Юрий Никитин - Ингвар и Ольха
А нож летел прямо в лицо хазарину. Тот непроизвольно закрылся рукой, ухватил нож, но внезапно вскрикнул. Ингвар с недоумением смотрел, как хазарин побледнел еще больше, расширенными глазами смотрел на ладонь, где выступила кровь из пальца.
Подлейший из трусов, подумал Ингвар с отвращением. Не выносит даже вида крови. Своей. Чужую наверняка проливает с наслаждением. Но только когда жертва надежно связана, а то и прикована!
А хазарин судорожно припал губами к ранке, начал сосать кровь, выплевывать, снова сосать и выплевывать. Ингвар вздрогнул от новой мысли. Ему самому приходилось такое проделывать однажды. Тогда шли через земли чуди, а те пользовались и в бою отравленными стрелами, которые боги разрешают только против лесного зверя.
– Отравлено, – сказал он медленно. – Понятно…
Он снял со стены свой двуручный меч. Хазарин, зеленый от ужаса, на миг оторвал губы от ранки на пальце, заверещал:
– Ты обещал!
– Да, обещал, – ответил Ингвар нехотя. – Ладно. Раз обещал, то слово сдержу. Хотя, видят боги, с какой неохотой!
Он окинул его жалкую фигуру с головы до ног внимательным взором, остановил взгляд на лбу хазарина, покачал головой. Хазарин судорожно высасывал кровь, пол вокруг него покрылся кровавыми плевками.
– Благо… дарю, – прохрипел он.
– Не за что, – ответил Ингвар. Глаза хазарина расширились в удивлении, но Ингвар повторил: – Не за что… На этот раз ты перехитрил самого себя.
Хазарин кивнул, соглашаясь со всем, что скажет воевода, в руке которого длинный меч, быстро отсасывал кровь. Рука уже побелела, не успевая нагнетать кровь, пальцы стали дряблыми, словно сутки мокли в теплой воде.
Ингвар сел на лавку, наблюдал. Когда хазарин от усталости замедлил движения, Ингвар сказал негромко:
– Еще одна ранка. На лбу.
Хазарин неверяще провел ладонью по лбу, поднес к глазам. Ингвар не думал, что побледнеть можно еще больше. Из желтого, как мертвец, хазарин стал синим, и губы стали лиловыми. Он закатил глаза, прошептал:
– Кровь…
– Задело кончиком, – сказал Ингвар почти сочувствующе, – а туда языком не достанешь. Вот если бы он был как у коровы… Нет, и тогда бы не достал, пожалуй.
Хазарин дернулся. Губы шевелились все медленнее, будто замерзали в сильный мороз.
– Ты видел…
– Но не я смазал нож ядом, – напомнил Ингвар.
– Ты смотрел на меня… видел, как я пытаюсь спастись… и смеялся!
– Не то чтобы так уж и ржал, – заметил Ингвар, – но, сам понимаешь…
Хазарин откинулся всем телом на стену. Глаза медленно угасали. Прошептал:
– Ты хочешь знать, кто твой враг?
– Я узнаю, – ответил Ингвар.
Он смотрел внимательно на опасный нож, что лежал между раздвинутых ног хазарина. Тот поймал его взгляд, слабо улыбнулся:
– У меня нет сил шевельнуть пальцем… Теперь понимаю, откуда эта слабость и боль в желудке.
– Не я взял такой нож, – напомнил Ингвар почти с сочувствием.
– Ты чересчур… Нет, тебе не узнать… А спросить… гордость не позволяет.
Он скривился, пережидая приступ боли. Лицо посерело, пошло глубокими трещинами. Ингвар подумал даже, что наступил конец, но хазарин снова открыл глаза:
– Твой тайный враг…
Из горла вырвался хрип. Тело дважды дернулось, голова откинулась, гулко ударившись затылком о бревна. Ингвар ощутил желание наклониться вперед, спросить умирающего, кто же этот тайный недруг, но взгляд вовремя упал на нож, что лежал совсем рядом с ладонью хазарина. Если враг еще может шевелиться…
Хазарин медленно поднял веки. Ингвар отшатнулся, кровеносные жилки в глазах полопались, глаза залило красным, как небо на закате. Белки выглядели страшно, будто Ингвар смотрел в глаза зверя из пламенного мира мертвых.
– Еще жив? – спросил Ингвар. – Ладно… Пусть твои боги возьмут тебя в свой вирий. Ты верно служил своей стране.
Хазарин прохрипел едва слышно, и Ингвар поймал себя на том, что наклонился, прислушиваясь:
– Мне уготован ад за мои грехи… Но ты прав, я верно служил своей стране.
Захрипел, задергался, сполз на пол. Ингвар, уже не опасаясь неожиданности, наклонился к умирающему:
– У тебя будет меньше грехов, если ты скажешь, кто мой враг!
Синие губы шевельнулись, с них слетело:
– Влад…
Он дернулся и затих. Незрячие глаза уставились в потолок. Ингвар провел ладонью по лицу мертвеца, надвигая веки на глазные яблоки. Влад? Который на своем примере доказывает, что вражда к русам иссякнет сама по себе. Пройдут поколения, и русов не останется. Будут одни русичи, а русичи уже наполовину славяне.
Он поднялся, пошел из горницы. На пороге оглянулся на распростертое тело. И все-таки хазарин, хоть и жил трусом… или прикидывался, умер как верный слуга своей Хазарии. Даже умирая, когда вроде бы обязаны говорить правду, сумел бросить тень на его ближайшего помощника. И тем самым нанести еще один сильный удар.
Почти что отравленным ножом. В спину.
Глава 45
Погорельцы обычно обходили укрепленный терем Ингвара, потому вартовые сразу подняли тревогу, когда малая группка оборванцев свернула к их воротам.
Ингвар едва успел пересечь двор, когда рядом с воротами распахнули дверцу. Первым показался дряхлый старец, его поддерживали под руки, за ним шли две молодые женщины, трое детей, затем один за другим пятеро мужчин, исхудавших, в лохмотьях, двое с повязками, сквозь которые проступала кровь, прошли три старухи.
Последними были, к удивлению Ингвара, трое волхвов. Два простых, каких встречал у любого капища, а третий был в звериной маске, закрывавшей лицо. Ингвар с отвращением передернул плечами. Русы не любили волхвов из Тайного Братства, самого звериного культа полян, а сами поляне не любили и боялись. Впрочем, такие же были, по слухам, и в других славянских племенах.
– Что, – сказал он недобро, – от своих бежишь?.. Ладно-ладно, проходи во двор. Мизгирь, распорядись, чтоб их накормили и разместили. В западном крыле есть пара пустых чуланов.
Волхв глухо пробормотал слова благодарности, согнулся, будто его ударили палкой, поспешил вслед за другими. Ольха посмотрела вслед с жалостью и злостью. Неужели у полян все так рушится? Если даже этот прибежал искать крова у своих врагов, то где же гордость?
Однажды уже к вечеру далеко в лесу звонко протрубил боевой рог. Дозорные насторожились, а Ольха тут же поднялась на сторожевую вышку.
Вскоре из леса выехали и повернули коней на дорогу к крепости два всадника. Оба выглядели как башни, заходящее солнце светило им в спину, скрывая лица, оба казались еще более огромными и зловещими. Кони под ними были как два холма, а когда пошли тяжелым галопом, то в крепости увидели, как за ними несется стая черных галок, то взлетая, то падая оземь.
– Богатыри, – сказал кто-то с благоговением. – Так выбрасывать комья земли могут только копыта коней Олега Вещего и Асмунда Веселый Пир…
Закатное солнце играло на доспехах, всадники казались одетыми в красную чешую. Один сидел на коне недвижимо, угрюмый и насупленный, второй еще издали помахал рукой.
Ольха вскрикнула счастливо:
– Рудый!
Пол затрясся мелкой дрожью, Ингвар взбирался по лесенке со скоростью куницы, что гонится за белкой.
– Рудый? Где Рудый?
– К воротам едет! А с ним Асмунд!
Ингвар всмотрелся, тотчас же торопливо начал спускаться с криком:
– Отворяй ворота!.. Отворяй!
Заскрипело, затрещало, затем гулко застучали по деревянному настилу копыта двух боевых коней. Асмунд и Рудый въехали неспешно. Рудый вскинул руки и потряс над головой, сцепив ладони, Асмунд слез первым, позволил отрокам ухватить повод коня.
Рудый еще с седла крикнул предостерегающе:
– Если сейчас скажет, что хочет есть, то это наглая брехня! Мы только что двух кабанчиков заполевали и съели!
Асмунд остановился как вкопанный, развернулся к Рудому, не замечая подбегающих Ольху и Ингвара:
– Что? Каких кабанчиков?.. Со вчерашнего утра во рту крошки не было!
Ингвар, смеясь, обнял его, а Ольха торопливо успокоила:
– Асмунд, будто мы не знаем Рудого! Как вы только доехали и ты не убил его по дороге?
– Вот видишь, – сказал Асмунд укоряюще Рудому, – какая у тебя слава?
Рудый спрыгнул с коня, глаза были отчаянные.
– Вот так и говори правду!
Зверята, улыбаясь, уже властными взмахами направляла челядинцев то на поварню, то в подвал за припасами. Кто из воевод говорит правду, угадать нельзя. Асмунд всегда ест так, что душа радуется, глядя. Недожаренное или пережаренное тоже смолотит, смотреть любо. И тарелки за ним мыть не надо.
Каждый вечер Ольха поднималась на дозорную башенку. Кремль и без того стоял на холме, а с башни все вовсе было как на ладони. И особенно заметны багровые огни, от которых начинало тревожно биться сердце, а мышцы напрягались, готовые уносить от беды. Горели веси, горели поля, сараи, стога сена.
