Бич Божий - Михаил Игоревич Казовский
Лишь одно угнетало Олега и его окружение — тайные и явные притязания Клерконичей на Древлянскую землю. Началось с малых пакостей — случаев охоты в княжеских лесах. Дальше — больше: нападали на купеческие подводы, грабили деревни, убивали скот, нагло угоняли людей. Но Олег терпел: знал, что если начать войну Мстиша и Свенельд со своей дружиной вмиг его растопчут. Стычки происходили, конечно, — с равными потерями с обеих сторон (два-три человека, не больше, в каждой), но до крупных военных действий дело не доходило. Сохранялся непрочный паритет. И Олег понимал: от прямой агрессии сдерживает Клерконичей один Ярополк. Пусть какие-никакие, но братские чувства не дают ему захватить Овруч. Стало быть, желание имелось одно: не ссориться с киевским правителем. Не вступать с ним в конфликты. Не давать повод для раздражения.
И поэтому появление Милонега с женой Ярополка вызвало в Олеге негостеприимные чувства. Факт свершившейся измены радовал его, тешил самолюбие, но последствия в виде гнева брата и возможного налёта Клерконичей наполняли душу тревогой. Между дядей и племянником состоялся разговор.
Милонег сказал:
— Ты, я вижу, не рад нашему приезду. Ходишь мрачный, как осенняя туча, не здороваешься с Настёной. Между тем я хочу напомнить: в церкви Святой Софии ты впрямую приглашал меня и её скрыться в Овруче. Или ты забыл? Или изменил данному тобой слову?
Теребя по-святославовски длинный ус, тот ответил:
— Знаю, знаю! Но тогда было всё иначе. Управлял отец. И его боялись Клерконичи. А теперь они страшно распоясались, да и брат не захочет церемониться больше. От него сбежала княгиня! Это хоть кого выведет из терпения.
Савва произнёс:
— Нам идти нынче некуда. На носу зима. Настенька — гречанка, холод для неё хуже смерти, да ещё была нездоровой много дён, не успела пока окрепнуть. Ехать в Новгород в это время — значит погубить её. И потом зимой вряд ли Мстиша и Свенельд сунутся к тебе. Киев хоть и рядом, да дороги в Древлянской земле худые, а как снег навалит — вовсе не проедешь. Стало быть, пробыть у тебя до весны мы можем спокойно. А потом — как скажешь. Видеть не пожелаешь — двинемся на север к Добрыне или же на юг, в Болгарию, к Калокиру.
Поразмыслив, Олег решил:
— Хорошо, до весны живите.
— Благодарствую тебе, — поклонился Савва. — Бог тебе воздаст за такое благодеяние. — А потом заметил: — Между прочим, я могу быть тебе полезен в военном смысле. Как-никак, отслужил князю воеводой, он мне доверял город Переяславец-на-Дунае. Зиму нечего сидеть сложа руки. Надо подготовиться к обороне. Оснастить дружину. Обучить народ. Выставить дозоры Укрепить городские стены. Перерезать дороги рвами. Вышек понаставить и насыпать валы. Я готов этими делами заняться.
Князь повеселел и кивнул:
— Славно! Я согласен. Так оно и будет. Надо привлечь Путяту, он совсем рассиропился возле люлек да юбок. Действуй, дядя. Коли хорошо подготовимся, может, я не стану изгонять вас из Овруча! — и в глазах у Олега вспыхнули огни — совершенно такие же, как когда-то у Святослава.
Так прошла зима. Многое из того, что предполагал Милонег, выполнить сумели. Кое-что осталось невоплощённым: в сильные морозы действовать было трудно. Словом, основные работы начались по весне. И племянник разрешил беглецам остаться.
Отношения Настеньки и Саввы были замечательными. Он в буквальном смысле носил её на руках, а она сдувала с него пылинки. В первую их совместную ночь Милонег стоял на коленях у одра, положив голову на руки, и смотрел на свою избранницу, любовался и плакал.
— Что ты, милый? — спрашивала она, гладя его по буйной шевелюре.
— Силы нет притронуться, — извинялся молодой человек. — Я так долго мечтал об этом миге, что боюсь испортить его грубыми поступками и словами... — Он задул свечу, и свершилось Нечто, что осталось тайной для них двоих, и любые образы для описания этого слишком приземлённы.
— Господи, — шептала она потом, — у меня такого никогда ещё не было... Правда, Саввушка...
Он благодарил, покрывая её уста, чело и ланиты тысячью восторженных поцелуев.
Милонег придумывал для Анастасии массу всевозможных сюрпризов: уходя из дома, оставлял на столе, на шитьё и на умывальнике бересты-записочки со словами по-гречески: «Обожаю», «Боготворю», «Агапэ», — и она находила их со смехом, целовала и прятала на память; иногда, придя, он мяукал под дверью, а когда озадаченная гречанка выходила посмотреть на приблудную кошку, обнимал её и кружил по горнице; иногда приводил домой местных ребятишек, заставлял их петь уморительные частушки, подпевая сам. Бесконечные зимние вечера проходили для милых славно: Настя шила, Милонег читал ей по-гречески книжку или же рассказывал сказки, пел под гусли. Церкви в Овруче не было, и они справляли Рождество, Крещение, Сретение, Благовещение, Пасху и Троицу сами, даже без икон, соблюдали пост, мысленно обращаясь к Богу. Настенька пекла куличи, Милонег строил горку для крашеных яиц, и любовники, разговляясь, целовали друг друга без счёта, восклицая: «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!» По весне гуляли на берегах Норина, рвали цветы, ставили у себя в светлице. Тихая семейная жизнь благотворно повлияла на здоровье княгини: у неё улучшился аппетит, округлились щёчки, а в глазах появилось милое лукавство, свойственное всем счастливо живущим в браке женщинам. Лишь порой она кручинилась и вздыхала, говорила грустно: «Савва, я боюсь. Ярополк и Лют набегут на Овруч. Нам несдобровать». «Ничего, любимая, — успокаивал её Милонег. — Отобьёмся как-нибудь. С нами Бог».
А в начале июня появился посланник от Ярополка — воевода Вовк. Он приехал тем же водным путём, что и беглецы, — через Днепр, Уж и Норин. Свой маршрут оправдывал тем, что боялся налететь по дороге в лесу на Путятины разъезды (значит, в Киеве были уже наслышаны о военных приготовлениях у Олега).
Вовк, по прозвищу Блуд, с лохмами волос, как у пса Полкана, прыщеватый, слегка дурашливый, был настроен миролюбиво. Принятый Олегом, он сказал, почёсывая затылок:
— Старший брат
