на таковой марш годен токмо он.
— Так что же, Гриша, главное-то наше дело, выходит, отлагается? — разочарованно протянула Екатерина.
— Выходит, так. Будем сбирать силы, изнурять турка, елико возможно, а потом, напружившись, ударим всею мощью на самый Царьград. И ежели Господь сподобит, стану во главе.
— Сподобит, непременно сподобит. Вера моя в тебя безмерна.
— А ты, матушка, ужо распорядись тут, дабы шведа скорейше побить: он воинскую силу от главного дела отбирает.
— Позабочусь. Думаю Мусина-Пушкина отозвать, медлен он, а Салтыкова назначить. На море Чичагов покамест не худо действует, да еще возлагаю надежду на гребной галерный флот под командою принца Нассау-Зигена. Он проворен, да и Зиген — победитель. Бог шельму метит. — И она рассмеялась.
— Победитель — Зигер, — хмуро проговорил Потемкин. — У турка под ружьем сверх двухсот тыщ, а у нас едва половина сего.
— Ну и что ж, — с вызовом произнесла Екатерина, — зато он на нас идет походом.
— Ты, матушка, забываешь, что он вроде как по своей земле на нас идет, его подневольные народы продовольствуют, валахи там, греки, сербы, молдаване, болгары. А мы все из России везем.
— Вижу, скис ты, Гриша. Не таков ты мне надобен…
— Нет, благотворительница моя, не скис я вовсе, а трудности обступают, и я их проницаю. Кому ж, как не тебе, должен я о них сказать? Я пред тобою одной откровенен.
— Я тебя своими заботами не оставлю, — помягчевшим голосом произнесла Екатерина, — и ты всегда помни об этом.
— Помню во всех моих перипетиях.
Екатерина поднялась и перекрестила князя.
— Будь благополучен. С нами Бог и крестная сила. Вознесем же молитву заступнице нашей — Пресвятой Богородице.
У парадного входа Потемкина ждала карета и конный конвой. Все, прощай Петербург с его балами, ассамблеями, фейерверками. Отныне в нем долгонько не придется бывать. Открывается военная страда.
Князь скакал на юг, загоняя лошадей и изнуряя людей. В его голове бились три слова: Бендеры, Измаил, Аккерман. Три навязчивых слова! Три сильнейшие турецкие крепости, которые надлежало во что бы то ни стало сокрушить. Так ли это?
Был среди его окружения один умник. Сей умник нашептал ему, что вовсе не обязательно брать сии крепости, а обязательно нужно разбить главную армию великого везира Юсуф-паши. И уж затем соединенными силами армии и флота двигаться на Царьград.
Этот его прожект ненадолго смутил Потемкина. Может, прав искуситель? Ежели сокрушить главные турецкие силы, то таким образом откроется верная дорога на Константинополь. По сухому пути будет она нелегкой, морская же — пряма и проста. Лишь бы море не забушевало. Он велел счесть, сколь верст по сухопутью от Очакова до Царьграда. Ему доложили: близ девятьсот верст. Дорога-то не пряма, придется петлять.
